– Разразись между нашими планетами война на равных – вы бы победили – уверенно заявил Чифф, после чего сделал крохотный глоток из почти полной стопки и назидательно добавил – Алкоголь убивает разум и посему прибегайте к нему реже!
– Эти две мысли между собой никак не вяжутся – заметил я, согревая руки о горячую кружку с чаем.
Я сидел на гостевых угловых нарах поодаль от собравшихся за столом всех текущих обитателей станции Пытливость и был занят сортировкой содержимого рюкзака, пытаясь сделать невозможное – убрать лишний вес и при этом набрать побольше полезных вещей. На Земле это вполне реализуемо при наличии денег. Кинь в экран компьютера пачку денег – и будет тебе почти невесомый спальный мешок, современный сытный пеммикан, шоколадные плитки, титановый мультитул и все прочее столь же современное, легкое и надежное. А я вот сидел и думал стоит ли брать с собой две пары запасных портянок или хватит одной.
– Мысли не связаны – согласился Чифф, косясь на сидящую рядом с ним Милену, продолжающую вводить в ноутбук данные по леднику – Первая мысль выдана холодным разумом повидавшего жизнь чудаковатого, но трезво мыслящего ученого. А мысль о алкоголе исходит из сердца не имеющего внуков старика.
– И почему земляне победят? – Милена спросила это, не отрывая усталых глаз от мерцающего экрана.
– Объяснить не смогу. Но знаю, что так думаю не только я.
– И часто луковианцы думаю о войне с Землей? – спросил я.
– Не слышу в твоем голосе удивления, Охотник – вопросом на вопрос ответил Чифф – Ты ведь тоже думал об этом?
– Думал – признал я – Как не думать? Тут в ледяных пустошах столкнулось несколько прежде не знавших друг от друге планетарных цивилизаций.
– Но почему ты думал о войне, а не о мире, Охотник? Ведь мы так похожи друг на друга.
– В этом и беда – ответил я – Мы слишком похожи. Мы дышим одним и тем же воздухом, нам подходят одна и та же пища и вода. Нам легко воевать, нам есть за что воевать, и мы можем сражаться как на наших, так и на ваших территориях. А попробуй повоевать с какими-нибудь иными формами жизни, которые, предположим, дышат парами серной кислоты и купаются в океанах серной кислоты.
– С ними сражаться будет тяжело?
– Бессмысленно – поправил я – Что нам с ними делить, верно? А вот нам с вами подраться есть за что…
– Грустные ты вещи говоришь, Охотник – вздохнул Чифф и сидящий, с другой стороны, от него Филимон часто закивал, глядя на меня с немой укоризной.
Пожав плечами, я поднял руку с вязаным носком и ткнул им на узкий стол у стены. Там лежала многослойная кожаная сумка с единственным отделением внутри. Там хранился очередной замысловатый представитель здешних технологий. Механизм, имеющий прямое отношение к главной цели предстоящей вылазки.
– Телепортация – произнес я единственное слово и в комнате повисла тяжелая тишина.
Даже Милена прекратила стучать клавиатурой и уставилась на кожаную сумку. Чифф медленно кивнул:
– Во вселенной многие пойдут на многое ради этой технологии. Будут готовы и убить.
– Убить? – я невольно рассмеялся – Не знаю насчет вселенной, а на моей родной планете воевали и куда за меньшее. Если же на кону телепортация… Думаю, дальше можно не продолжать. Уверен, что луковианцы тоже будут готовы сражаться за эту технологию.
– Любая цивилизация будет сражаться за такое – сказала Милена и, пожав плечами, вернулась к работе – Хотя… лично мне телепортация особо не важна. А вот когда человек просто дергает несколько раз в день за какой-то там рычаг и взамен получает бесплатную энергию, питающую его дом и удовлетворяющую все его нужды… вот за такое я бы на Земле убила. Как вспомню счета за коммуналку и бензин…
– Так почему земляне победят в войне? – повторил я свой вопрос.
– Не объяснить – отозвался Чифф и сделал еще один глоточек из стопки – Но это крепкое многолетнее убеждение, подпитываемое новыми мелкими подтверждениями практически каждый год.
– Какими подтверждениями?
– Мелкими да колкими – улыбнулся Чифф и махнул рукой, будто отгоняя муху или надоедливую мысль – Это лишь гипотетические рассуждения. Мы слишком разные и уж точно, чего не будет, так это битвы на равных – просто потому, что так никогда не бывает. Кто-то всегда сильнее, кто-то хитрее, а кто-то готов идти до конца и не постоит за ценой… Спросите, почему я вдруг задумался об этом? Так ответ прост – Охотник принял решение и скоро пойдет через нагромождения сераков. Если ему удастся пройти и добраться до точки с имеющимися у нас координатами… то возможно это откроет нам всем путь домой. И тогда мы все – Чифф обвел взглядом лица внимательно слушающих и продолжил – И тогда мы все наконец-то уйдем на покой. Мирная старость и щедрая пенсия. Звучит неплохо! Ну а здесь всем начнут заниматься куда более молодые представители наших миров. Хотя вот ты, Охотник, как раз в том возрасте, когда…
– Нет уж – усмехнулся я, неспешно убирая сложенные носки в рюкзак – Не знаю насчет пенсии, но вот политикой я заниматься точно не собираюсь. Мое дело охота. Иногда такие вот вылазки тоже по нраву.
– Может оно и правильно! – вдруг ожил радист Касьян, поднимая стаканчик – Каждый должен делать свое дело! И делать должен хорошо! Выпьем же за это!
Над столом прозвенела разномастная посуда, а следом застучали ложки, выхватывая из тарелок мясной студень и еще горячий суп. Я к культурному распитию спиртного не присоединился, а поужинать успел еще до этого. Сейчас все мои мысли были заняты осмысливанием новой информации, выданной нам луковианцами явно из безвыходности. Они понимали, что втемную меня не послать и поэтому поступили мудро, хотя бы частично раскрыв карты. И заодно показав, насколько мало я понимал во всей этой ситуации, когда умыкнул ту важную штуковину из развалин. С другой стороны, мои решительные действия поспособствовали образованию определенного рода репутации и вкупе с положительной оценкой луковианцами моих навыков, привели меня на станцию Пытливость, где я узнал в чем крылась самая большая закавыка нашего морозного мирка.
Защита от дурака.
Луковианцы не смогли преодолеть именно ее – защиту от дураков.
За прошедшие десятилетия эти упорные седые муравьи луковианцы, тихие, старательные, умные и терпеливые, сумели сделать очень многое. Помимо достаточно комфортного обустройства в пустошах и налаживания связи с еще летающими узниками – а на этом остановилось здешнее развитие землян – луковианцы раскопали несколько телепортационных устройств различной степени сохранности. Оценив повреждения, они не только сумели починить одно из таких устройств, но и решить почти все остальные проблемы. Им не хватало некоторых элементов, но спустя годы они добыли и их – пульсирующий сердечник, в момент перехода порождающий точечный импульс энергии и достаточно небольшой, но увесистый плоский металлический ящичек напичканный всем тем, что можно было ожидать увидеть в древних ламповых телевизорах и часовых механизмах, но никак не в устройстве связанном с телепортацией. Ящичек – а их по словам Чиффа добыли аж три – являлся хранилищем координат. Если стеклянные колбы с запертой внутри энергией вставлялись в консоль сверху, то хранилище координат входило внутрь главной консоли заподлицо и надежно там запиралось. Надо было знать, как именно разблокировать запорный механизм и достать хранилище.
Итак, телепортационная установка в наличии, сердечник имелся, координаты – тоже.
Можно отправляться домой!
Именно так и решили луковианцы, активируя собранную систему.
И тут и сработала защита от дурака, выведя на экран короткую и для луковианцев уже легко переводимую строчку предупреждения, потребовав обновить хранящиеся внутри данные координат до актуальной версии. Слова там были иными, но суть именно эта – требовалось обновление. И пока координаты не будут обновлены, никакой телепортации не случится.
Да уж…
Когда Чифф, сконфуженно покашливая, описал этот момент, не забыв рассказать о выражении лиц луковианских лидеров, понявших, что никакая поездка домой им в ближайшее время не светит, я еще сумел кое-как сдержаться, разве что тоже пару раз кашлянул, а вот Милена… ее скрутил приступ дикого хохота, перемежаемый сдавленными словами о айтишниках, багах и о чем-то или ком-то совсем уж специфическом.
Но да… ситуация сама по себе была крайне специфической. Нам сейчас смешно, а вот им в тот день явно было не до смеха…
Оправились луковианцы быстро и приступили к тому, что умели делать лучше всего на свете – к терпеливому разбору случившегося на крохотные составляющие и рассматриванию их со всех сторон под микроскопом. Как отметил Чифф на их планете так же кропотливо работали органы правосудия, разбирая любое преступление на мельчайшие составляющие, порой разбивая его на поминутные отрезки. Остальные луковианцы поддержали это сравнение и добавили немало ярких деталей про их систему правосудия. Все это вполне убедило меня, что ими были использованы все возможности для снятия так называемой системы дурака.
Чифф, улыбаясь уже не смущенно, а грустно, признался, что они, несомненно, были готовы телепортироваться на свой страх и риск, получись у них вывести устройство в рабочий режим. Но не получилось, а последующие исследования, поиски здешних книг и инструкций на любых носителях, скоро дали четкий и ясный ответ – «сковырнуть» защиту не удастся.
Действовать придется строго по инструкции и причина проста – не существует вечных незыблемых координат.
Во вселенной вообще нет ничего незыблемого. Звезды гаснут и взрываются, планеты образуются и уничтожаются, про меньшие по размеру небесные тела и говорить не приходится. В довершение всех бед все вышеперечисленное не стоит на месте и постоянно передвигается в пространстве – включая и планеты, само собой. Да орбиту той же Земли просчитать достаточно легко и мимо планеты промахнуться можно только в том случае, если в результате какой-нибудь мощнейшей катастрофы вроде астероидного удара планета сошла со своего привычного пути. Но даже если все в порядке, если все небесные тела благополучно движутся по одним и тем нарезанным гравитацией дорожкам или не связаны с ней вовсе – при телепортации скажем в соседнее здание – существует еще такое понятие как благополучие локальных координат. Хотя этот термин не наш и не луковианский – он принадлежит цивилизации наших похитителей. Как, чуть подумав, переиначила на наш родной язык Милена – доступность и безопасность локальных координат. Филимон тоже внес свою лепту, более чем мудро заметив, что самолету мало пролететь весь маршрут – надо еще благополучно сесть. И перед тем, как сесть пилот обязательно получает от диспетчера воздушной гавани все необходимые ему данные, в том числе подтверждающие, что посадочная полоса свободна.
Вот и тут точно также.
Телепортация крайне опасна как раз в точке «приземления».
Что произойдет, если некий человек предположим, привычным для себя способом решил телепортироваться в известную ему и специально для этого подготовленную точку в глубоком бетонном бункере, не зная, что произошел прорыв трубы или там подвижки в грунте и в результате подвал полностью затопило? Ответ прост – этот человек захлебнется и умрет. А если произошел обвал? Тоже смерть.
Что если точка на открытом пространстве?
Тогда опасностей еще больше, ведь на открытом пространстве куда больше непрогнозируемых факторов.
Фантазировать можно до бесконечности – этим и занялись мы все без исключения, с удовольствием потратив не меньше часа на безумные и довольно страшноватые предположения о самых страшных смертях и ситуациях для телепортирующихся наугад.
В мой личный «безумный» топ этих их фантазий вошли три совсем уж невероятные истории.
Первая о сильном сбое координат, в результате коего наш условный пассажир оказывается не на планете, а внутри орбитальной станции – ко вполне понятному шоку всех космонавтов. Эту версию озвучил Касьян, а затем вдруг признался, что всегда мечтал стать космонавтом.
Вторая история прозвучала от него же и заканчивалась куда трагичней – престарелый путешественник по причине сбоя координат оказывается внутри промышленной мясорубке на фабрике и, само собой, погибает, но при этом хотя бы «отдает» всего себя на благое дело. В конце подвыпивший Филимон закончил красивой фразой: «Так вот дедушка всех докторской колбаской угостил на собственных поминках!». Коротко хмыкнувшая Милена моргнула бородатому луковианцу напротив и тот, понятливо кивнув, отодвинул подальше бутылку. Затем еще пришлось некоторое время успокаивать Филю, рвавшегося рассказать другую версию той же «колбасной» истории, но с другим финалом, где на завод прибывает внезапная проверка ОБХСС, начинают подсчитывать вес пошедших по бумагам на производство колбасы составляющих и приходят к неожиданному выводу, что нехватка всего пятьсот граммов, после чего сердечно благодарят руководство фабрики за честность и обещают им переходящий красный флаг передовиков производства. И все они не видят, как над ними улыбается призрачный старый сиделец…
Третью историю – или четвертую, если считать «колбасные» версии за две? – придумал Чифф, предположивший, что по чистой случайности телепортирующийся девяностолетний старик оказывается живым и стоящим на парковой дорожке. Поднимает голову, улыбается солнцу… и снова телепортируется, оказываясь опять где-то в небе над снежными пустошами – потому что «приземлился» в точке, где один из похитителей только-только толкнул очередную жертву в спину и открыл «проход». Так старый сиделец невольно не дал испоганить чужую молодую жизнь…
На самом деле я запомнил куда больше этих смешных и грустных историй с преимущественно кровавым и порой нелепым финалом, но меня больше удивила разность этих придумок. Коренное различие между историями земными и луковианскими. «У нас» было куда больше юмора, пафоса и глупых смертей. А луковианцы придумывали истории, где каждая смерть что-то да значила.
После того как фантазия у всех иссякла, начался ожесточенный и псевдонаучный можно сказать спор, где в ожесточенном поединке столкнулось сразу несколько сторон. Прекрасное доказательство тому, что все не раз и не два задумывались об этой удивительной технологии, принесшей нас сюда. Спорили о мелком и крупном. Спорили даже о воздухе в месте прибытия – по мнению одного луковианца и Касьяна телепортация всегда была двухсторонней, потому как прикатившаяся колесная машина вытесняет воздух заранее, буквально отталкивая его и заставляя раздаться, обтечь со всех сторон. Но при телепортации движения нет. Ты просто – раз! – он сильным движением показал, как это происходит, едва не расплескав чай – и появляешься. Воздух просто не успеет никуда уйти – и что тогда? Другие задумывались о том, что на самом деле оригинал уничтожается – а стало быть мы умерли – и заново создается уже на другой планете. Чифф говорил о сворачивании пространства, но затем начал применять термины своего языка, и я потерял нить, вернувшись к мыслям куда более приземленным и привычным.
Чтобы телепортационная установка заработала ей требуется картридж с актуальной базой данных координат. Как установка проверяет эту самую актуальность луковианцы уже знали – внутри каждого металлического картриджа имеется очень своеобразный и совсем маленький механизм, напичканный крохотными шестеренками и находящийся внутри невероятно крепкого слитка из прозрачного материала, чью толщу пронизывают десятки тончайших искрящихся на свету проволочных волосков. Такое без повреждений не вскрыть. А вот законным способом перезапустить проще простого – если верить инструкции. Но для этого понадобится механизм благополучия координат, он же механизм актуализации.
Координаты координат…
Сама инструкция проста и состоит всего из нескольких пунктов.
Извлеки картридж с координатами. Доставь его к ближайшему механизму актуализации. Вставь в специальный паз. Если надо добавить новые координаты – выбери нужные и нажми кнопки. Затем дерни за рычаг. Дождись звонкого щелчка и короткого звукового сигнала. Извлеки картридж, после чего вернись с ним к телепортационной установке, вставь в паз и готово – можно отправляться.
Где находится ближайший механизм актуализации координат?
Луковианцы знали ответ на этот вопрос, в буквальном смысле слова ткнув пальцем в разложенную на столе карту. На карте имелась и точка станции Пытливость. И расстояние между этими двумя точками было чуть больше пятнадцати километров, если брать по прямой линии. Вот только тут проблема не в дистанции, а в том окровавленном ледяном кляпе сераков, что лезут и лезут из дышащей ледяным туманом дыры в горе.
Вот для чего я нужен им. Я должен пробиться через пробку, нащупать верный путь через эти клятые ледники, после чего провести с собой малую экспедицию. И уже вместе с ними отправиться к механизму актуализации и обновить координаты. По возвращению, на станции Пытливость нас будут ждать не только луковианцы, но и представители родного Бункера – для обеспечения безопасности нас землян ну и спокойствия ради. Хотя луковианцы еще там в Бункере многократно повторили, что играют исключительно честно и главная их цель, как должно быть и наша – предупредить родную планету о происходящем. Но в любом случае о важных деталях они расскажут только в случае нашего предварительного согласия – по пути на станцию. Так и случилось. А когда я решил сделать следующий шаг – получил и следующую порцию информации, хотя до этого Чифф так долго и пристально вглядывался в мое лицо, что я заподозрил его в умении читать мысли и помыслы. Проверку я, видимо, прошел и вот, раскладываю пасьянс из носков, готовясь отправиться на первую серьезную вылазку в сераки. Само собой, пойду я без кожаной сумки с драгоценным механизмом – он будет и дальше лежать на столике, ожидая своего часа. Погибни я – и ему суждено лежать тут еще долго.
В этой затее смущало очень многое. Но отказаться я не смог еще в самом начале – ведь это означало отказаться от драгоценных знаний и возможности выбраться из этой снежной западни всем нам.
Шел ли я на смертельный риск? Да шел.
Доверял ли я безоглядно луковианцам?
Чифф спросил и об этом. И получил мой предельно честный ответ – я вообще не особо кому-то доверяю. И дело даже не в двойных стандартах и тайных кознях. Нет. Просто людям свойственно меняться. Сегодня он полностью чистосердечен – а завтра он уже совсем другой и то, что было для него важным, вдруг теряет свою ценность и превращается в труху.
Поэтому в экспедицию я пойду, но пойду с оглядкой.
Чифф внимательно выслушал, покивал и, грустно улыбнувшись, признал, что во многом я прав, после чего добавил – есть то, о чем он не говорил никому потому как нет у него пока доказательств, а попусту говорить не хочет. И это связано не с луковианцами или землянами. Все куда проще и куда хуже. И поэтому он расскажет только мне, а моей уже задачей будет это проверить. Если его догадки подтвердятся…
Еще раз вздохнув, он наклонился ко мне ближе и торопливо забормотал, одновременно протягивая мне наполненную отваром крышку термоса…
Любые правильные, важные или просто злые мысли притихают и упорядочиваются во время долгой ходьбы. Многие знают этот секрет и успокаиваются именно таким правильным способом, вместо того чтобы срывать глотку в семейных ссорах или наливаться желчью в углу дивана после несправедливого нагоняя от начальства. Походят так часик или два – да и перемелют зерно обиды в муку, не дав ему прорасти в древо ненависти.
Впрочем, сейчас обид у меня не наблюдалось, но в прежние времена этот простой бабушкин совет действовал исправно еще с детства – меня всегда бесили закоснелые и порой просто хотящие тебя обидеть взрослые. Способ работает и против тревоги или испуга, не давая им перерасти в терзающие внезапными приступами колючие хрусткие заросли панических атак, пускающих многолетние корни в мозгу.
И вот сейчас, осторожно шагая по хрусткому снегу и скрежещущим под стальными шипами льду, с каждым новым шагом я ощущал, как обуревавшие меня тревога и страх растворяются в шипящей пустоте внутри черепной коробке. Кажется, я вообще больше ни о чем не думал, полностью уйдя в интуитивный ломанный ритм неспешной ходьбы через сумрачный лабиринт гиблых сераков.
Сто метров позади. Осталось в два раза больше.
Из головы исчезли и мысли о том, какую игру ведут луковианцы и ведут ли вообще. Но я уже не думал о том насколько честны они в своей искренности, хотя склонялся к мысли, что проводить здесь какую-либо оценку просто глупо – Чифф и его младшие коллеги на станции пусть ценные, но всего лишь полевые работники. Их никто и не посвятит в истинные планы луковианских лидеров – ведь всем ушлым известно, что без использования вслепую в крупной игре не обойтись. Чифф вполне искренен со мной – я ощущал это, видел это и верил ему. Но я понимал, что решает не он, равно как и понимал, что вранье в таких многоходовках используется как смазка – чтобы нигде ничего не стопорилось и не скрипело. Обо всем этом я напряженно размышлял за несколько минут до входа в сераки и, примерно, еще минут так десять после. Но опасность и размеренные движения быстро вытеснили из головы ненужный сейчас хлам.
О чем думает тигр во время охоты? Да ни о чем…
Шаг за шагом я уходил все глубже, обходя высоченные ледяные глыбы с подсказанной программой стороны, на практике используя все советы из зеленого списка и всеми силами избегая любые пункты из красного. Оба списки были совсем небольшими, и я легко затвердил из наизусть, а сейчас повторял отрывки как мантру сразу же, как только видел что-то из них вживую перед собой.
Высокие тонкие валы из спрессованного снега между двумя ледяными пиками. Вал у меня на пути и выглядит так, будто я легко в этой тонкой преграде проход. Отставить. Этот вариант в красном списке – именно так погибли первые две экспедиции в сераки. Они решили пройти напрямую и пробивали себе путь через эти «пробки». Оказалось, что хрупкие на вид снежные «шторки» часто служат дополнительной опорой для сераков, поддерживая временный хрупкий баланс. Стоит его нарушить и… из-под разом падающей ледяной глыбы уже не уйти живым.
Сквозная дыра в невысокой ледяной перемычке, по размерам вполне способная пропустить меня через себя. Лезть можно, но расширять отверстие нельзя – может привести к обвалу всей перемычки, а затем сверху рухнет ледяная могильная плита или сразу несколько.
Двухметровая заснеженная широкая площадка, зажатая между несколькими ледяными глыбами. Так и манит к себе. Отставить. Под ней глубокая трещина. Инфа проверенная – трещина уже проглотила одного из старых исследователей, поверивших в безопасность коварной снежной площадки. В записях луковианцев ее обозначили достаточно поэтично, а для Милены перевели как Яма Муравьиного Льва. Она даже пыталась ввести эти данные в карту сераков, но я решительно воспротивился, попросив вводить только конкретные обозначения вроде «трещина», «каменная плита» и прочие четкие названия. Я не могу позволить себе ломать голову над поэтичными названиями, пытаясь сообразить, что они означают и какую опасность несут.
Еще одна дыра в тонкой полупрозрачной ледяной стене. Но отверстие внизу, а над ним покрытая забитыми снегом трещинами большая масса льда. Отставить. Чуть что – и мне на хребет упадет пару центнеров льда. Если ничего не сломает – то просто похоронит.
Аккуратно обойдя еще одну выглядящий столь нерушимым сухопутный айсберг, я оказался на своеобразном перекрестке, где, бросив взгляд на нашитый на левый рукав белый лоскут с жирной черной схемой, выбрал крайний левый проход и пошел дальше. У меня на рукаве была не карта, а просто черновая схема всей области, с четким указанием куда мне следует направить стопы в первую ходку.
Милена…
Она сделала не просто все возможное за кратчайшие сроки. Она вышла вообще за все границы возможного и не просто закончила поставленную самой себе задачу, а и расширила ее в разы, проделав такой объем работы, что будь мы там на Земле, а она нанятым фрилансером, я бы без раздумий предложил ей стать моим младшим партнером. Закончив, Милена, продолжая на ходу вносить мелкие правки, показала нам итог своей работы на пестрящем разноцветными пометками и цифрами экране ноутбука. Используя огрызок карандаша, она поочередно указывала на определенную область вытянутого ледника и поясняла, о чем говорили эти цифры. Седые старики в меховых жилетах и свитерах грубой вязки, пусть не чесали в затылках, но эта сцена выглядела в точности как на картинах советской эпохи, где деревенские жители впервые слушают просвещенного агронома или в городе встречаются со снизошедшими до них политическими фигурами. Но впечатление это было обманчиво – седые старики глядели внимательно, вопросы задавали дельные, вспоминали нужное мгновенное. В результате данных прибавилось. Были внесены изменения и наконец Милена презентовала итоговый результат – как раз тогда я подсел поближе и начал вникать.
Для начала – с боков к этому насмешливому ледяному языку не подступиться. Штурмовать придется в лоб, поднимаясь по склону. Движение навстречу неустойчивым ледяным каткам… Такая урезанная стратегия объяснялась просто – вылезающая из горы масса перла не только вперед, но и в стороны. Именно по сторонам внезапные падения и сходы огромных глыб случались чаще всего. Плюс именно там обрамляющие это место крутые валы были выше, представляя собой то и дело проседающие и со звоном разлетающиеся груды битого льда. К тому же мало перейти валы – затем еще надо спуститься по четырехметровой ледяной стене, чья высота только повышалась по мере приближения к основанию ледника.
Сам ледник выглядел как разрезанная пополам воронка, широким горлышком направленная вниз. Чем ближе к ее «истоку», тем уже горлышко ледника, тем чаще движение глыб и тем меньше пространства между ними. Это самое гиблое место и обойти его не удастся. Проскочить нахрапом – тоже. У оснований сераков полно ледяного крошева и снежных навалов, поэтому придется в оба глаза смотреть, куда ставишь ногу.
Предсказать очередное смещение ледника невозможно, но это случается, как минимум пару раз в день. Любой здравомыслящий человек тут же посоветует ни в коем случае туда не соваться.
Все это выглядит делом гиблым.
Но есть нюансы. И как раз о них Милена и заговорила, «оживляя» определенные секторы. Мы слушали жадно, запоминая каждое слово. Сначала девушка указала на «зоны смерти», пояснив, что те, кто входил в ледник с правой стороны, погибали раньше всех, причем из-за внезапного и явно ими самими вызванного сдвига ледника, приводящему к эффекту домино. Чаще всего рушилась вся нижняя правая четверть ледника, в то время как остальные оставались неподвижны. Это свидетельствовало о какой-то определенной аномалии в этой области, но причина не так важна, как вывод – туда соваться не надо.
Для входа оставалась левая нижняя часть ледника, причем пара точек выглядела особо привлекательной. Милена повела карандашом по схеме ледника и остановилась на верхней правой четверти, после чего резко подняла кончик, уперев его в место, где начинался склон дырявый склон горы и «туманная» для нас внутренняя зона. Убедившись, что я все понял, она продолжила рассказывать нам о всех случившихся здесь смертях с такой интонацией, будто мы были прибывшими сюда новичками, а она проработавшим здесь полжизни ветераном. Из нее изливались запомненные мелкие факты, особенности гибелей, упоминая о точках, откуда они в последний раз выходили на связь и о том, через сколько их изуродованные останки были выброшены на нижний отвал. Не забывала она озвучить и причину гибели – и это было важно, ведь немалая часть ушедших туда стариков погибла не из-за сдвига ледника.
О некоторых многое было неизвестно, но как минимум двое переломали себе ноги, выползти не смогли и предпочли свести счеты с жизнью, отказавшись от спасательной организации. Одного зажало ледяной глыбой, и он остался цел, но придавило так, что он не сумел снять с пояса топорик и разбить глыбу. Еще один был обвязан за пояс веревкой и его смерть была особенно трагична – он ушел вглубь ледника, веревка свободно травилась за ним следом и… крайний нижний «клык» ледника вдруг сдвинулся, зацепил веревку, пропахал всего-то метра три прежде чем рухнуть и разбиться, но этого хватило, чтобы привязанного к другому концу старика протащило через острое ледяное крошево и убило. Следующая двойка запаниковала, не справилась с эмоциями там внизу в сумрачном ледяном тумане и начала лезть вверх. Дальше связь прервалась и еще через два дня их мертвые и почти целые тела показались из тумана, привязанные к туше медленной ползущей ледяной глыбе. Получается, они забрались, привязались… да так больше и не сдвинулись с места.
К этому моменту доклада Милены – а другое определение сюда и не подобрать – экран ноутбука был по вертикали поделен на три сектора. Обычный белый, потом желтый фон и наконец красный. Наибольшее количество текста о погибших было в первом столбце, потом по убыванию шел желтый и всего несколько строчек в красном. Закончив перечислять смерти из первой части, она заговорила о следующих и начала перечислять такое, что у меня невольно волосы зашевелились на голове, а Чифф встал, уперся руками в стол да так и застыл на следующие минут десять.
И дело не в самих смертях. Дело даже не в том, как они погибли.
Дело в частом упоминании тех двух слов, что абсолютно обыденны в речи обитателей снежных пустошей и встречаются очень часто.
Лед. Снег.
Вот эти слова. Лед. Снег.
Они здесь повсюду. Они встречают узника в самый первый день появления в промороженном летающем кресте. Они неохотно отступают на сорок лет, пока ты усердно жмешь хотя бы первые два рычага, но вполне зримо остаются в поле зрения – там за кокпитом они повсюду. Свинцовые тучи изрыгают снег и ледяной дождь каждый день, внизу тянутся снежные пустоши, а злой ветер гонит над ними колкие снежные бури вперемешку с ледяными иглами. Все сорок лет заключения в голове узника пульсируют все те же самые слова – снег и лед. Ведь это, где он окажется сразу после освобождения и будет вынужден пробираться через торосы и снежные холмы до ближайшего убежища. Если сможет дойти, то скроется внутри теплой норы на остаток жизни и быть может уже никогда не покинет убежища. Разве что захочет стать охотником – и тогда снова столкнется с этими пугалами вживую. Но даже оставшись внутри убежища навсегда, ты не избавишься от снега и льда – из них топят воду для мытья и питься, в ледниках хранят мясо, по стенам у входа тянется снежная изморозь, стараясь забраться поглубже и вновь уколоть твою душу легким испугом…
И наконец ты настолько привыкаешь к снегу и льду, что просто перестаешь воспринимать их на слух как нечто абсолютно обыденное. Возможно, так к снегу относятся жители крайнего севера, где даже коротеньким летом можно наткнуться на снежное пятно на траве, а стоит копнуть, и лопата ударит о лед вечной мерзлоты.
Возможно, именно поэтому луковианцы не обратили внимания на столь частую мелочь.
Снег и лед.
Все, кто забрался особенно глубоко в лабиринт сераков и кто имел средства связи с базой, постоянно упоминали в своих докладах снег и лед. И, честно говоря, только после того, как Милена привлекла к этим упоминанием наше внимание, я заметил, что это действительно как-то необычно.
Почему необычно? Да потому что, когда человек идет по привычной ему местности, скажем, по асфальтовой дорожке в парке, комментируя при этом свое путешествие и описывания окружение, скорей всего он не станет упоминать саму дорожку. Он с упоением расскажет о красивом старом дереве, о большом замшелом камне, о указывающей куда-то табличке… но он не станет описывать асфальтовую дорожку под ногами или же упомянет максимум один раз.
И уж точно ты не ожидаешь от исследователей постоянного упоминания льда и снега. Не ожидаешь, но при этом пропускаешь мимо ушей, считая ненужной подробностью. Все это сохранилось лишь благодаря придирчивой старательность луковианцев, записавших все переговоры вплоть до последнего слова.
У тех, кто добрался до желтого сектора, начинающегося примерно за сто-сто двадцать метров, звучало это примерно так: «Потихоньку иду дальше. Снег похрустывает. Ледяные бока блестят. Тут проход завален – снег и лед легли вперемешку. Очень красиво! Завораживающая снежная красота. Так… обошел большой пик справа. Он стоит крепко. На ходу веду рукой по льду. Дальше проход пуст – пройду свободно еще на три метра вперед. Снежная пыль падает сверху – хочется смотреть и смотреть…».
Запись от следующего погибшего, незадолго до последнего выхода на связь:
«Я где-то на середине, думаю. Устал, но больше от перенапряжения. Поел снежка и стало легче. Это детское ощущение, когда снег тает на языке и превращается в воду. Отломил кусок ледяного шипа и тоже отправил в рот похрустеть. Вкусно! Хотя перед этим покрутил его в руке – красивая штука! Сейчас еще немного отдохну и пойду дальше. Не теряйте меня…»…
Как верно заметила Милена, все эти записи куда больше подходят для описания обычной прогулки по снежному лесу, когда у человека нет никакой задачи и цели, а есть лишь желание наслаждаться природными видами вкупе с попыткой окунуться в далекое детство.
Но стал бы вести такой доклад передвигающийся в опаснейшем месте человек?
Очень сомнительно.
Луковианцы отметили и род занятий тех, кто рискнул уйти в сераки и погиб там. Часть из них раньше была военными, другими пожарниками, спасателями или врачами. Понятно, что представители таких профессий не обделены фантазией и красноречием, но характерно и то, что когда надо они умеют фокусироваться на главной цели куда лучше обычных людей. Они обучены фокусироваться. И во время прохода через сераки не стали бы тратить время на детское любование снегом.
Не стали бы… но все же сделали.
На это и обратила наше внимание Милена, равно как и на куда более важную и мрачную деталь – после того как упоминание снега и льда в словах разведчиков звучало все чаще, их доклады становились все сбивчивей, по отметкам слушателей дыхание становилось все чаще и тяжелее, а затем… тишина.
На этом Милена сделала паузу, выждала минуту, давая нам поразмыслить и продолжила с третьим столбцом, пару раз тихо стукнув по экрану и буднично заявив, что информации о «красных» исследователях нет почти никакой. Помолчав еще немного, она выдала итог своего впечатляющего доклада, выведя данные и на экран.
Зеленый сектор, начало длинного ледника, кончик языка – все смерти вызваны травмами различной степени тяжести. Много обрушений ледника. Немалая часть происшествий визуально зафиксирована наблюдателями с помощью биноклей и затем описана в тетрадях.
Желтый сектор, средняя часть длинного ледника – были визуальные обрушения глыб, после чего связь прерывалась. Почти все мертвые тела выброшены спустя промежуток времени в изломанном жутком виде. Почти всегда смерти случались после того, как в докладах появлялось регулярное упоминание о снеге и льде. Та запаниковавшая двойка, что привязала себя к глыбе и вместе с ней «приехала» к краю ледника уже мертвыми, последний раз выходила на связь с места, где условно начинается желтый сектор.
Красный сектор, область перед самым холмом, рядом с дырой, откуда выползает вся эта масса. Дотуда дошли единицы и на связь уже не выходили – мешали помехи. Как они погибли неизвестно. Обрушений примерно в это время не было, но они были позднее и примерно в той же области. Всего два тела – наверное – вернулись к краю ледника в виде разрозненных сплющенных фрагментов.
Когда Милена окончательно закончила доклад, в помещении повисла настолько мертвая тишина, что девушка просто не выдержала и излишне громко заявила:
– Так что ваш вывод о том, что исследователей убивают только сход и падение сераков является абсолютно неверным. Вы ошиблись, уважаемые ученые!
Ох как красиво это было сказано…
И снова непрошенные ассоциации со старыми картинами, где на всеобщих заседаниях, юные талантливые дарования в пух и прах громят не прошедшие испытанием временем и логикой теории уже седых ученых мужей, смирно сидящих в зале и молча смотрящих как с грохотом рушится все придуманное и вроде как даже железно доказанное. Меня всегда интересовал вопрос – о чем они сейчас думают, зная, что потратили годы и годы впустую…
Здесь все было не так масштабно, но впечатляюще.
Убедившись, что эффект достигнут, Милена кивнула, сделала пару глотков остывшего чая, вытащила из чужого портсигара сигарету, щелкнула спиртовой зажигалкой, выдохнула струю дыма над нашими головами и продолжила:
– Это был систематизированный наглядный негатив. Теперь перейдем к сдержанному позитиву. Переходим?
Кашлянув, Чифф медленно опустился на свое место и медленно кивнул:
– С большим удовольствием, госпожа Милена. Знаете…
– Да?
– Если однажды вам вдруг надоест родной бункер, то можете быть уверены – мы с радостью примем вас очень хороших условиях.
Милена смешливо сверкнула глазами:
– Вот спасибо. Но нас и там неплохо кормят, как сказано в одной потрясающей старой истории. Итак! Позитив! Его мало, но он все же есть. Начинаю перечислять.
Она начала загибать пальцы:
– Первое – дальше всех продвинулись самые молчаливые. Звучит достаточно бредово, но это зафиксированный факт. Глубже в ледник зашли те, кто почти не выходил в эфир, а выходя на связь, отделывался несколькими словами.
Второе – почти все наиболее успешные разведчики были землянами. Если конкретней, то счет три к одному. Пять землян на одного луковианца. При этом, как я уже выяснила, тот луковианец в прошлом был знаменитый восходитель на различные вершины и просто экстремальный путешественник. Есть еще двое луковианских разведчиков, показавших себя в леднике очень хорошо, но они не сумели покинуть желтый сектор, хотя почти прошли его. Для нас это хорошо – ведь Охотник с Земли. Ну или во всяком случае я так надеюсь, ведь он у нас мужик чересчур таинственный и мы даже имени его настоящего не знаем.
Я улыбнулся в ответ и потянулся к тому же многострадальному портсигару, выцепив себе самокрутку, а на обратном движении стянув со столешницы и зажигалку.
– Третье – из некоторых докладов я вычленила кое-какие повторяющиеся описания, разделила их на отдельные группы, чтобы с уверенностью идентифицировать по некоторым внешними признакам и соотнести с достаточно четкими и неизменными координатами, которые – поймав наши помутневшие взгляды, Милена тяжело вздохнула и сказала проще – Не все в леднике меняется! Есть и кое-что неизменное – и оно послужит нашими зацепками. Системный тщательный подход, господа! Вот что поможет сохранить жизнь нашего отважного разведчика. А если к этому добавить одну мою идею, то… Слушай, Охотник… а может ты не станешь тащить с собой запасные портянки и возьмешь кое-что куда полезнее? – выдержав ее откровенно взбудораженный взор, я спокойно кивнул:
– Легко.
– Отлично… тогда пусть кто-нибудь принесет из вездехода мою вторую сумку. Кто-нибудь еще молодой, сильный и даже не…
Вздохнув, я передал тлеющую сигарету Филе и поднялся со скамейки…
На этом ничего не кончилось. Следующие немало часов мы все провели в этой комнате, до хрипоты споря, чертя и стирая маршруты прямо на столе, затачивая и снова исписывая драгоценные карандаши, ставя чернильные кляксы на обрывках бумаги, скуривая сигарету за сигаретой, что-то жуя, чем-то запивая, порой ненадолго отключаясь на ближайшей койке, чтобы внезапно подскочить и сходу влиться в не утихавший спор с таким жаром, будто и не спал еще пару минут назад. Несколько раз пришлось все хорошенько проветривать, запуская в помещение не только ледяной свежий воздух, но и радостно рвущийся к нам шепот далекого Столпа. Но всем было плевать на шепот. Мы продолжали спорить и орудовать уже не только карандашами, но и ножами, кромсая шкуры и прикидывая сколько и чего могущего пойти в дело находится в вездеходах и кладовках. Луковианец радист вышел на связь и на своем языке толковал с ближайшим бункером…
У меня была с собой рация. Но я к ней даже не прикоснулся и все это время она была не просто выключена – из нее был извлечен аккумулятор, сейчас хранящийся у меня в тепле под одеждой. Имелось выбранное нами время для выхода на связь, но еще до первого сеанса я должен был добраться до нужной нам первой точки.
На это у меня ушло больше часа – при плевом расстоянии, если мерить по прямой. Но если взять мой запутанный обходной маршрут, добавить к этому все мои попадания в забитые снегом тупики и осторожный отход назад, то получится довольно внушительная дистанция. Внушительная и утомительная – здесь почти не имелось ровных мест. Все время приходилось либо взбираться по сцепленным между собой обломкам, либо спускаться. Зажатый в руке шест то и дело опускался на очередной снежный пятачок и нередко пробивал верхнюю корку, чтобы с хрустом уйти гораздо глубже. Некоторые снежные валы оказывались внутри пустыми, легко поддаваясь под нажимом сапога. Каждый раз я отдергивал ногу и с помощью зажатого в руке фонарика спешно проверял очередную каверну. Чаще всего находил очередную трещину и отмечал, что она была пуста. Да и под снежными пятачками на глубине больше полуметра начиналась пустота. Такое впечатление, что испещрившие дно ходячего ледника трещины всасывали в себя снег и лед подобно природным пылесосам, хотя по всем законам природы их давно уже должно было забить спрессованной массой до отказа.
Дважды я оказался на грани смерти – и оба раза произошли с интервалом буквально в несколько минут. Сначала прямо передо мной от ледяной стены надо мной с треском оторвался солидный кусок, острым краев вонзившийся в снег в шаге от меня. Я инстинктивно шагнул назад и в сторону, уходя с проверенной дорожки и… уведенная назад нога резко провалилась, а я сам начал заваливаться. Спасла только ловкость и сила мышц, позволившие сохранить равновесия стоя на одной ноге. Удержавшись от упирания шестом в ледяную стену рядом с подлой трещиной, я вытянул ногу и задумчиво глянул на вспоротую штанину. Это поработали ледяные изломы трещины, ничуть не зализанные временем и проходом на дней ледяных гор.
Выжидая, когда пульс успокоится, я сдержал порыв зажечь фонарик – до этого я пользовался им лишь для создания коротких световых импульсов. Мы резонно решили, что раз уж будем пореже выходить на связь, то это должно казаться и световой демаскировки. Да звучит глуповато. И Чифф клялся и божился, что здесь нет ничего живого – ведь они регулярно проверяю курящиеся туманом отвалы, просеивая лед и доставая куски мерзлых тел. Ни разу им не встретился даже крохотный снежный червь, не говоря уж о медведях. Здесь на краю нашей вселенной жизни нет – в этом он уверен.
Ну… мы все же решили не рисковать. Опять же экономия драгоценной батареи.
Сделав очередной шаг – в рваную штанину начал заползать холод и следовало поторопиться – я даже не дыша миновал удивительное и опаснейшее место, где высилась ледяная дырявая колонна, больше всего похожая на еще стоящий столб из деревянных блоков игры дженга. Только тут блоки были ледяными и вроде как спаянными друг с другом, хотя все равно конструкция выглядела настолько ненадежной, что я боялся задеть ее даже краем рукава. Проскочив, тут же свернул за коренастого толстячка, обогнул его, перешагнул открытую трещину, не заглядывая, аккуратно поднялся на хрустящий ледяной язык отвала, обошел накренившийся столб, краем глаза заметил какое-то смазанное движение и, резко ускорившись, парой прыжков преодолел оставшееся расстояние, буквально влетев в более густой сумрак. За спиной послышался резкий треск, потом еще один и наконец все сменилось долгим прерывистым грохотом. Прижавшись к подрагивающей стене спиной, я зажег фонарик, поднял его к небу и яростно замахал им, пытаясь пробиться лучом через поднявшееся густое снежной марево. Наверняка затея бесполезная, но я хотел успокоить наблюдающих за мной стариков и Милену.
К спрятанной батарее я потянулся только после того, как утих последний треск и ледник снова погрузился в сонное состояние. А ведь это я его «оживил» – когда обходил столб, мой сапог пробил жалобно звякнувшую ледяную «струну» у земли. Я просто не успел подправить траекторию ноги. Но и подумать не мог, что такая мелочь сыграет свою губительную роль – там, где я только что был, в свете фонаря был виден лишь наваленный кучами битый лед.
Когда загорелся зеленый огонек, я вжал тангету и сообщил:
– Я в порядке. И вроде как на месте.
– Ох – выдохнул пробивающийся сквозь помехи голос Милены – Слава богу! Мы уж думали.
– Не думайте – хмыкнул я – Ждите.
– Ждем. Осторожней там! Пожалуйста.
– Я постараюсь – пообещал я и щелкнул выключателем.
Убрав рацию в глубокий внутренний карман и прикрыв клапаном, я вытащил из поясной петли небольшую кирку и начал простукивать приютившее меня углубление в том, что приткнулось у самой левой стены «воронки» ледника и выглядело высоким обломанным сераком, но им не являлось, если верить накопившимся за годы наблюдений небрежным зарисовкам и очень редким фотографиям. Удивительно, но это снова Милена постаралась, сфотографировавшая вообще все фотографии и зарисовки, включая любительские, загрузившая их в программу, подогнавшая по размерам, подправившая чуть ракурс и наложившая все это друг на друга. Ледник был в постоянном движении. Он ломал и ломал себя, все время сдвигаясь вниз по склону, обрушивая и таща тонны льда. Каждый день его карта менялась на новую и уникальную. Ни одна из его точек не должна была оставаться неизменной. Но Милена нашла аж три такие точки и все они находились у стен воронки ледника на разных ее сторонах. При этом точки не были самыми высокими и большими из сераков, хотя походили на них во всем. Они были прикрыты ниспадающими снежными потоками и тенью склонов, что даровало им невидимость. Но от взора пытливой женщины им скрыться не удалось. Мы не были уверены, но проверить стоило однозначно – особенно после того, как Милена изложила свой план и похвасталась недавно доведенным до ума изобретением. Так вот и поверишь в мелочи судьбы…
Кирка пробила лед и с лязгом отскочила от скрывающего под ней темного камня. Я не сдержал радостно вскрика – она была права! Недалеко от стены, примерно в трех метрах от зловеще похрустывающих непроходимых высоченных снежных валов, куда постоянно стекался и стекался мелкий снежный мусор, чтобы добавить массы, затем критически превысить ее и сорваться вниз небольшой лавиной, высился лишь прикидывающийся сераком каменный толстый палец. И теперь мне надо найти способ взобраться на его вершину – причем с этой «подветренной» стороны, чтобы не угодить под следующий удар прибывающих глыб. Парой ударов отбив ледяную корку, я обнажил камень и почти сразу обнаружил заполненную снегом трещину. Стоило его выскрести и у меня появилась первая ступенька…
– План откровенно авантюрный – пробормотал я, начиная откалывать лед выше – И ведь окажись я на Земле и расскажи кому – не поверят…
Подъем занял еще час. Можно было бы и побыстрее, но рисковать я не хотел и все делал с неторопливостью сытой улитки. Стоило подняться на вершину и в лицо ударил злой свистящий ветер. А ведь эти резкие обжигающие потоки тоже помогают леднику двигаться, используя сераки как паруса лодок самоубийц. Выбив глубокую выемку в снежной шапке, я уселся, выбил рядом кирку, вытащил рацию и, глядя на мигающие огни, что оказались так до смешного близко, спросил:
– Видите меня?
– Видим! – ответила радостным криком Милена, а на ее фоне прозвучали крики остальных.
Свет замигал чаще.
– Что там, Охотник?
– Каменный толстый шип – ответил я – Как я понял у него треугольное неправильное сечение. Острым краем направлен в сторону идущих к ним глыб – он их отталкивает и раскалывает, не давая ударить по себе всей массой.
– Так вот и устоял! – возбужденно прохрипел перехвативший рацию Чифф – Настоящий ледокол! Вещь не потерял, Охотник?
– Не потерял – хмыкнул я – Как предупрежу – прячьтесь в укрытии!
– Ждем!
Чуть повозившись, я снял со спины сверток из кожи медведя и уложил на колени. Неспешно развернул и невольно покачал головой, глядя на… арбалет. Милена пообещала… и сделала… Не слишком большой, но сильный. Я уже произвел из него тридцать тренировочных выстрелов, а также прошел быстрый курс начинающего бойца, научившись чинить мелкие проблемы. Умел взводить и заряжать, что и проделал сразу после того, как потратил кучу сил и времени на то, чтобы вбить в камень два длинных стальных штыря с кольцами на конце. И только после этого я вытащил из еще одного свертка, чуть встряхнул и опустил на снег огромный моток тройной шерстяной нити, прикрывая его телом от ветра.
Поднеся к губам рацию, предупредил:
– Прячьтесь!
– Давай!
Подняв арбалет, я навел его на самый яркий огонь лампы и нажал спуск. Щелкнуло, свистнуло и пронзительно завизжало, когда унесшаяся во тьму стрела утащила с собой метры и метры шерстяной нити.
– Сделано – поведал я о своем достижении и принялся заворачивать арбалет в сверток. У меня были еще болты, но стрелять смысла не было – шерстяная нить только одна. Если недолет, обрыв или еще что – надо будет возвращаться и повторять весь утомительный и опасный процесс с самого начала.
Ждал я недолго. Не прошло и минуты, как затрещавшая рация ликующе взорвалась:
– Есть! Вроде целая нить.
– Отлично.
– Мы удлинили и поднимаем ее! Жди!
– Принято.
Я не видел, но знал, что сейчас вверх по склону удлиненную нить поднимает несколько стариков. Поднимает так, чтобы нить полностью поднялась над сераками и больше не касалась их.
– Готово!
– Веревку привязали?
– Все сделали. Начинай тянуть.
Чуть дрожащей перчаткой я потянул за трепещущую в злых порывах нить и ме-е-едленно начал тянуть, ощущая неслабое напряжение. При любом рывке я тут же ослаблял нить, а затем снова натягивал. Прямо как рыбалка, только на кону куда большее… Вытягивал я долго. Потерял счет времени, что-то шепча в шарф на лице. Я даже не сразу понял, что сжимаю уже не нить, а веревку чуть толще.
– Есть! – сообщил я.
– Тяни дальше!
На этот раз дело пошло куда веселее и вскоре в моих руках оказался конец толстой плетенной веревки, на которую ушли вообще, что могло на нее пойти. Убедившись, что этот этап успешно завершен, я закрепил веревку на вбитых в скалу стальных кольях, все проверил и, не скрывая радости, крикнул в рацию:
– Сделано! У нас есть воздушная переправа!
– У-р-р-р-а-а-а! – завопила Милена и к ней присоединились и остальные.
Что ж… только что одна из глубинных точек длинного ледника оказалась связана со станцией Пытливость воздушной канатной переправой. И я буду первым пассажиром, кто сейчас привяжется к ней и отправится в тестовый путь, чтобы через часов двенадцать вернуться обратно и проверить следующую нашу теорию.