Г. Саралидзе:
В некоторых источниках об апрельском пленуме ЦК КПСС 1985 года пишут так: «Вступление СССР в эпоху радикальных преобразований», а в скобочках приписывают: «перестройка». То есть начало перестройки относят все именно к этому пленуму. В марте 1985 года вместо умершего генерального секретаря ЦК КПСС Черненко был назначен Горбачев, и буквально через месяц состоялся этот исторический пленум, ознаменовавший начало перестройки. Что это было, с вашей точки зрения? Что произошло на пленуме?
Д. Куликов:
Мне кажется, что для номенклатуры, и прежде всего ее самого верхнего слоя – политбюро ЦК, Михаил Сергеевич Горбачев во многом стал пиар-проектом. После долгого правления Брежнева, массовых анекдотов о состоянии его здоровья, содержании его речей и т. д. После Брежнева быстро сменили друг друга Андропов и Черненко. Тогда появилась жесткая шутка о гонках на лафетах по Красной площади. Партии нужно было каким-то образом продемонстрировать омоложение. Это была самая важная задача. Те, кто был в возрасте, вообще не имели никаких шансов избраться новым генсеком, потому что нужно было поставить кого-то молодого. Это такая вынужденная задача, к содержанию политики не имеющая никакого отношения, но вместе с тем она во многом определила все последующее. На апрельском пленуме объявляется подготовка к XXVII съезду партии и провозглашается курс на перестройку. Впервые возникла такая вилка: до сих пор был застой, а теперь у нас будет модернизация. Появляются термины: ускорение темпов роста, ускорение научно-технического прогресса… Нужно было изменить хозяйственную политику очень сильно…
Г. Саралидзе:
Структурные, организационные, хозяйственные, социальные, политические изменения.
Д. Куликов:
Но все это прозвучало в рамках пиар-кампании. Очень важно было прокричать, а там будь что будет. Теперь-то уже понятно, что никакого плана, никакого проекта преобразований не было. Целей преобразования тоже не было. Где здравый смысл? Ни плана, ни проекта, ни цели у нас нет, а преобразование мы декларируем! Верх абсурда. Стоит ли удивляться, что все это привело к трагическому финалу в 1991 году?
Г. Саралидзе:
Хорошо, мы сейчас поподробнее поговорим об этом и о том, что было сказано на пленуме, о задачах, которые ставились, и какими эти задачи виделись тогда новому руководству. Армен, хочу, чтобы ты свою точку зрения высказал.
А. Гаспарян:
Благополучно прервали пятилетку пышных похорон, поставили действительно молодого, инициативного. Я согласен с коллегой. Абсолютно никаких альтернативных планов тогда не было. Можно, конечно, сказать, что Горбачева, выражаясь современным языком, пролоббировал Андрей Андреевич Громы-ко – это не принципиально. Потому что все равно кто-то из молодой команды должен был прийти.
Д. Куликов:
Жестче скажу: Андрей Андреевич как патриарх поддержал эту бессодержательную, пустую задачу – взять молодое лицо. Патриарх сам поддержал. Типа старики согласны.
Г. Саралидзе:
То есть я правильно понимаю, что по данному вопросу у них был, по большому счету, консенсус?
Д. Куликов:
Думаю, что так и было.
Г. Саралидзе:
То есть внутри было принято решение?
Д. Куликов:
Говорят, что новым генсеком мог стать первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов, но это все остается на уровне разговоров. Просто была цель – поставить молодого, несколько иного. Это было важно.
А. Гаспарян:
Считается, что эту задачу сформулировал еще Андропов, который якобы и должен был начать процесс омоложения ЦК КПСС. Но в силу возраста и затяжной болезни он с этим не справился. Потом переходная фигура Черненко. И вот, наконец, наступает момент, когда должны выйти на сцену молодые. В чем главное отличие Горбачева? По сравнению с Брежневым, Андроповым и Черненко, он потряс устои ЦК КПСС тем, что говорил без бумажки. Для предыдущих генеральных секретарей это было дико. Они не помнили уже эпоху революционеров, когда выйти с бумажкой для нормального партийного оратора было позором. Наши генсеки привыкли нудно зачитывать текст – и тут выходит Горбачев, который пусть запинаясь, пусть местами неуверенно, но говорит. И делает это самостоятельно. Другой вопрос, что изначально, Дмитрий абсолютно правильно сказал, никакого четкого плана не было. Заявили о возврате к подлинному ленинизму. Что это означает? Что Брежнев, Андропов и Черненко опять извратили ленинизм. То есть в очередной раз – я уж не знаю, какой по счету, у нас извращают ленинизм. Потом выяснилось, что нужна какая-то другая плодотворная дебютная идея. И вот тут посыпалось как из рога изобилия. Хочешь – перестройка, хочешь – гласность, хочешь – ускорение. А паровоз-то дальше не поехал. Потому что нужна была реформа партийного аппарата. Горбачев ее вроде бы анонсировал: надо приводить молодых, старики не понимают изменившееся время, изменившиеся реалии. Но что получилось на самом деле? Ельцин, один из молодых, посмел покритиковать Горбачева за тоталитаризм – и тут же был буквально вышиблен из публичной политики. То есть декларировалось одно, а по факту оказывалось другое. Сама структура власти не позволяла тебе куда-то идти.
Г. Саралидзе:
Из того, что вы сейчас говорите, получается, что в руководстве, в элите было принято решение о необходимости омоложения. Но ведь это решение напрашивалось само по себе.
Д. Куликов:
Надо было продемонстрировать омоложение народу.
Я как раз в 1985 году в городе Днепропетровске все это наблюдал, когда перед армией немножко поучился в Железнодорожном институте. Туда Горбачев приезжал. Это была эйфория. Люди с восторгом рассказывали о том, как он выходил из машины, как жал руки. Как Раиса Максимовна зашла в магазин, как пожурила продавцов за то, что небогатый выбор конфет в кондитерском магазине на проспекте Карла Маркса. Все это передавалось из уст в уста с горящими глазами. В этом смысле народ с восторгом воспринял предложенную демонстрацию обновления. Это точно. И эйфория была довольно долгой. Я думаю, что она до 1987 года продолжалась…
Г. Саралидзе:
А эта эйфория возникла не из-за того, что их так красиво показали? Или люди ощущали, что так дальше жить нельзя, надо что-то менять?
Д. Куликов:
Понимаешь, что интересно? Ощущение, что надо что-то менять, было и у номенклатуры, и у народа. Но никто не мог сказать, что́ именно надо менять, по какому плану. Ведь китайцы свои реформы во многом проделали на рефлексии, на осознании, на осмыслении того, что происходило в Советском Союзе. И решение китайцев разогнать студентов на площади Тяньаньмэнь, жестко очень разогнать, несмотря на то что им санкции, изоляцию Штаты объявляли в это время, – позволило им не скатиться в хаос, в который скатились мы. Ведь по большому счету за все правление Горбачева ни одно решение не было проведено в жизнь. Ни одно!
А. Гаспарян:
Гласность если только. И то с натяжкой: (а) он ли был инициатором и (б) он ли проводил.
Д. Куликов:
Ну а что это за решение такое? Можно говорить всем обо всем. Ну, наверное, да. Когда можно говорить всем обо всем, в том числе и о тебе, а ты на самом деле не знаешь, чего ты хочешь и что ты делаешь, то ты становишься первой жертвой. Первое, что гласность обнаружит, – твою же некомпетентность.
А. Гаспарян:
Что и произошло в результате.
Д. Куликов:
И неподготовленность. Конечно. Ну а еще предлагалось ускорение научно-технического прогресса и ускорение темпов продвижения по социалистическому пути. И что?
А. Гаспарян:
Ну, в какой-то степени вернулись к сталинской модели артели – кооперативному движению. Другой вопрос, что джинна выпустили из бутылки, но никто не знал, что с ним делать. Потому что никакого здравого объяснения процесса не было. Ленин же ничего не написал по поводу кооперативного движения. С чем сверяться? Никаких других источников знания не было. А старики в политбюро призывали во всем сверяться с Лениным. Вот в этом и состояла парадоксальность ситуации. Советское общество привыкло верить агитпропу и газетам, но в жизни видело совершенно другое. И что получается? Тебе с высокой трибуны рассказывают о том, что Владимир Ильич написал в 1922 году в письме товарищу Бухарину, о котором ты вообще ничего не знаешь, а ты видишь пустые полки магазинов и понимаешь, что надо что-то менять. А кто должен менять?
Г. Саралидзе:
Ну, пустые магазины увидели чуть позже.
А. Гаспарян:
Хорошо, возьмем книжные магазины, которые по формальному признаку были наполнены литературой, но вовсе не той, которую жаждал увидеть советский читатель.
Г. Саралидзе:
Так вот после 1985 года-то они и стали наполняться. Как раз с книжными магазинами все произошло быстро.
А. Гаспарян:
Правильно! Только это стало возможно с расцветом кооперативного движения, когда стала, скажем так, кооперативная литература издаваться. Государство это никак не контролировало.
Г. Саралидзе:
Дело в том, что они запустили механизм, который не могли контролировать. Они запустили механизм, в котором ничего не понимали…
Д. Куликов:
Я добавлю еще один момент. Не в том проблема кооперативного движения, что книжки стали печатать. Проблема развернулась в полный рост, когда отменили монополию на внешнюю торговлю. И все эти кооперативы, частные предприятия, которые создавались при заводах, при фабриках и при всем остальном, просто стали каналом слива всей продукции за рубеж по любой цене, потому что разница между валютой и рублем была колоссальной. Если ты тогда хотя бы чайники во Вьетнам продавал, то ты зарабатывал. А если на полученную за чайники валюту ты покупал видеомагнитофоны, которые можно было здесь по сумасшедшей цене продать, получалось, как Гия говорит, два конца.