Слушайте, дети:
Умер ваш отец.
Пиджаков нашью вам
Из его пальто.
Накрою вам брючек
Из его штанов.
Мы найдем в карманах
То, что он носил:
Центики с ключами
В крошках табака.
Дэнни эти центики
В копилке сбережет,
И бренчать ключами
Будет наша Энн.
Жизнь должна продолжиться,
А мертвые забыты.
Жизнь должна продолжиться,
Хоть лучшие уйдут.
Съешь свой завтрак, Энн.
Прими лекарство, Дэнни.
Жизнь должна продолжиться,
Не помню почему.
Американская поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей родилась в конце позапрошлого века и умерла ровно в середине века прошлого. Ее стихотворение, приземленно-прозаически говорящее об утрате, в то же время приоткрывает глубину трагизма последней строкой: «Жизнь должна продолжиться, не помню почему».
Это стихотворение, мне кажется, очень точно описывает тот подход к жизни и смерти и то отношение к утрате, которые были свойственны ее поколению, а также предшествовавшим поколениям. Что уж говорить о наших дедах и бабках вкупе с их предками? Эти люди пережили войны и революции, партийные чистки и голод, по ним катком прокатился XX век с его тоталитарными диктатурами и истреблениями целых слоев населения и народов. И тем не менее многие из них выжили и смогли радоваться и смеяться, ценить жизнь как великий дар и смотреть на смерть как на ее неизменную спутницу. Они были крепкими орешками.
Нужно было продолжать жить, строя светлое будущее для себя и своих детей. Официальная доктрина у нас гласила: «Лес рубят – щепки летят». Для светлого будущего щепок не жалели, а любую утрату и скорбь по ушедшим близким людям переживали внутрисемейно или индивидуально. Стоическое отношение к утрате близких было внешним фасадом, принятым в обществе. Те, кто терял дорогих людей, страдали, но эти страдания были втихомолку, за закрытыми дверями. Как сказал главный герой фильма «Мой друг Иван Лапшин», «ну умер человек. Что ж теперь поделаешь?»
Да и в западных культурах публичное выражение эмоций считалось неприличным. Stiff upper lip (англ. «застывшая верхняя губа»), как выражаются англичане, было эталоном поведения. Любые отклонения от нормы и внутрисемейные переживания заметались под ковер, словом, это был совершенно иной мир, без армии психологов, социальных работников и групп поддержки. Мир, где люди опирались только на внутренние ресурсы, а если не справлялись – что ж, как говорится, «степь отпоет». Работающим людям надо было кормить семью, «заботиться о нуждах низкой жизни», говоря словами поэта.
Надо ли пояснять, что мир стал другим? Изменилось отношение людей друг к другу и к самим себе. Важное место в общественном сознании стало занимать внимание к психологическому благополучию и соответственно к проблемам, мешающим эмоциональному равновесию. Не составила исключения и забота о человеке, понесшем утрату. В современном западном обществе среди психологов с разнообразной специализацией встречаются специалисты, помогающие справляться с утратой. В англоязычных странах их называют grief counselors. К ним в первую очередь могут обращаться люди, понесшие утрату.
Эта книга ни в коей мере не предназначена заменить работу с психологом, однако я надеюсь, что она будет кое в чем полезной. Люди, перенесшие утрату, страдают и нуждаются в помощи. Нет смысла продолжать мучиться в одиночку и твердить, что никто не в силах вам помочь! Да, того, кто ушел из жизни, никто не вернет, но это вовсе не значит, что ваша участь отныне – заживо себя погрести и оплакивать умершего всю оставшуюся жизнь. Напротив, постарайтесь принимать любую помощь, от кого бы она ни исходила: от друзей, психологов, групп поддержки, из книг, статей, из нового дня и из любой, даже самой малой радости. Все в помощь! Однако пока поговорим о том, что происходит с человеком, который скорбит.
Зачем писать о них? Затем, что непризнанные, необозначенные чувства горюющих могут их угнетать. Загнанные внутрь, они могут калечить и надолго, если не навсегда, лишать человека способности радоваться и надеяться. «Печаль, которая приходит с утратой, может быть подавляющей, но, полностью признанная, прочувствованная и разделенная, она может сделать нас более податливыми и уязвимыми без того, чтобы стагнировать в депрессию; она может даже сделать нас добрее к самим себе и более сострадательными к другим, кто имеет дело с утратой и смертью»[1].
Специалистами описана череда эмоций, связанных со смертью близких. Пионером в этой области была Элизабет Кюблер-Росс[2], американка швейцарского происхождения. Работая в Медицинской школе Чикагского университета, она возглавила исследовательскую группу студентов. Под ее руководством студенты беседовали с умирающими людьми и их родственниками, записывали эти беседы на магнитофон, а потом анализировали. Через несколько лет, в 1969 году, вышла книга Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании» (On Death and Dying), где впервые были обозначены пять эмоциональных стадий, которые переживают горюющие, то есть речь шла о смертельно больных пациентах и принятии ими исхода своей болезни. Эти пять стадий применимы не только к пациентам, но и к их родным. Однако неверно думать, будто эти эмоции в полном объеме присутствуют у всех, как и то, что они сменяют друг друга в определенной последовательности. Более того, со временем понимание того, что происходит с горюющими, обогатилось новыми сведениями, так что первоначальные пять стадий выросли до семи, а то и больше. Перечислю стадии, о которых писала Кюблер-Росс: 1) отрицание и изоляция, сопровождаемые шоком; 2) гнев; 3) торг; 4) депрессия; 5) смирение (или принятие).
Расскажу об этих и других чувствах подробнее.
Зачастую человек, узнав о своем смертельно опасном заболевании, не верит: «Этого не может быть со мной! Я чувствую себя прекрасно!» Так и многие, узнав о самоубийстве родных и близких, не могут в это поверить. Настаивают, что это не самоубийство, a трагическая случайность, неосторожность или убийство. Их близкий никогда не сделал бы этого. Некоторые проживают в состоянии отрицания всю жизнь, не желая поверить в произошедшее. Так, в глазах жены признать случившееся значило бы то, что муж ее бросил; для матери – что не нужна сыну. Это бы означало признать свою несостоятельность и поражение, что, конечно же, почти всегда далеко от реальности, но сами чувства от этого не перестают существовать.
Когда опрашивают родителей покончивших с собой молодых, обычно звучит отрицание. Так, мать двадцатилетней модели Русланы Коршуновой, выбросившейся из окна дома на Манхэттене, не хотела поверить в самоубийство дочери.
В глазах многих родителей все представляется несчастным случаем: она поскользнулась, он неосторожно чистил ружье. Отрицание смерти как самоубийства вызвано желанием близких избавить себя от «бесчестья», выпавшего на долю их имени и семьи. Они отрицают вовлеченность, реальную или воображаемую[3].
Часто нелегко определить причину гибели: передозировка снотворного, машина внезапно потеряла управление.
Чувство неверия сопровождает многие утраты. Так, когда моя дочь решила прекратить общение со всей семьей, мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что это ее сознательный выбор. Я не могла поверить в то, что случилось нечто противоречащее всему, на чем было основано мое воспитание, моим моральным ценностям. Не могла поверить в то, что твое собственное дитя может испытывать к тебе враждебные чувства и (или) холодность и черствость.
Но вернемся к другим чувствам, сопутствующим утрате.
Отрицание, чувство неверия часто сопровождают шок.
Обрушившийся кошмар кажется нереальным. У многих эмоциональная немота. Некоторые не могут оправиться долгие годы, переживая подобие посттравматического синдрома ветеранов войны: пережитое снится ночами, приходит в виде кошмаров, предстает умозрительно так, как будто происходит сейчас. Особенно сильна вероятность психического расстройства у обнаружившего труп или свидетеля самоубийства.
Вот свидетельство обнаружившей труп любимого: «Ни слова, ни красноречивые описания не передадут чувства, сотрясавшие меня, когда я держала холодное серое тело возлюбленного. Только тот, кто пережил подобную трагедию, знает о шоке, гневе и агонии, которые швырнули меня на колени. Я слышала, что ору: “Нет, Боже, нет!” Молила Господа пробудить меня от кошмара. Никогда не чувствовала себя столь одинокой. Я раскачивалась и плакала, когда держала безжизненное тело лучшего друга»[4].
Шок проявляется по-разному. Еще свидетельство:
«У меня были сухие глаза во время похорон. Я даже написала надгробную речь.‹…› Судя по внешнему виду, я была образцом сдержанности и спокойствия.
Тем не менее я знаю, как я себя вела, с чужих слов. Я не могу вспомнить никаких деталей. Происшедшее тогда либо покрыто туманом, либо полностью отсутствует в сознании. Я перенесла все с такой выдержкой из-за шока, а не благодаря силе. Шок провел меня сквозь часы и ритуалы. Но внутри меня была огромная пустота. То, что другим представлялось силой, было бумажным фасадом. Все мне казалось нереальным и очень мало отмечалось в сознании. Я двигалась, как во сне»[5].
Онемение, кажущаяся бесчувственность – похоже, такая реакция свойственна многим людям под ударами судьбы. Страх, что еще немного – и ты рассыплешься, и потому надо сжаться в кулак, собрать себя и действовать словно на автопилоте.
Не принимайте никаких важных решений, пока вы еще в состоянии шока! Помните, что хорошо иметь рядом друга, который поддержит вас в тяжелую минуту. После того как пройдет шок…
Я улыбаюсь и хожу,
Пью чай, киваю вам.
А он в могиле, он один
там, там, там.
Я безголовый манекен,
автомат.
Душа моя зарыта там,
где мой брат.
На судьбу, на Бога («Как он это допустил»), на врачей, близких, на себя, на умершего. «Это несправедливо!», «Я не смогу смириться с этим!», «Почему это случилось именно со мной?!»
«Гнев может быть немедленной реакцией, но он играет необходимую роль в скорби по умершим. Близкие покойных часто опасаются сердиться на своих любимых, боясь, что если они начнут, то не смогут остановиться, что они ранят себя и других и другие будут считать их слабыми или ненормальными. Сердиться на умершего кажется предательством, но вы же сердились на своих близких, когда они были живы. Это нормально – выражать гнев подобающим образом. Гнев не означает, что любовь окончена. Он означает, что оставшиеся глубоко скорбят, что их любимый не с ними»[6].
Светлана Аллилуева писала Нине Лобановой-Ростовской, узнав, что ее сестра покончила с собой в Париже. «Линда Келли сказала, что твоя сестра в Париже умерла трагически – и я знаю, что будет пустота в твоей жизни… Всегда так печально и страшно, когда кто-то выбирает такую смерть – это определенно случай какого-то мгновенного сумасшествия, о котором некто (я уверена) сожалеет в секунду сознательного размышления. Те из близких, которые оставлены,