Возле машин уже стояли ребята, в которых угадывалась отличная выправка, а при ближайшем рассмотрении – и специальная подготовка. Лица некоторых из них Световитову показались знакомыми, да и они приветливо кивнули ему. Обменялись рукопожатиями. С некоторыми Теремрин даже обнялся по-братски.

– Ну что, – начал Теремрин. – Следующим будет Рославлев.

– Не только он… Но там уже мы меры приняли. А здесь дело непростое – серьёзные люди, точнее звери, им занялись, – сказал один, назвавшийся Евгением, плотный коренастый с суровым волевым лицом. – Я своих ребят туда уже направил. Должны по рации вот-вот доложить. Лучше бы упредить, и раньше пройти в квартиру, а то ведь, кто знает, что отморозки задумали.

В одной из машин зашипела радиостанция. Коренастый, у которого, как шепнули Теремрину, фамилия прямо-таки царская, подошёл к машине и, выслушав доклад, сказал:

– Так вы уже в квартире? Молодцы. Мы идём к вам.

Он, посмотрев на Теремрина и Световитова, сказал:

– А вот вы там будете лишними. Это наша работа…

Теремрин запротестовал за двоих.

– Ладно, дорогой мой комбат, тебя я возьму, – сказал Евгений, – но Андрею сейчас надо быть возле жены и сына. Мало ли что. Да и не должен он засветиться возле Рославлева.

Световитов умоляюще посмотрел на Теремрина. Тот сказал:

– Решение правильное. Езжай… Понимаю, приедешь ни с чем. Ну, так побудь пока у своего однокашника. Туда, к нему я и позвоню, как всё закончим.

Световитову ничего не оставалось, как согласиться.

– Ну а мы… Вперёд, – сказал Евгений. – Без меня нашим ребятам трудновато будет действовать. Нужно прикрытие. Неизвестно, что там готовится. А у меня всё же ксива надёжная, – и он показал впечатляющее удостоверение.


А между тем в холле третьего этажа вальяжно разместились преферансисты. Все они были далеко не профессионалами, да и любителями карт почти никакими, но откликнулись на просьбу Сухова поторчать под благовидным предлогом в виду номера его товарища.

Играть-то играли, но вяло. Больше говорили.

– Да, Рославлев генерал что надо! Я с ним в Афгане был… Отважен, как чёрт! – говорил один.

– А я у его отца учился, когда он начальником суворовского служил. Любили мы его. Фронтовик, весь в орденах. Дивизией командовал до назначения на училище, – вторил другой.

– А меня Рославлев командиром роты назначал, – сказал Сухов. – Правда, обстановка была совсем мирная и рассказывать особенно нечего…

Сказать-то сказал, но на какие-то мгновения потерял общую нить разговора, впрочем, не очень заметно для всех. Вспомнилось ему то жаркое лето, когда он на крупных учениях применил манёвр, за который вполне мог получить неполное служебное соответствие, а получил роту. Потому что руководил учениями Григорий Александрович Рославлев, в ту пору ещё генерал-лейтенант. История длинная – но чем дальше от нас уходят годы лейтенантские, тем отчётливее вспоминаются они и тем вспоминать их приятнее…

Генерал Рославлев всегда стремился чётко отделять тех, кто не умеет что-то сделать так, как нужно, но пытается всей душой, от тех, кто боится ответственности, а потому не хочет. Этому учил и подчинённых. Он считал очень важным и грамотно изложенным такое положение Полевого Устава Советской Армии (Полк-дивизия): «Упрёка заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага не достиг своей цели, а тот, кто, боясь ответственности, проявил бездействие и не использовал всех сил и средств для достижения успеха в бою».

Рославлев знал, что мужество необходимо не только в военные, но и в мирные дни. Конечно, не в той степени, как в бою, где подстерегают многие опасности, где и ответственность неизмеримо выше, но нужно иметь определённую смелость, чтобы отстаивать свою точку зрения перед высоким начальством, если уверен в своей правоте и в успехе дела, которое делаешь. Нужно не бояться брать на себя ответственность и за нестандартное, смелое решение, непривычное для других.

Проницательности генерала можно было позавидовать. Рославлев редко ошибался в людях. Лейтенант Сухов произвёл впечатление. Он выделялся среди других офицеров смелостью, уверенностью в себе, оригинальностью мышления и способностью отстоять своё мнение.

Такие одерживают победы не только в учебных, но что неизмеримо важнее, в реальных боях. Такие уверенно ведут к победам свои подразделения, части, соединения и даже объединения. В армии всё начинается с малого. Если не смог справиться со взводом или ротой, не спасёт выдвижение на высокую должность. Тех, кого умело прятали от строевых должностей, а потом производили потихонечку в генералы где-то в штабах, никогда товарищами генералами не становились, а только лишь «эй-генералами».

Рославлев был «товарищем генералом» и не сомневался, что «товарищем генералом» станет в своё время и лейтенант Сухов.

– Скажи, будущий генерал, как войска теперь учить будешь? – прервав мысли Сухова, обратился к нему пожилой преферансист. – Оборона, так сказать, главный вид боевых действий? Так что ли?

– Это почему же?

– Ну а как понимать эту горбачёвскую оборонительную доктрину. Вы нас не бойтесь. Обещаем мирно сидеть, тихо сидеть. Вы только нас не обижайте… Тьфу. Противно думать об этом. И стыдно. Стыдно… Ну, вляпались в Афгане. Ведь всё можно было к в Чехословакии… Специально ведь Маргелова отстранили, чтобы нас в войну затяжную втянуть. И всё-таки это было наступление – наступление на врага, который только и ждёт, чтоб обглодать наши косточки и вышвырнуть. Сколько раз уже на картах своих и Антанта, и Гитлер, и генералы НАТО расчленяли и делили Россию. А мы всё об обороне. Оборона – верный путь к поражению.

– Мы же ни на кого нападать не собираемся…– заметил один из слушателей.

– И на нас никто нападать не собирается? – переспросил Сухов, – и тут же парировал, – Ещё как собираются. Просто боятся, потому и ищут всякие «звериньские» способы нас ослабить. Не зря же выдумали эту перестройку.

Неожиданно послышались шаги по лестнице – лифт уже отключили – и появился Световитов. Все, едва ли не хором, воскликнула:

– Ну что? Как там дела?

– Меры приняты. Меня не взяли с собой, решили, что должен быть здесь, возле, – и он кивнул в сторону своего номера. – Будут звонить тебе, – прибавил он, посмотрев на Сухова.

– Пойду скажу жене, чтоб позвала, – сказал Сухов. – Но пока не расходимся, посидим немного. Так?

Никто не возражал.


А между тем, Теремрин и вся боевая группа выпускников СВУ готовилась к встрече врага. От одной из машин отделился человек и тихо сказал Евгению.

– Всё готово. Ликвидаторы уже в пути. Мы знаем, кто они и откуда. Отморозки. Можно не церемониться. Если что, их спишут. Хорошо, что приехал Теремрин. Он видный публицист. Нужно как следует «засветить» Рославлева. Сегодня отобьём, а что завтра?

– Я уж думал об этом и кое-кого ещё пригласил. Слежки нет?

– Нет, проверяли.

– Ну, мы пошли.

Они поднялись на нужный этаж. Дверь в квартиру открыли без звонка. Видимо, снизу уже сообщили.


– Григорий Александрович, а мы к вам в гости, – сказал Теремрин.

– Да уж не ждал… Но очень рад, проходите. Другие вот гости собираются, – сказал он, закрывая дверь.

– Почему же их нельзя сразу, внизу встретить и повязать? – спросил Теремрин у Евгения. – Зачем рисковать?

– Мы не знаем, сколько их. Спугнём этих, могут прислать других. У нас формальных оснований не будет для разговора с некоторыми товарищами из наших же бывших сослуживцев. Всё ведь поделилось на «красных» и «белых», – пояснил Евгений.

В этот момент зазуммерила радиостанция:

– Началось. Поднимаются четверо, – доложили снизу.

– Приготовились, – сказал Евгений. – Вы, Дмитрий Николаевич, прошли бы в кабинет к Рославлеву.

Теремрин послушно ушёл из коридора и услышал за спиной звонок в дверь. Евгений баском ответил, стоя за углом:

– Кто там ко мне пожаловал?

И тут же за дверью послышались хлопки, и пули, пробив дверь, вонзились в стенку в конце коридора. Евгений, прячась там же, за углом, громко охнул и стал стонать.

За дверью, видимо, посовещались, затем все четверо разом ударились об неё с разбегу. Дверь предусмотрительно была не заперта, и все повалились на пол, где моментально были взяты в наручники и получили каждый по наклейке на рот, чтоб не кричали.

– Ну, вот и всё, – сказал Евгений, но в этот момент Теремрин, уже собиравшийся идти в коридор, услышал за спиной звук разбитого стекла и увидел, как, стоя одной ногой на пожарной лестнице, а другой на подоконнике, человек в полумаске целится в Рославлева.

Мгновение на раздумья. Теремрин схватил за ножку стул и швырнул его в пришельца. Тот потерял равновесие и полетел за окно с диким воплем.

Вбежал Евгений и сокрушённо сказал:

– Ну надо же… Прозевали… Или двор не осмотрели?

– Он, скорее всего с чердака спустился, – сказал Рославлев. – Снизу у нас не поднимешься, там целый участок пожарной лестницы снят для замены.

За суматохой сделали упущение – связанные увидели Теремрина и других ребят, которые были без полумасок.

– Что ж, любопытство – порок. Они сами себе приговор и подписали. Придётся всех убрать.

Один стал крутить головой и что-то мычать. Его тут же успокоили.

– Вот и всё! – заключил Евгений.

Теремрин сказал:

– Я бы предпочёл остаться с Григорием Александровичем. Мало ли что.

– Безусловно. Останутся с вами и наши журналисты, для беседы. И ещё двое из наших так сказать секретных ребят, но вот их ни о чём не расспрашивайте, да и особо с ними не знакомьтесь – это и для них, и для вас лучше.

Теремрин вышел проводить Евгения.

– Ну, кадет, бывай. Если что, звони. Сейчас с этими закончим, и будем считать, что одержали пусть очень небольшую, но первую победу над всей этой сволочью, которая замахнулась на нашу советскую империю. Ещё поглядим, кто кого.

Потом уже вернулся от лифта и сказал не без гордости:

– Ну каковы мои ребята?

– Выше похвал.

Потом Теремрин узнал, что все посланные ликвидировать Рославлева, были на их же машине вывезены подальше от дома, дабы свидетели – если таковые найдутся – могли указать, на чём они уехали, затем пересажены в другие автомобили, и больше их действительно никогда и никто не видел.

Что же касается упавшего из окна, то Теремрин сам позвонил в милицию и сказал, что находится с группой журналистов в гостях у генерала Рославлева, который подвергся грабительскому нападению: кто-то только что разбил окно и попытался войти в квартиру, но сорвался и упал вниз. Стул, по счастью, не выпал вслед за ним и был возвращен на своё место в кабинете.

Приехали из местного отделения. Расспросили о происшествии, осмотрели квартиру. Дырки в двери перед их приездом залепили пластилином, и никто не обратил внимание на специально сделанные крупные кляксы. Зачем лишние вопросы? Пусть проходит как попытка ограбления. Всё же у генерала есть что взять – особенно ублюдки и питекантропы охотились в то время за орденами. А дома хранились ещё и отцовские награды. Всё пускала с молотка демократия.

Суета и кутерьма продолжались долго. Наконец, когда все ушли, Теремрин коротко рассказал Рославлеву, как они здесь оказались, и спросил, откуда можно позвонить Световитову, которого предусмотрительно на операцию не взяли.

– Спустимся к Петровичу.

– Не беспокойтесь. Я сам. Вам ещё рано говорить с дочерью, да и вообще с домом отдыха.

Петрович открыл, хотя было уже далеко за полночь. Прочитал записку Рославлева и сказал:

– Слава Богу. Всё обошлось.

Теремрин позвонил в номер Сухова и сказал то, что они условились говорить со Световитовым. Несколько незначащих и не привлекающих внимание фраз, которые и стали известием, что с Рославлевым всё в порядке и он в безопасности.

Жена Сухова вышла к преферансистам и несколько удивлённо передала всё это Световитову, сидевшему в сторонке и наблюдавшему за игрой, а точнее за спором игроков.

Вздох облегчения был общим. Световитов сказал:

– Спасибо вам всем. Ну я пойду?

– Иди, иди – улыбнулся Сухов. – А мы всё же ещё немного посидим. Хотя бы для виду.

В свой номер он постучал осторожно, как и условились.

– Кто? – спросила Алёна.

– Я вернулся.

Дверь моментально открылась, и номер проглотил Световитова в свой полумрак.

– Что, что там?

– Всё в порядке, всё в полном порядке, милая, – сказал Световитов и отыскал в темноте её горячие губы.

Она прижалась, потом оторвалась от него.

– Отец в безопасности?

– Рядом с ним надёжные люди, ну а те, кто что-то замышлял – уже наказаны.

На следующий день полковник Вавъессов, которому были поручены некоторые, как говорил генерал Стрихнин, мелочи – то есть устранение Рославлева и ещё кое-кого из неугодных новой власти, зашёл к своему патрону с оторопью, чтобы доложить о срыве операции. Находившийся в этот момент в кабинете Синеусов стал свидетелем разговора.

– Да знаю, знаю… Один идиот с лестницы грохнулся, – сказал с раздражением Стрихнин. – Сошёл за грабителя и то ладно, да и чёрт с ним. А остальные?

– Остальные как в воду канули, – доложил Вавъессов.

– Скверно.

– Но вот что нам передали…

– Читай…

– Вы уж сами, пожалуйста…

– «Рославлева и… – далее перечислялось ещё несколько фамилий. – Не трогать. Это гарантия безопасности, тишины и спокойствия для вас лично! Иначе не пощадим», – прочитал Вавъессов и прибавил: – А об этих пропавших ни слова, как и не было.

– Ну и будь по сему, – решил Стрихнин, – Считаем, что ничего не было.

– Но что делать с Рославлевым? Повторить попытку?

– В верхах есть другое решение. Не будоражить страну. Спустить всё на тормозах. А Рославлев, думаю, умный человек. Они проиграли, а умные люди умеют проигрывать. Во всяком случае, он понимает, что шум поднимать бесполезно – никто не услышит. Так что победившей демократии российский сумасшедший бунт не нужен.

Синеусов не удержался и поправил:

– Бессмысленный и беспощадный русский бунт.

Стрихнин резко повернулся к нему, недовольный поправкой, но сдержал себя и сказал нарочито спокойно и даже уважительно:

– Ну вот что значит пресса. Всё знает. Кстати, а чей это каламбур? – поинтересовался он, удивив Синеусова.

– Это Пушкин так написал в «Капитанской дочке». Показал ужасные результаты нашествия Пугачёва и заключил: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».

Хотел напомнить весь абзац, но решил, что Стрихнин может принять это на себя и не стал цитировать дальше, хотя помнил наизусть: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка (мелкая разменная монета – ред.), да и своя шейка копейка». Ведь замыслили переворот действительно люди не только не знающие, но и люто ненавидящие народы Советского Союза.

Стрихнин, поразмыслив, прибавил:

– То, что решили ограничиться гэкачепистами, думаю, правильно. Если начать разбираться, надо учесть, что на местах уже успели заставить высказаться, кого «за», а кого – «против». Теперь бы надо было их всех к ногтю.

– Точно, – сказал полковник Вавъессов, – Всех надо…

– Надо бы, но зверь, загнанный в угол, страшен, – перебил Стрихнин, – Сейчас главное всех умиротворить и успокоить. И побольше шуму о великой победе демократии! Это уже ваша задача, Синеусов. Потому и вызвал к себе. Ваша и ваших коллег. Так что вас я назначаю руководителем редакционно-издательского отдела нашего управления. Вся военная и не только военная печать будет вас публиковать наперегонки, а то закроем. Будете писать то, что сейчас особенно нужно. А нужно доказать, что всё свершившееся в эти дни свершилось по воле народа и есть величайшее благо. И что позади – мрак. Понял?

Он обращался к Синеусову то на ты, то на вы. От природы грубый, Стрихнин груб был и с подчинёнными, но тут журналист, однажды своим пером оказавший ему услугу.

– А как же быть со службой, с журналом?

– Вашего журнала и ряда других скоро не будет – доживают последние дни… Мы победили, господа, прибавил Стрихнин. Думаю, что теперь и товарищей не будет… Господа звучит гордо.

– Это верно, – с радостным подобострастием подхватил Вавъессов, но Синеусов промолчал и спросил о том, что его в эту минуту действительно волновало:

– Ну а что будет с Рославлевым?

– Отправим его округом командовать… Да погорячее. Сейчас, куда ни глянь, везде горячо. Глядишь, и он сгорит.

– Округом? Столько сил в руках! Не опасно доверять? – воскликнул Вавъессов.

– В том округе сейчас очень горячо будет. Только успевай, поворачиваться, – засмеялся Стрихин и приказал: – Готовьте документы… Я сегодня же отнесу на подпись. Так что повторяю: есть решение разработки тех, кто выступил за путчистов, прекратить. Но их запомнить! Будем праздновать победу демократии, – и он омерзительно хохотнул, а потом, посмотрев на Синеусова, прибавил: – вы свободны. Обживайте кабинет, в котором работали эти дни. Он теперь ваш. И подбирайте в отдел сотрудников. Надёжных.

Синеусов сказал привычно:

– Есть, товарищ генерал.

Вавъессов поспешил поправить:

– Господин генерал.

– Тогда уж надо и «ваше превосходительство» добавить, – буркнул Синеусов.

– И добавим! – резко заявил Вавъессов, выдавая желаемое за действительное.

Не прижились в Советской Армии – так и оставшейся советской в сердцах и душах офицеров на долгие годы, ни «господин», ни «превосходительства». Это в привыкшей по-лакейски пресмыкаться перед господами Польше быстренько отказались от «товарищей», страстно желая прислуживать господам. В России этого не прошло.

Когда Синеусов вышел, Стрихнин негромко сказал:

– Надо Дудаеву и ему подобным местным пигмеям оружия продать побольше. Вот тогда действительно демократия весёлой будет.

– Это верно придумали… Ну а Рославлев, чёрт с ним. Он теперь не опасен… Да и никто нам теперь не опасен. Разве что партия коммуняк?

– Сегодня специальным указом компартия будет распущена и запрещена, – сообщил Стрихнин. – Ну а потом и под «Меченого» подкоп сделаем. Союз должен быть разрушен и превращён в клубок дерущихся между собой республик. Такова воля нашего кормчего из-за океана.

– А мы как же? – с некоторой тревогой спросил Вавъессов. – Как бы и нам не досталось…

– Не беспокойся… Мы будем у руля. Власть нам доверят те, кто с нами в эту трудную минуту борьбы с коммуняками. Возможности открываются фантастические. Всё теперь будет можно. Вот, скажи, ты бы мог при советах положить деньги в зарубежный банк? – прямо спросил Стрихнин.

– Не-ет, – протянул Вавъессов. – Да и нечего класть то было.

– Вот… О чём и говорю. А теперь у нас с тобой и денюжки возможность заиметь будет. Вспомни группу войск? Разве плохо на выводе соединений поработали? Так и положить, то, что заработали теперь будет можно туда, где надёжно. Главное не упустить, когда развалится союз, с оружием и боевой техникой поработать… Понял… только молчок… У нас в управлении всякой твари по паре.

– Каа-зе понятно, – произнёс необычно, нараспев свою излюбленную фразу, причём именно «казе», а не козе.

Трудно осмысливалось услышанное от генерала, с которым, правда, его связывали годы совместной уже несколько иной, чем прежде, службы. При всех своих переводах, правда уже на должностях солидных, он ухитрялся тащить за собой Вавъессова, который был политработником. Он из тех, что не оканчивали высших военно-политических училищ, а попали на эту стезю окольными путями. Служил командиром взвода а артбригаде, что дислоцировалась рядом с гвардейской мотострелковой дивизией. Девять лет взводом командовал, одиннадцать батареей. Карьерист! Чтоб присвоить майорское звание сделали пропагандистом бригады. Должность хоть куда. Шутили: закрыл рот и рабочее место чисто. В бригаде должности подполковника не нашлось, так договорились о переводе в политотдел дивизии. А там при Стрихнине и начальником политотдела стал. А затем за ним и дальше отправился, потому как нашли общий язык, особенно во время конфликта с молодым перспективным командиром полка Световитовым. Конфликта, о котором было что вспомнить и самому Вавъессову, и Стрихнину, и Синеусову, ну и конечно Световитову.

Услышав поговорку про козу, Стрихнин метнул недовольный взгляд, и Вавъессов поспешил извиниться. Вырвалось, мол, случайно.

Оба хорошо погревшие руки на выводе войск из Группы Советских войск в Германии, они были связаны одной цепочкой, а теперь вот повязала их перестройка, обратившаяся в кровавую перестрелку.


Часть вторая. Пылающий военный округ


Военный округ генерал-полковнику Рославлеву достался не из простых. Призывы Ельцина, направленные на развал теперь уже России, были на руку вождям-пигмеям, которые давно уже ждали возможности поживиться в своих национальных квартирах благами, доставшимися от могучей империи. То там, то здесь вспыхивали межнациональные распри, кровавые конфликты. Рославлев сразу определил задачи командирам подчинённых соединений. Он требовал быть твёрдыми в отстаивании интересов страны, а главное всемерно беречь личный состав.

О том, что этот генерал строго взыскивал с подчинённых командиров за потери во время войны в Афганистане, многие знали. Знали и его точку зрения: «Мы оснащены самым современным вооружением, вооружены самой современной тактикой действий, а потому должны учиться воевать, как Суворов, малой кровью, а желательно и вообще без пролития своей крови».

Генерал-лейтенант Труворов, оказавшийся в подчинении Рославлева, знал об этих требованиях, знал и о жёсткости нового командующего, а потому почти не вылезал из подчинённых ему войск, дислоцирующихся в наиболее взрывных районах. Он организовал тщательную разведку противника, и вдруг, когда были получены неопровержимые данные о назревающем конфликте в одном из таких районов, из Москвы позвонил генерал Стрихнин и отдал распоряжение немедленно собрать офицеров от командиров рот и выше на командирские занятия в штабе оперативного командования. Сам Стрихнин пообещал прилететь на следующий день рано утром. Мало того, он приказал перебросить в район этих занятий, которые намеревался сделать показными, танковые подразделения из того самого угрожаемого района, то есть, по существу, оголить серьёзный участок.

– Командующему войсками округа не докладывайте, – сказал Стрихнин Труворову. – Я его уже предупредил. Со мной прилетят высокие чины из Министерства Обороны и администрации Президента.

– С указанного вами участка снимать танковые подразделения рискованно. Мы имеем данные разведки, – попытался возразить Труворов.

Стрихнин перебил резко и жёстко:

– Делайте, что вам приказано. Проведёте занятия на высоком уровне – сможете рассчитывать на перевод в Москву!

Если бы тогда хоть кто-то знал правду о начале Великой Отечественной войны, если бы тогда хоть кто-то мог провести аналогию, хотя бы очень отдалённую, с тем, что происходило в канун гитлеровского вторжения. Если бы хоть, кто-то имел данные о том, как командующий Белорусским Особым военным округом генерал-армии Павлов именно на 22 июня назначил показные занятия в Бресте, куда по его приказу были собраны и выставлены на открытой площадке новейшие танки, орудия и прочая боевые техника и вооружение. Там должны были пройти занятия для командиров соединений и командующих армиями. Лишь в самые последние часы это было отменено не по воле Павловы, правда, и без того сумевшего открыть немцам брешь размером в полосу Западного фронта…

Но тогда ещё историю Великой Отечественной войны изучали по лживым учебникам. Вот и Труворов полагал, что все распоряжения Стрихнина просто ошибочны. Он некоторое время оставался в замешательстве: ни письменного приказа, ни возможности доложить в штаб округа. Он несколько раз собирался соединиться по телефону с командующим, но так и не решился. К тому же сбивало с толку предупреждение Стрихнина. Что же оставалось делать? Занятия проводить не хотелось – мучили предчувствия. Посоветоваться бы с Рославлевым, да была у Труворова этакая черта характера – нерешительность и боязливость начальства. А тут ещё состоялось назначение на оперативное командование, которое находилось в подчинении не только военного округа, но и напрямую Москве. Кто придумал столь замысловатую схему и с какой целью, Труворов не знал. Многое теперь противоречило здравому смыслу, многие указания шли вразрез с требованиями и Полевого Устава Советской Армии, и боевых уставов Сухопутных войск. Новых же уставных документов пока разработано не было.

Командовал дивизией, прикрывавшей угрожаемый участок, полковник Хряпцев, присланный сюда опять же Стрихниным для лёгкой обкатки, пока тихо, и для получения генеральского звания. Соседом являлся корпус, в командование которым после окончания академии Генерального штаба недавно вступил генерал-майор Световитов, деятельный, инициативный, решительный командир, с которым Труворова судьба свела ещё в горячей точке.

В районе, где дислоцировался корпус, было спокойно. Зачем же тревожили дивизию Хряпцева? Поразмыслив, Труворов решил, что Стрихнин, хочет, чтобы его протеже, как говорят в простонародье, прогнулся на тех же показных занятиях – ведь люди-то будут действовать его. Ну а что касается самих занятий, тут уж можно было не волноваться – в вышестоящем штабе планка знаний, навыков и умений благодаря выдвиженцев ельциноидов упала настолько низко, что вряд ли кто-то мог толково оценить увиденное на полигоне. Достаточно было пошуметь, погреметь и доложить о том, что все задачи блестяще выполнены.

К исходу дня танковые подразделения подошли к штабу, а вскоре прибыли и автобусы с офицерами. Труворову доложили, что все размещены в палатках и накормлены ужином. Он отвлёкся от общей обстановки в районе, и стал готовить показные учения. И вдруг около полуночи телефоны в штабной палатке взорвались от звонков, а радист доложил, что командующего просит к телефону полковник Хряпцев.

Хряпцев сбивчиво, дрожащим голосом докладывал:

– По позициям и казармам, по близлежащим населённым пунктам ведётся артиллерийский и миномётный огонь с сопредельной стороны.

Загрузка...