От крыжовника на коже оставались частые мягкие занозы. Валентин задумчиво трогал их щетину – короткую, тонкую, словно игрушечную, – и щекотно проводил ею по губам, воображая, будто пальцы стали кактусами или крохотными ежами, в общем, чем-то нестерпимо нежным и чужим. Ещё четверть ведра, и можно будет лечь в гамак, натянутый между двумя соснами, листать сырые страницы старой энциклопедии, а потом вздремнуть или даже пойти на речку – да что угодно можно будет, степенно рассудил Валентин. Через час от жары загудел воздух, по дороге вдоль участка проплёлся грузовик, гремя газовыми баллонами; «а нам вчера как раз поменяли», зачем-то вслух сказал Валентин, с кряхтением поднял полное ведро слабыми руками и медленно, чтоб не развернуть, пошёл к дому. Вечером нужно ехать в город: на вторник назначена комиссия в кардиологии, в очереди стояли с осени, как тут пропустить, а там уж посмотрим.
На крыльце сидел Лев – седой, худой, величавый – и властно крутил ручки приёмника, зажав зажжённую сигарету в жёлтых пальцах. Приёмник шумно свистел и завывал, как пушкинская вьюга, – от этих звуков и запаха дыма Валентину сделалось сладко и уютно.
– Садись, – приветливо сказал Лев, подумал и строго добавил: – Закурить не предлагаю.
Валентин понимающе улыбнулся и примостился на ступеньках рядом. Лев наконец поймал волну – из динамика монотонно забубнил диктор.
– Сашка в семь за тобой приедет? – спросил Лев. – Ты уже собрался? Во вторник комиссия?
На все вопросы Валентин рассеянно кивал головой. На ступеньку перед его ногами уселся павлиний глаз и гипнотически гипнотически покачав крыльями.
– Ты боишься? – тихо спросил Лев.
Валентин пожал плечами. Павлиний глаз нехотя поднялся и улетел, через два метра неуклюже рухнув в клубничную грядку.
– Не бойся. Пойдём обедать, – сказал Лев.
И они пошли в дом.
На обед была окрошка, которую Лев делал по личному тайному рецепту и только на сыворотке (квас и кефир он отчего-то презирал). Валентин лихо расправился со своей миской и даже взял добавки, чего с ним не бывало давно (было видно: Льву приятно). Помыл тарелку, достал с полки увесистый том и понёс его во двор, к гамаку, прочно ушедшему в тень.
Гамак скупо скрипел петлями, укачивая Валентина на бурых анкерных крюках. Глаза слипались, читать не хотелось, и он просто листал знакомые страницы: анурия, аорта, апоплексия. Аппетит. Брыжейка. Выслушивание. Гипертоническая болезнь. Грануляции. Диатермия. На евнухоидизме Валентин заснул.
Проснулся он от холода и с ватным привкусом во рту. Солнце ушло вниз, на вечер – за частокол сосен. Валентин бестолково замотал тяжёлой головой, чтобы согнать остатки липкого дневного сна.
– Валя. Валя.
Валентин вылез из гамака и осторожно пошёл к дому: кто-то звал его голосом Льва, но каким-то слабым, странным, чужим.
– Валентин.
Валентин снял обувь (Лев всегда ругался за обувь) и зашёл на веранду. На диване сидел Лев и густо, нехорошо дышал.
– Нитроглицерин. Срочно, на кухне. И Валентин побежал.
Дрожащими руками он вытащил аптечку, неловко опрокинул её на себя – на пол хлынула блестящая лавина блистеров, бойко запрыгали пузырьки с настойками. Валентин упал на колени и стал мелкими быстрыми движениями переворачивать лекарства: аспирин, аскорутин, анальгин. Аллохол. Бетасерк. Борная мазь. Валерьянка. Валидол. Валентин старался не слушать собственное сердце, от ужаса ломавшее грудную клетку изнутри (глицин, димедрол, звёздочка).
Наконец он нашарил невзрачную пластиковую баночку, закатившуюся под буфет, и бросился к дивану, на ходу вытаскивая зубами тугую пробку. Холодными пальцами Лев взял два шарика, ловко бросил их под язык и закрыл глаза.
– Слушай, – сказал Валентин. – Я сейчас тебя вылечу. Ты сиди, а я буду лечить.
Лев молчал; было слышно, как во рту драже бьётся о зубы.
– В общем, ты сейчас почувствуешь тепло, – подумав, решил Валентин. – Когда почувствуешь – скажешь.
Робко подошёл ближе. Подышал на ладони, растёр их до красноты, поднёс к лицу Льва, как к печке, и стал ждать. Лев дышал тише, воздух из его носа легко щекотал пальцы (как колючки на крыжовнике, подумал Валентин; пусть бы всё прошло, пусть бы всё прошло сейчас, пожалуйста). Казалось, что ладони по-настоящему раскалились, от них, как от двух утюгов, повалил жар, и теперь было важно не обжечь лицо Льва, которое наконец чуть-чуть порозовело (пожалуйста, пожалуйста). Валентин потерял счёт времени и в принципе не очень понимал, что он делает, но совершенно точно знал, что сейчас всё у него в руках.
– Ну как? – через миллионы лет с надеждой спросил Валентин.
– Порядок, – Лев поднял большой палец – тяжело, будто кисть была чугунной.
За окном хлопнула дверь машины. В дом вошёл мужчина и недоуменно застыл на пороге.
– А вот и Сашка! – фальшивым бодрым голосом сказал Лев. – А ты знаешь, что Валентин у нас хилер? Ну, без полостных вмешательств пока, но надо же с чего-то начинать.
Валентин сжал щёки обожжёнными ладонями, сел на пол и разрыдался.
А потом – ночью, уже в городе, он лежал в постели, сонно ковырял вафельный узелок обоев и слушал, как за стенкой молодая женщина с мелким злобным стуком кромсала что-то большим ножом и сдавленным голосом говорила: «Саша, ты с ума сошёл, что значит молодец, ему всего девять, а если бы что-то действительно случилось?» И плакала – наверняка от лука, да, точно от лука, решил Валентин и немедленно уснул.