Однажды, не так давно, Илья ехал на своей машине по городу, на перекрестке рядом с ним остановился милицейский фургон светло-зеленого цвета с зарешеченным окном, из которого изможденно-безнадежными глазами смотрел на него находившийся за ним человек. Тогда он посмеялся в душе над несчастным, считая, что ему такая участь не грозит. Но как сильно он ошибался…
– Пошел, быстрей!
Илью не били, не толкали, но сама атмосфера всеобщей нервозности подстегивала похлеще кнута. Он заскочил в клетку автозака так прытко, как будто там можно было спрятаться от людей, стоявших на заднем дворике милицейского здания, как будто здесь была тишина и покой. Но глупую иллюзию мгновенно разрушил забравшийся вслед за ним в машину собрат по несчастью – чахлый узкогрудый дяденька с бледным лицом и красными воспаленными глазами. Он тоже шел этапом в следственный изолятор. За ним был испито-интеллигентного вида мужчина в мятом и грязном, но добротном пальто, затем – худощавый, нескладный, истерично-веселый паренек с лысой головой и подбитым глазом… Появившиеся конвоиры заперли сначала одну клетку, затем вторую, примостились на скамейках у двери. Это были совсем молодые ребята, младше Ильи, но власть, которой они обладали в силу своего положения и должностных инструкции, делала их старше и значимей, чем они были на самом деле.
Паренек с синяком под глазом достал из кармана пачку сигарет, закурил.
– Не положено, – басовитым, но срывающимся на фальцет голосом одернул его конвоир с сержантскими лычками на погонах.
– Да ладно тебе, браток! – развязно, рисуясь, отмахнулся от него смельчак.
Он должен был затушить сигарету, но не сделал этого, за что поплатились все, кто сидел рядом с ним. Конвоир выдернул из специального крепления огнетушитель, ударил колпаком о пол – тотчас белая разъяренно-неудержимая струя с ревом вырвалась из недр сифона и затушила не только сигарету, но и наглость дерзкого курильщика. Илье тоже досталось – хлопья холодной пены заляпали одежу и лицо, не больно, но такое ощущение, будто оплеуху получил…
Но глупый смельчак не унимался.
– Козлы! – как резаный взвизгнул он, когда ресурс огнетушителя иссяк.
– Что ты сказал! – возмущенно взревел конвоир.
Илье показалось, что сейчас он откроет решетку, чтобы избить своего обидчика, но он всего лишь вытащил из кармана трубку мобильного телефона и кому-то позвонил. Говорил он тихо, а железо грохотало громко, поэтому слов Илья не услышал, но интуитивно уловил «запах жареного»…
Машина остановилась, с улицы донесся едва уловимый гул. Точно с таким же звуком отодвигались в сторону створки ворот на контрольно-пропускном пункте в части, где служил Илья. И сейчас гудят ворота – но это уже не армия, это тюрьма, что несоизмеримо хуже. Он чувствовал себя так, будто перед ним открывались ворота в преисподнюю.
Автозак тронулся с места, снова остановился, звук закрываемых ворот возвестил о том, что назад, в привычный и такой желанный мир, хода нет. Донесшийся до слуха лай собак вызвал злорадную улыбку на лице конвоира.
– Сейчас мы посмотрим, кто у нас тут козел! – открывая дверь наружу, сказал он.
Лай собак стал громче, осязаемей. А конвоир тем временем открыл решетку и выпрыгнул из машины через опасно открытую дверь. Илья невольно сжался в ожидании, когда в клетку запрыгнет огромный волкодав и вцепится ему в горло.
– Бакарян! – донеслось со двора.
– А-а, я! – вскочил со своего места и суетливо задергался среднего роста кавказец с черными, как будто накрашенными бровями.
Он понимал, что ему нужно выходить из машины, но его тормозил панический ужас перед страшной действительностью, которая ждала его в тюремном дворе.
– Бакарян, зараза!
Армянин в ужасе схватился за голову, инстинктивно прижимая ее к груди, выскочил из фургона и тут же попал под град ударов, которым осыпали его вооруженные дубинками тюремщики.
– Теплицын!
Илья ждал, когда назовут его фамилию, но все же замешкался и не столь прытко покинул автозак, как от него ждали, поэтому и ему досталась щедрая порция кнутов без пряников. Били его по спине, но голову он все же закрывал – одной рукой, другой поддерживал свисающую с плеча спортивную сумку с добром. Все закончилось, когда он миновал живой коридор из тюремщиков и оказался в просторном, ярко освещенном помещении, где уже выстраивалась шеренга из арестантов. Это помещение на языке тюремного начальства называлось «вокзалом», отсюда прибывших по этапу заключенных отправляли дальше – в самую глубь мрачных и страшных тюремных казематов.
Выражение превосходства, что наблюдал Илья на лицах конвоиров из автозака, не шло ни в какое сравнение с печатью презрительного чванства, наложенной на самодовольный лик офицера с повязкой дежурного помощника начальника следственного изолятора. Он был в военной форме российского образца, но, глядя на него, Илья почему-то видел гестаповца из старых кинофильмов о войне. Небрежно покачиваясь на широко разведенных ногах, он высокомерно рассматривал толпу арестантов, в конце концов снизошел до общения с ними. Никаких инструкций, никаких пожеланий, только голая перекличка. «Бакарян… Матюшин… Теплицын…» Илья громким голосом отозвался на свою фамилию и невольно вжал голову в плечи, как будто откуда-то с потолка на нее могла упасть дамоклова дубинка.
Перекличка закончилась, прапорщик в камуфлированной куртке забрал со стола охапку личных дел, а дежурный помощник распорядился отправить всех куда-то на «сборку».
«Сборкой» называлась большая полутемная камера с черными от копоти стенами и потолком. Холодный с острыми выступами бетонный пол – казалось, что по нему, если босиком, ходить смог бы только йог. Под потолком узкие щели, закрытые и перекрытые решетками и ресничками – полная аналогия с камерой в изоляторе временного содержания. Но лежаков здесь не было, только узкая скамейка, отполированная задами тысяч арестантов, прошедших через это «чистилище». И отхожее место существенно отличалось от того, что видел Илья в своей первой, так и не ставшей последней камере. Там было хоть какое-то подобие унитаза, а здесь, в углу возле двери, прямо в полу – дыра с двумя деревянными колодками для ног, дерьма – что грязи на сельской улице в ненастье. Осколок трубы над дыркой, вода еле сочится, чтобы набрать кружку, надо ждать не одну минуту. Вонь такая, что резало глаза и закладывало нос, Илье казалось, что она не просто колышется в воздухе, а пульверизаторной взвесью наслаивается на кожу лица, рук, откладывается гниющими наростами на слизистых оболочках.
– Ну, чего стоишь, как неживой! Сюда давай!
Бойкий паренек с подбитым глазом не терялся, он уже занял место на скамейке, достал из сумки большую алюминиевую кружку, пачку чая. Илья подсел к нему.
– По первому разу здесь? – бойко спросил парень.
– Впервые.
– Архип.
– Илья.
Обычно знакомство скрепляется рукопожатием, но паренек даже плечом не повел, чтобы протянуть ему руку. Впрочем, Илья в том и не нуждался.
– Сейчас чай пить будем, – объявил Архип.
И беспардонно всучил Илье пустую кружку, пальцем показал на вонючий угол, где можно было разжиться водой. Но Илья упрямо мотнул головой. Он хотел до ветру, но крепился – лишь бы не подходить к зловонной дырке. Неплохо было бы чайком побаловаться, но уж лучше обойтись без него, чем набирать воду из смердящего «родника».
– Ты что, не понял? – нахохлился Архип.
Беспечная, казалось бы, улыбка сошла с его лица, в глазах колко блеснули хищные стрелки.
– Тебе сказали воды принести, давай, двигай!
Илья физически был крепче этого нахала, но ему не хватило крепости духа, чтобы перечить ему дальше. Он не то чтобы боялся Архипа, но и связываться с ним не хотел. Да и не так уж и трудно набрать воды. Воняет, да, но здесь, в тюрьме, так будет всегда, так что надо привыкать.
Илья подошел к отхожему месту, которое здесь называлось дючкой, зажимая пальцами нос, набрал в кружку воды, принес ее Архипу.
– Ну вот, браток, а ты боялся! – одними губами улыбнулся тот и вроде как от доброты душевной похлопал Илью по плечу.
И тут же толкнул в бок интеллигента, сидевшего по другую от него сторону.
– Не спи, мужик, замерзнешь. Дрова давай!
– Дрова?! – удивился тот. – Позвольте, откуда у меня могут быть дрова!
– Не позволю… Майку давай, полотенце, что там у тебя есть…
– Ах да, могу дать полотенце. Правда, оно не совсем свежее…
Интеллигент полез в свою сумку, но Архип вырвал ее у него из рук, подтянул к себе, сам порылся в ней – вытащил оттуда и забрал себе несвежее, уже не раз пользованное полотенце, также присвоил другое, тоже не очень чистое, но сухое.
– Зачем ты так делаешь? – вяло и даже затравленно возмутился мужчина. – Так нельзя!
– Да ладно тебе, угомонись!
Архип вернул ему сумку, одно конфискованное полотенце свернул плотным жгутом, положил на пол и, сев на корточки, поджег, вторым обмотал ручку кружки и поднял ее над огнем.
– Учитесь, пока я жив, – наслаждаясь своим превосходством над новичками, улыбнулся он во всю ширь своего щербатого рта.
От горящего полотенца поднимался едкий, чадящий дым, но Илью он не раздражал, скорее напротив. Этот дым заглушал вонь от сортира, а еще от него веяло теплом пусть и не домашнего, но все же очага, над которым грелась вода.
До кипения чай доводил уже Кирилл – так звали спившегося интеллигента. Сам Архип обжигать руки не захотел.
В закипевшую воду он бросил полпачки чая, накрыл ее тетрадкой из своей сумки. Илья полез в сумку, достал оттуда сахар и печенье – хоть и злилась на него Нила, но «тормозок» в дорогу передала.
– Зачем это? – недоуменно, с надменной усмешкой спросил Архип.
– Как зачем? – удивился Илья. – К чаю!
– Это не чай, это чифирь, а фичирь без сахара пьют, на голодный желудок. Тогда кайф, тогда торкнет… И еще чифирь по кругу гоняют, по два глотка на морду лица. И чтобы на корточках, понял?
– Зачем на корточках? Лавка ж есть.
Архип глянул на Илью, как на олигофрена-переростка.
– Это традиция в тюрьме такая, понял! Все делается на корточках!
– Почему?
– Потому! Надо так! Все блатные на корточках сидят! Это у них свято…
Илья понял, что Архип и сам толком не знал, почему блатные, представители тюремно-невольничьей элиты, любят сидеть на корточках. Как говорится, слышал звон, а откуда он – показать не может.
– Это не святость, – покачал головой Кирилл. – Это элементарные правила гигиены. На зоне туго со стульями и табуретками, люди на койках сидят, на одеялах, и если булки свои сначала на грязную землю опускать, а потом на койку – это уже свинство…
– А ты что, умный такой? – неприязненно глянул на него Архип.
– Умный, – ничуть не смутившись, кивнул тот. – Ученая степень у меня, кандидат физико-математических наук…
– Профессор, что ли?
– Когда в прошлый раз сидел, да, Профессором называли.
– Так ты что, уже сидел?
– Да, пять лет отмотал: год в Сизо, четыре в зоне, – спокойно, ничуть не хвастаясь этим сказал Кирилл. Но на Архипа глянул смущающим взглядом – парень враз поскучнел.
– А за что?
– За все хорошее. В институте преподавал, студентки были, – больше обращаясь к самому себе, нежели к другим, горько усмехнулся Кирилл. – Роман у меня с одной случился, жениться на ней хотел, а ей не я был нужен, а оценки в зачетке. Я же помогал ей, во всем помогал. Закончила институт и деньги с меня требовать стала, за то что я спал с ней… Если бы просто требовала, так нет, подставила. В изнасиловании меня обвинила, восемь лет мне дали…
– В изнасиловании? – шарахнулся от него Архип.
– Да не дергайся ты, – глянув на него, небрежно усмехнулся Кирилл. – Ничего со мной в тюрьме не было. Эта стерва только передо мной невинную строила, а сама проституткой была… Короче, братва во всем разобралась, не тронули меня…
– Точно?
– Точнее не бывает.
– Смотри у меня!
– Это ты у меня смотри! – с непривычным для него хищно-нападающим выражением глаз усмехнулся Кирилл. – Ты в сумку ко мне залез, а это знаешь, как здесь называется? Крысятничество это! Я ведь и предъявить могу!
Архип нервно провел всей пятерней по своей щеке.
– Ты, это, извини, я ж, это, не для себя, для всех.
– Твое счастье, что для всех. Сам-то ты не сидел, нет.
– Кто сказал? – встрепенулся Архип.
– Я сказал. Может, неделю-две под следствием провел, и то в капэзэ.
– Да нет, не в капэзэ… Здесь я был две недели… Потом выпустили за недоказанностью…
Илье показалось, что Архипу совсем не хочется рассказывать о том, как и за что он провел две недели в следственном изоляторе. Видимо, не очень хорошие воспоминания остались у него после этого.
– Чай уже заварился! – спохватился он. – Чай сейчас пить будем!
Илья обратил внимание, что из его голоса исчезли приблатненные интонации. Упростился человек, присмирел.
– Правильно ты сказал, что это чай у тебя, – отхлебнув из кружки, усмехнулся Кирилл. – Слабоват он у тебя для чифира. С сахарком будем пить, с печеньицем, да, Илья?
Илья кивнул и снова вытащил из сумки спрятанный было сахар и прочую бакалею.
Архип уже не пытался опустить чаевников на корточки, поэтому чай пили, сидя на скамье. Горячий напиток уютно обогрел душу, галетное печенье, в меру сладкое, хрустело на зубах так приятно, что не хотелось останавливаться, хотя аппетита особого не было. Но Кирилл предложил свернуть лавочку.
– Много есть нельзя, – рассудительно сказал он. – Много съешь, в туалет захочешь, а здесь и не присядешь…
– Нельзя, – поддакнул Архип. И вставил свое слово: – В тюрьме как – сегодня густо, а завтра пусто, привыкнешь много есть, потом отвыкать больно будет… А тебя за что закрыли? – неожиданно спросил он, обращаясь к Кириллу.
– Вот за то и закрыли, – с самым серьезным видом отозвался тот. – За то, что есть много привык. Работы нет, денег нет, а есть охота. Что делать?
Кирилл нарочно затянул паузу, Архип не выдержал первым:
– Что делать?
– Сосед у меня был, хороший мужик, упитанный такой. Я его сначала напоил – проспиртовал, значит. Потом усыпил, в ванну уложил…
– Зачем в ванну?
– Курил он много. А прежде чем съесть курящего человека, надо его два дня в холодной проточной воде подержать, тогда никотиновая горьковатость исчезнет…
– Так ты что, его съел? – ужаснулся Архип.
– Этого не сразу. Холодильник у меня большой, двухкамерный, в одну морозилку потроха в пакетиках сложил, в другую – мясцо, в третье – сальцо…
– Да иди ты! – недоверчиво махнул рукой парень.
Но Кирилл этого как будто и не заметил. И как ни в чем не бывало продолжал:
– Этого я долго ел, со вторым побыстрей управился, а последнего своего с ходу съел. Волосы с головы сбрил, макушку посолил, все как положено, и прямо в сыром виде… Послушай, а у тебя голова уже лысая…
Кирилл окинул Архипа въедливо-заинтересованным взглядом, огладил рукой его лысину.
– А соль у меня в сумке есть…
– Да иди ты!
В этот раз Архип отмахнулся от него более резким и уже по-настоящему пугливым движением руки. И на месте не остался – поднялся, подхватил свою сумку, бросил в нее уже пустую кружку и перебрался на другой конец камеры.
– А ты не шутишь?
Илье тоже было не по себе. Уж больно убедительно живописал Кирилл. Тот насмешливо посмотрел на него и спросил:
– У тебя сколько классов образования?
– Десять.
– В институте не учился.
– Нет.
– Я так и понял. Но в школе двоечником не был.
– Нет, хорошистом был.
– А у этого недоумка, – Кирилл кивнул в сторону Архипа, – шесть, ну максимум, семь классов, и те с двойками… Только такой и мог поверить в такую чушь. Пошутил я. Конечно, пошутил…
Он оперся спиной о стенку, прикрыл глаза – как будто пытаясь заснуть. Интеллигентного склада лицо, благородный профиль. Он уверенно держал руки в карманах длинного пальто, независимо поднятый подбородок, полноценный разворот плеч. Можно было поверить в то, что Кирилл пять лет провел в неволе, но невозможно было представить его на месте жестокого и циничного людоеда, разогревающего на сковороде вынутые из холодильника человечьи потроха…
Илья тоже попытался заснуть, но не смог. Люди в камере говорили вполголоса, но шум стоял нешуточный. Он открыл глаза и попытался сосредоточиться на руинах собственной жизни. До сих пор случившееся с ним воспринималось как нечто трагическое, но вполне поправимое. После свидания с женой все два дня до сегодняшнего он жил в ожидании чуда. Надеялся, что в тюрьму по этапу пойдут другие, а он останется в изоляторе временного содержания, откуда его могли отпустить в любой момент по высочайшему повелению сверху. Но вот он уже в тюрьме и ждет распределения по камерам, где не только сортирная вонь, но и жестокие тюремные нравы, давно уже ставшие притчей во языцех. Илья уже наслышан был о прописках, о подставах и прочих издевательствах со стороны закоренелых уголовников…
Распределения Илья ждал недолго. В первой пятерке новичков, вызываемых на медицинский осмотр, прозвучала фамилия Ильи. За дверью не выстраивались в цепь тюремщики с дубинками, не лаяли овчарки, но, живо помятуя о недавних прелестях общения с ними, он пулей с вещами выскочил на выход.
Первую партию новичков завели в ярко освещенное помещение, посреди которого возвышался стол, грубо сваренный из подернутых ржавчиной железных листов. Примерно такой стол Илья видел на областном сборном пункте, когда призывался в армию. За тем столом офицер и солдаты из военкомата осматривали сумки и рюкзаки призывников и здесь, как он догадался, его ждала примерно такая же процедура. Но непонятными оставались два момента – почему в числе присутствующих здесь сотрудников изолятора находилась женщина в военной форме. И что за странное окошко в стене за досмотровым столом, если бы оно находилось на уровне груди, Илья бы, пожалуй, его и не заметил, но оно возвышалось над полом всего на метр, что показалось ему весьма странной особенностью.
Женщина была симпатичной на вид, но Илье она показалась какой-то грубой – как изящно и дорого пошитый вручную сапог из паршивой кирзы. Гладко зачесанные и нехорошо лоснящиеся волосы темного цвета, безграмотно выщипанные брови, дешевая тушь на коротких ресницах, ярко, а оттого вульгарно выкрашенные губы. И небрежно накинутая на плечи теплая куртка армейского образца не добавляла ей женственности. Но тем не менее она находилась в центре внимания – в равной степени как со стороны своих коллег, так и арестантов, оголодавших без женщин. Молодой высокий парень-контролер явно рисовался перед ней. В эффектной стойке перед арестантами он словно бы нехотя покачивался взад-вперед на своих длинных ногах и постукивал резиновой «тросточкой» по раскрытой ладони левой руки.
Сначала он предложил добровольно сдать запрещенные к применению предметы и деньги, с тем чтобы в последующем они были зачислены на лицевой счет их обладателя. Илья понял, что деньги так или иначе отберут, поэтому выложил на стол все пять с половиной тысяч рублей, что передала ему Нила. Отдал также сотовый телефон – под обещание, что его когда-нибудь вернут. Деньги контролеры забрали как положено – под роспись, но все же Илья усомнился, что на лицевой счет попадет вся сумма. Да и получит ли он назад свой мобильник? Может, он вообще из тюрьмы не выйдет.
– Вещи на стол! Живо! – излишне категорично, подчеркнуто командным голосом потребовал досмотрщик.
Илье очень не нравился этот тип, но его команду он выполнил без нареканий – живо распотрошил свою сумку, выложил все вещи на стол. Он думал, что досмотрщики сейчас пороются в пожитках арестантов и на этом все закончится, но нет, пижонистый контролер велел раздеться.
– И догола! – добавил он.
Это еще больше не понравилось Илье, но деваться некуда. Он думал, что женщина выйдет из комнаты, но та как ни в чем не бывало продолжала стоять среди своих коллег и безучастно наблюдать, как оголяются арестанты.
Похоже, она привыкла к таким процедурам и к виду обнаженных мужчин. Но, видимо, не все из прибывшего контингента имели опыт раздевания перед уполномоченной женщиной.
Первым «неправильно» отреагировал на ситуацию толстячок с пузом, как у женщины на девятом месяце. Считалось, что такая полнота вызывает «зеркальную болезнь» – это когда не увидеть без зеркала причинного места. Возможно, потому толстячок и не заметил, как вздыбился его фрикцион. Зато женщина заметила, и тут же в ее руках откуда ни возьмись появилась пластмассовая указка, которой она дотянулась до его штуки и, без всяких сожалений шлепнув по ней, привела толстяка в чувство. Обиженный стон, потешный хохот.
А дальше началось самое «интересное». Щеголеватый контролер направил арестантов к тому самому окошку, которое так не нравилось Илье. Оказалось, он не зря питал антипатию к этому непонятному элементу тюремного быта. За этим окошком скрывался человек, который без зазрения совести заглядывал в глубь арестантских тылов в поисках заботливо спрятанных ценностей. Илья прошел и через эту унизительную процедуру, после чего вернулся к столу. И когда прозвучала команда одеться, первым делом взялся за свои кроссовки – поставил на них окоченевшие на холодном бетонном полу ноги. И только затем надел на себя все остальное.
Чуть позже прозвучала команда собрать вещи. Илья нашел свою сумку – изрезанную тюремщиками в алчных выискиваниях спрятанных денег. Но в общем ворохе, в котором смешались вещи всех арестантов, он не смог найти все свои вещи. Бесследно исчезла дорогая электробритва «Браун» с плавающими лезвиями. Куда-то пропала упаковка дорогих американских сигарет, золоченая ручка под «Паркер», блокнот с калькулятором, нарезка из осетрины и сервелата в вакуумных упаковках. И непонятно – то ли тюремщики помогли ему избавиться от столь ценных предметов, то ли кто-то из шустрых сотоварищей воспользовался неразберихой.
– Что, чего-то не досчитался? – спросил Кирилл.
Илья удрученно кивнул.
– Ничего, парень ты не бедный, с воли передадут.
Илью не очень удивило, что Кирилл принял его за состоятельного арестанта. Одет он был хорошо: легкая и теплая куртка «Рибок», спортивный костюм той же фирмы, кроссовки – Нила подобрала для него модель без шнурков, как будто специально для тюрьмы. Кирилл же был облачен в недорогой костюм из отдела готовой одежды, рубаха без галстука – все, мягко говоря, не свежее, не очень то следил за собой.
– Передадут. Только когда это будет.
– А ты сейчас не о вещах думай. Ты думай о том, чтобы глупостей не наделать. Здесь, в тюрьме, все друг за другом смотрят, все замечают. «Я больше не буду» – это для детского сада, а здесь ничего не прощается. Сделаешь глупость, ввек потом не отмоешься… Следи со собой, парень, и, как говорится, не делай лишних движений. Прежде чем что-то сделать, хорошо подумай. А не знаешь, что думать, спроси у меня, может, подскажу. От людей бывалых держись подальше…
– Ты еще поговори мне там! – окрикнул Кирилла пижонистый контролер, и тот замолчал.
После досмотра арестантов «вписали в историю» – дактилоскопия и фотографирование. Илью посадили на стул, на специальном планшете мозаичными цифрами и буквами набрали его фамилию, инициалы, год рождения. Фас, профиль. Илья примерно представлял себе, каков он сейчас на внешность – усталость темнила лицо, небритость его грубила, в глазах безнадега и отчаяние. Не хотел бы он глянуть на свою тюремную фотографию, во всяком случае, сейчас. Разве что потом, когда он выйдет отсюда – дома, в теплой, безмятежной обстановке забавно будет глянуть на свою уголовную физиономию. Но сейчас его тошнило от гиблой действительности, по которой тащила его – словно бегемота за уши – черная арестантская участь, и не из болота тащила, а наоборот.
Следующим этапом был медосмотр. Никак не думал Илья, что здесь ему придется проявить характер. Арестантскую группу из пяти человек завели в самую настоящую клетку – все стены, от пола до самого потолка, из толстых железных прутьев. В клетке одна кушетка – простыня на ней грязная, с желтоватыми пятнами и бурыми подтеками. Но медперсонал – две женщины и мужчина – находятся за внешней стороной решетки, смотрят на арестантов, как дрессировщики на запертых в клетке зверей, только что доставленных из диких африканских саванн. Ни понимания в их взглядах, ни сожаления. Только голый интерес – какие болезни в настоящем и прошлом? какие прививки? какая наследственность? на какие лекарства аллергия? и так согласно пунктам медицинской карты, которая заполнялась и вставлялась в личное дело подследственного.
Илья хотел было пожаловаться на внутренний психоз махровой закваски, но передумал – все равно всерьез его не воспримут, зато решат, что это проявление бунтарского духа с его стороны, примут меры. А он сейчас боялся всего, и любая перспектива дополнительного наказания повергала его в смертельный ужас. Он был похож на овцу, которую вели на заклание. Но оказалось, что это не совсем так. Оказалось, что его покорность имеет предел.
На столике перед решеткой в железной кювете в мутном спиртовом растворе лежали иглы от шприцев. Нечесаная лениво-равнодушная медсестра в желто-сером неряшливом халате должна была взять у новичков кровь из вены – анализ на СПИД. Но как она это делала! Вытащила из кюветы иголку, надела ее на шприц, взяла кровь из вены у одного арестанта. Использованную иголку она бросила в раствор, оттуда же взяла другую. От этой крайне сомнительной стерилизации Илье стало не по себе. И когда подошла его очередь, он в панике спрятал руку за спину.
– Ты что, парень, белены объелся? – вытаращилась на него сестра. – Руку давай!
Но Илья, еще больше бледнея, отступил назад.
– У меня нет СПИДа, – пробормотал он. – Но будет… А я не хочу…
Но медсестра его не слушала. Она уже обращалась к врачу, а тот выглянул в дверь, кого-то позвал, кому-то что-то сказал.
– Ну, держись, парень! – сыпнул на воспаленную рану Кирилл. – Советую тебе одеться, а то потом некогда будет…
От страха Илья плохо соображал, но совет принял. Трясущимися руками надел майку, штаны. Едва он успел влезть в кроссовки, как в клетку вошли два молодца в камуфляжной форме и с резиновыми милицейскими дубинками. Илья зажмурился в ожидании удара, но спецназовец лишь замахнулся на него и тут же опустил палку. А второй схватил руку Ильи, ловким приемом заломил ее за спину, согнул его вдвое и выволок из клетки.
Его завели в какую-то полутемную комнатку без окон. Затхлый воздух, атмосфера страха и безнадеги.
Спецназовец сначала оттолкнул Илью от себя так, что он едва не протаранил стену головой, затем с неохотой спросил:
– Ну и зачем бузишь, хмырь?
– Иголки там без стерилизации, СПИДом можно заболеть и гепатитом, – в паническом смятении проговорил Илья.
– Будет тебе стерилизация. Сейчас такого пару нагоним, что кровь закипит, – замахиваясь на Илью дубинкой, сказал один.
– И от гепатита тебя избавим, вместе с печенью, – добавил второй и тоже замахнулся.
Замахнулся, но не ударил. Миролюбием здесь и не пахло. Илье показалось, что спецназовцам не хочется утруждать себя. Втянешься в мордобой, потом не остановишься, а рукоприкладство – процесс довольно-таки сложный, требующий напряжения по большей части физических сил, да и в моральном плане не так уж просто ударить человека – даже для спецназовца. Ведь Илья по сути не сделал им ничего плохого, и вся их злость к нему высосана из пальца. Вот если бы он лично кого-то оскорбил…
– Да пусть живет, – сказал один.
И не очень сильно, видимо, для острастки, ткнул Илью дубинкой в живот.
– Пусть, – согласился второй.
И добавил – сначала словесно:
– Максимыч и правда борзеет, шприцы одноразовые копейки стоят.
Затем добавил физически – ударил Илью по ноге, так же без пристрастия, но голень стала неметь.
Ему показалось, что прошла целая вечность с тех пор, как оказался в страшной комнате, но его вывели из нее как раз в тот момент, когда из клетки медблока показался Кирилл, а за ним еще трое из их группы. Оказывается, наказывали его совсем недолго и, что главное, не смертельно.
Кирилл уважительно подмигнул ему. Хотел что-то сказать, но опасливо покосился на следующего сбоку конвоира и промолчал.
Группу отправили в сборную камеру, заметно отличающуюся от той, из которой их уводили на досмотр. Здесь уже были сколоченные из досок нары, но в остальном – такой же невыносимо-тоскливый и смрадный бардак. Кирилл вроде бы неторопливо, но очень быстро занял сразу два лежака – один для себя, другой для Ильи. Хлопнул по изрезанно-исписанной доске большой рабоче-крестьянской ладонью, вид которой не очень вязался с его интеллигентной внешностью.
– Садись, паря, – еще не широко, но уже улыбнулся он.
– Еще насижусь, – принимая приглашение, горько усмехнулся Илья.
– Это верно. Но здесь, как в космическом корабле, – если есть возможность, присядь или приляг. А вертикальное положение в условиях нашей невесомости – чревато…
– Как в космическом корабле? – Илья уже успокоился после пережитого, страху в нем поубавилось, а уверенности в себе стало больше. – А я думал, мы в открытом космосе.
– В открытый космос ты чуть не попал. Сильно били?
– Да нет, пару раз всего. Лень было им шевелиться.
– Значит, повезло. Уголовники как говорят – в тюрьме тоже есть жизнь. У ментов своя присловка – и в тюрьме люди работают. А я тебе скажу, что и жизнь здесь есть, и людей хватает – как среди блатных, так и среди мужиков. Но сволочья всякого хоть отбавляй – и среди нашего брата, и среди ментов… Так что держи ухо востро, парень. Не верь, не бойся, не проси.
– Где-то я это слышал.
– А это формула нашей арестантской жизни. Не верь никому и языком лишнего не болтай. Стукачей в камерах много, если кумовья хорошо работают, тогда каждый второй. Кто такие кумовья, знаешь?
– Слышал, но так и не понял.
– Плохо, что не понял. Здесь все надо с полуслова понимать, иначе пропадешь. Главный оперативник в тюрьме – кум, простые оперативники – подкумки…
– Теперь понял.
Илья подумал об Андрее, который служил в оперчасти. Подумал и чуть было не сказал о нем вслух. Вовремя понял, что факт личного знакомства с сотрудником тюрьмы чести ему не прибавит. Хоть и впервые он в тюрьме, хоть и не знает ничего толком о здешних порядках и подводных камнях в них, но не такое уж он тепличное растение, чтобы ломаться на худом ветру. Он служил в армии, он знает, чем живет и дышит мужской коллектив. Что солдаты, что зэки – физиология у всех, да и, по сути, интересы почти одинаковы. В армии ждут дембеля, здесь – суда или свободы, и там и тут есть сильные и слабые, везде напряженка с женщинами и прочим удовольствием. В армии не жалуют старшину и деспотов-командиров, здесь волком смотрят на тюремщиков и их начальство…
– И тебя в стукачи прописать могут, – как о чем-то само собой разумеющимся сказал Кирилл.
– Да ни за что на свете!
Илья никогда не был стукачом – ни в школе, ни в армии. И здесь не будет.
– Не говори «гоп»! – усмехнулся собеседник. – Есть такие опера, что коренных уголовников гнут и даже ломают. Если насядут, не отвертишься… Мне раньше везло, как-то все время в стороне оставался, но если бы насели, не знаю, выдержал бы я или нет… Не веришь? Думаешь, я стукач? Если так думаешь, думай дальше, мне все равно. Говорю же, не доверяй никому и не раскрывай душу, а то в самую серединку плюнут, сам потом растирать будешь. И еще – будь самим собой. Не пытайся весить больше, чем ты есть. Ты новичок, ты пряник-первоход, тюремной жизни не знаешь, поэтому будь здесь тише воды ниже травы…
– Да я, в общем-то, и не высовываюсь, – повел плечом Илья.
– И правильно делаешь… А то, что против докторов пошел, так это еще правильней. Распоясались они здесь, в самую пору дело врачей заводить, как при Сталине. Я восемь лет назад здесь был, тогда уже спидоносцев две камеры было, сейчас, наверное, раза в три больше. И все из-за таких грамотеев. Ты отказался от укола и меня пронесло, так что, считай, я перед тобой в долгу… Да, «спасибо» здесь не говорят. А зря. «Спасибо» – это «спаси, бог». Кресты нательные носят, Библию читают, а «спасибо» говорить нельзя. Ну, парадоксов здесь хватает, всего и не объяснишь. Да и не надо вникать, все равно ничего не поймешь, а неприятностей на голову наживешь… Никогда не жалуйся, никогда не хвастайся, не обсуждай других, никогда не оправдывайся – этого здесь не любят. И, главное, не ври самому себе. Мне или еще кому-то соврать можешь, могу и не заметить. А себе начнешь врать, когда-нибудь обязательно заметят… В общем, будь самим собой и следи за ветром, тогда, глядишь, и доплывешь до своей пристани. Тебя в чем обвиняют? Так, в общих словах можешь сказать. А не хочешь, не говори, это твое право.
– Не хочу, но скажу. Чего не сказать? Не похож ты на стукача, да и мне сознаваться не в чем. В убийстве меня обвиняют, но я не убивал. Но никому ничего не докажешь. Я с ней ночью был, ни с кем ее живой после меня не видели, значит, я убил. И никому ничего не докажешь…
– Значит, из-за женщины. У меня то же самое было восемь лет назад. Да я уже говорил. В изнасиловании меня обвинили, хотя ничего и не было, восемь лет строгого режима ни за что ни про что, по условно-досрочному вышел…
– По условно-досрочному, это как?
– А так, что восемь лет дали, а пять с половиной лет отсидел, остальное на воле, на испытательном сроке. Шел недавно по улице, какой-то нехороший человек мимо проходил, плечом меня задел, я ему замечание сделал. Если бы я его бил, так нет, он на меня с кулаками набросился. Я только отбивался. И что? Эта сволочь на свободе, а я здесь. Другого бы еще в отделении отпустили, а у меня условно-досрочное, значит, обратно в тюрьму. Срок, может, и не добавят, но два с половиной года досидеть придется. Хорошо, если на поселении, а если нет?.. И скажи, есть ли на свете справедливость?
– Если есть, то не про нас писана.
– Вот и я о том же говорю… Поздно уже, я так понял, ужин прошел мимо нас. Будем питаться, чем бог послал…
У Ильи в сумке оставался кусок буженины, печенье и хлеб, у Кирилла не было ничего.
– Мать передачку в капэзэ собрала, за три дня все съел, – виновато передернул он плечами.
– Ничего, у меня есть. Тебя в капэзэ долго держали?
– Четыре дня.
– А меня шесть. Обвинение предъявили, а все равно держали. Сначала с бомжом в одной камере жил, а потом в одиночке…
– Там одиночек не густо. Как платных палат в районной больнице. Видно, кто-то подмазал…
– Подмазал, – кивнул Илья.
Нила постаралась. И если дальше в том же духе будет продолжать, то вкусные и сытые передачи в тюрьму будут поступать исправно. И деньги тоже. Хоть с чем-то в этой жизни порядок будет. Если, конечно, Нила не отвернется от него…