Глава 3. Призрак

Франция. Поместье семьи Готье. 1564 год.


Ничего удивительного в падении не было. Скорее было удивительно, как мальчишка умудрился так долго бегать по саду, пока длинные лапы от накинутой поверх шкуры волка постоянно путались под ногами. Неминуемое случилось – мальчик наступил на лапищу и споткнулся о собственную ногу, упав лицом в землю. Но даже не это было самое досадное, а то, что погоня из остальной детворы моментально его настигла и осалила по плечам, голове, по разбитому в кровь носу. Бойкий парнишка не хныкал от боли, а лишь отсморкал кровь наземь, проверяя, в порядке ли зубы – некоторые из них уже порядком шатались. Удостоверившись, что все в порядке, поверженный мальчик встал в полный рост, отряхнулся и оглядел народ, снимая шкуру.

– Кто теперь волк? – спросил он.

– Чур, не я! – кричала наперебой детвора.

– А где Рене? – вдруг раздался возглас.

– Точно-точно! Теперь он волк! – радостно подхватили все.

Дело оставалось за малым – найти Рене. Сделать это было не так-то и просто. Самый младший ребенок в семье Готье предпочитал уединение. Где только не находили мальчика – он мог заснуть в библиотеке, в винном погребе, забравшись на пыльные бочки, собрав на себя многолетние седые мотки паутины. Он мог уснуть в кладовке, спрятавшись в холщовый мешок. Что же говорить о том, как Рене предпочитал бодрствовать – тут никто из обитателей замка не мог наверняка сказать, где был Рене и что делал. Бывало, что мальчик возвращался с прогулки в болотной тине, с сияющей улыбкой волоча за собой кувшинку с длинным стеблем. Если же мальчик играл в саду, то не с остальными ребятами, а скорее сам с собой. В непонятном никому порядке он подкидывал камешки, что-то чертил прутиком на земле и тут же затаптывал следы, и снова чертил, и вновь топтался на месте. Именно за таким занятием дети и застали младшего брата.

– Эй! Чур, ты теперь волк! – крикнул один из самых взрослых ребят, волоча шкуру зверя.

Рене поднял взгляд от земли и растерянно глядел на братьев.

– Не хочу, – помотал головой Рене. – Вы меня сразу догоните, и вам все равно будет нужен новый волк.

– А ты беги быстрее! – ответили ему. – Мы тебя прям сразу хватать не будем.

– Не хочу, – отрезал Рене и вновь присел на корточки, и принялся что-то чертить палочкой на земле, ероша сухую траву.

– А потом жаловаться будешь, что мы не берем тебя играть! – раздраженно проворчал один из ребят и злобно пнул камень.

– И папа по шее снова надает! – добавил кто-то, заставив Рене поднять взгляд.

Пыльная шкура лежала на земле, собрав в свои складки щепки, траву и прочий мусор.

– Вы играете с падалью, – поморщившись, сказал Рене.

Тут дети замолчали. Вдалеке лес шептался зелеными кронами.

– Да ну тебя, – сплюнул старший из мальчиков, подобрал шкуру и повел остальных братьев прочь.

Лишь когда уже стемнело, Рене оторвал взгляд от земли. Солнце село уже больше получаса назад, и небеса утрачивали свой последний свет.

Когда юный граф вернулся в замок, его тут же встретила старшая сестра.

– Папа ждет тебя в зале, – сказала она, и под верхней губой открылась щербинка между зубами.

Рене удивился, но благодарно кивнул, он никак не хотел заставить графа Готье ждать. Проходя мимо лестницы, мальчик заметил своих братьев – они неумело притаились, но с большой охотой наблюдали за Рене, шикая и затыкая друг друга. Не желая никого расстраивать, Рене сделал вид, что ничего не заметил, однако все эти обстоятельства немало подстегивали любопытство и даже страх.

– Ты просил зайти? – спросил Рене, взявшись руками за дверной косяк.

На диване сидел отец, широкоплечий здоровяк со шрамом вдоль правого глаза, – гордость настоящего бывалого охотника. Рядом с графом Готье расположился незнакомец с медными волосами и ровно подстриженной бородкой. На висках залегла сетка голубоватых сосудов, которые выглядели синяками. Остальная кожа странно серела, а может, просто так залегли лукавые вечерние тени.

Присутствие постороннего человека сильно смутило мальчика, и он не переступал порога, пока отец не позвал сына жестом.

– Не бойся, Рене, – подозвал отец. – Это мастер Уолтер Деверо, граф Эссекс.

– Безмерно рад знакомству, ваша светлость, – улыбнулся Уолтер, положив руку на сердце.

Голос звучал немного шепеляво и как-то неправильно. Рене замялся и опустил взгляд, отходя за резной подлокотник дивана.

– Такой робкий… – протянул мастер Деверо, сжав кулаки так, что сквозь бледно-серую кожу выступили фиолетовые вены. – Кто его так запугал?

У Рене вырвался возглас ужаса, и он притаился еще сильнее, укрывшись у спинки дивана. Готье-отец свел брови.

– Я пропущу это мимо ушей, граф, – хмуро произнес Готье.

Презрительно фыркнув, Уолтер принялся барабанить пальцами по колену, задумчиво поглядывая на обоих Готье.

– Рене, мой друг, вы напрасно меня боитесь, – произнес мастер Деверо. – Ты, конечно, не помнишь, ты был совсем крохой.

Из-за дивана показалась копна светлых кудрей. Мальчик осторожно выглядывал, не спеша покидать своего надежного укрытия.

– Твой папа сказал, ты у нас любопытный малый? – спросил граф Эссекс.

Светлые брови мальчика свелись еще сильнее, и макушка снова исчезла, на этот раз окончательно.

– Что ж… – шепелявый господин с серой кожей встал в полный рост и отдал поклон, догадываясь, что юный граф его, скорее всего, не видит. – Надеюсь, мой подарок придется вам по душе.

Он постучал ногтями с фиолетовыми пятнами у основания по большой кожаной папке, что лежала на диване.

– Не смею больше терзать вас, – неискренне и едва ли не враждебно улыбнулся граф Эссекс. – Провожать меня не следует. До скорой встречи, ваша светлость.

Рене выглянул, лишь когда каблуки удалились достаточно. Отец сидел, несколько опечаленно опустив голову на грудь и задумчиво потирая бороду. Мальчик подкрался вороватым мышонком и стянул папку. Подарок оказался много более тяжелым, нежели рассчитывал юный граф. Рене не рассчитал силы, и папка плашмя упала на каменный пол.

– Ну что, не дал себя схватить? – вздрогнув от резкого звука, угрюмо вздохнул глава семейства.

Сын уже был далеко – он переворачивал лист один за другим, изучая острова, материки. Когда отец заглянул за плечо Рене, мальчик водил пальцем и читал медленно и по буквам: «Terra incognita».

Время шло. Господин с серой кожей и жилистыми руками с каждым приездом все меньше и меньше пугал мальчика. В большей мере тому способствовали подарки и гостинцы, которые граф Эссекс привозил для мальчика. Рене перерисовывал карты по нескольку раз, и его пытливый ум угадывал, что за этими контурами, широтами и долготами скрываются чудеса иного порядка.

Когда мастер Деверо приехал погостить у Готье на Рождество, Рене встретил гостя у порога. Мальчик подрос, вытянулся и сделал положительно большие шаги, чтобы совладать со своей пугливостью. Молодой граф вежливо поклонился и пригласил гостя войти, что не могло не обрадовать Уолтера Деверо. Юный Рене Готье был вознагражден шкатулкой, вырезанной из слоновой кости, наполненной душистым табаком.

Этим вечером юный граф охотно поддерживал беседу с гостем. Остальные братья и сестры Готье в лучшем случае безучастно хлопали глазами, а некоторые, особенно старшие, со злостью и завистью сжимали столовое серебро. Самому старшему сыну хватало сил погнуть ложку так круто, что есть луковый суп было попросту невозможно.

Отношения сиблингов накалялись, как песок на палящем солнце. Все могло закончиться трагично, особенно для юного Рене, но его отец и граф Эссекс предотвратили неминуемую открытую вражду и раздор в семье. Рене очаровался испанскими картами, астрономическими трактатами и трудами по навигации. Он с большим удовольствием слушал рассказы графа Эссекса о дальних странствиях, о Лондоне, величественном порядке серых камней и неколебимых истин и, конечно же, о terra incognita. Граф Деверо не успел предложить юноше уехать с ним в столицу – Рене сам пламенно и живо взмолился перед отцом, чтобы граф Готье дал позволение покинуть родной замок. Получив отцовское благословение, Рене пребывал в пугающем для его робкой и тихой натуры воодушевлении.

Лондон принял его без особого тепла и радушия. Хмурый и каменный город укутался снегом. Черная вода Темзы казалась вовсе бездонной. Рене смотрел по сторонам, когда они брели по улочкам, приминая сырой снег. Нежное лицо быстро налилось морозным пунцом, особенно на щеках и носу.

Скрипучие следы оставались под сапогами, пока они шли по набережной к трехэтажному особняку из белого камня с широким крыльцом. Серокожий господин молча ждал, пока мальчик тщательно отряхивал сапоги от снега, и перед юным Рене Готье отворились двери в дом первого графа Эссекса.

Прилежный ли он был ученик? Сказать сложно. Но, определенно, Рене очень преуспел в изучении английского языка. Сказалось воспитание, полученное в родном замке. Мальчик перескакивал с мысли на мысль, не успевая закончить предложения, что на письме, что в устной речи. Он мог замолкнуть на полуслове и уставиться в угол или голую стену.

Рене выражал свою волю и особенное рвение к избранным наукам. С большой любовью и воодушевлением посещались им уроки истории, литературы и поэзии на французском, английском, уэльском, испанском и латыни, астрономии, картографии, корабельной навигации. Несколько раз в год Рене приезжал в родной замок в сопровождении Уолтера либо с кем-то из его поверенных людей. Родители графа принимали с большой теплотой, сиблинги – без вражды, по крайней мере открытой.

Так шел год за годом, и вскоре Рене прослыл в английском обществе одаренным и смышленым воспитанником Уолтера Деверо.

Весной 1573 года Рене Готье исполнилось пятнадцать лет. Дверь кабинета приоткрылась, и юноша обернулся через плечо. Он стоял у окна спиной к вошедшему.

– Ваша светлость скоро будут готовы? – спросил граф Эссекс.

Песочный костюм Уильяма с пышным воротником, рукавами и буфами украшался строчкой тесьмы. Она тянулась вдоль всего корпуса, на свободных штанах, сходившихся на коленях, невыгодно подчеркивая неровность ног. Сапоги с большими бляшками были начищены до блеска еще с вечера. Граф Эссекс, опираясь на трость, прошел вглубь кабинета.

– Сколько уже времени? – растерянно оглянулся Рене.

Высокие часы из темного дерева показывали без шести четыре вечера.

– Неудивительно, – произнес Уолтер, усаживаясь в кресло рядом со столом. – В окружении стольких тайн немудрено потерять счет времени.

Взгляд графа Деверо медленно блуждал по комнате. На столе приветливо распахивали свои кремово-бежевые листы картографические атласы, на которых покоились змеиными языками бархатные закладки. Тугие переплеты скоро должны были занять свое место в большом шкафу, устроенном в нише стены.

Рене отшагнул от окна и поставил на стол еще один чудесный подарок, который именинник теперь мог рассмотреть на свету. То было настоящее сокровище тончайшей работы – золотая чернильница в виде рыбки. Существо своей мордой, или, вернее, клювом, больше напоминало птицу, нежели обитателя морских глубин. Таинственная природа этого существа пленила и очаровала Рене с первого взгляда. Когда рыбка с глухим стуком опустилась на обитую темно-синим бархатом поверхность, раскрытый клювик звонко захлопнулся.

– Чудесная вещь, – произнес Уолтер, залюбовавшись сокровищем.

Рене счастливо улыбнулся, обернувшись через плечо. Он возложил два тома английской поэзии на полку.

– О да, – согласно кивнул Готье. – И мне так жаль, что я никак не могу отблагодарить дарителя.

С этими словами юный граф коснулся кончиками пальцев изогнутого хвостика.

– Я думал, вы уже держите себя в руках и ваше стеснение не помешает сказать пару добрых слов, – пожал плечами Уолтер, сложив руки на набалдашнике трости.

– Знать бы, кому их говорить, – развел руками Рене.

Граф Эссекс повел бровью.

– Вот как… – протянул Уолтер, поглаживая бородку.

Рене кивнул, поджав губы.

– Я скоро спущусь, – пообещал юноша.

– Что ж, жду вас внизу. Вы, конечно, уже успели стать любимцем Лондона, но не до такой степени, чтобы опаздывать на свой первый бал, – Уолтер поднял узловатый палец с перстнем из тусклого серебра. – Помните – последней является королева.

Взгляд молодого графа трепетно и волнительно замер.

– Я скоро спущусь, – повторил юноша.

Граф Готье был верен своему слову, и уже через несколько минут серокожий наставник со своим воспитанником уже ехали в карете, запряженной гнедыми рысаками. Рене крутил в руках шляпу и неосторожно сломал перо.

«Не хочу» – пронеслось в голове Рене, когда карета остановилась, а одетый в бархатную курточку паж отворил скрипучую дверцу и подал руку. Пришлось пересилить себя.

Пугающий Тауэр, далекий и неприступный, сейчас гостеприимно открывался юному графу. Молодой именинник не смог бы описать то чувство, с которым он переступал порог королевского замка. «Волнение» или «трепет» не были даже блеклой тенью того, что творилось на душе юноши.

От высоты потолков кружилась голова, и Рене, пока глядел вверх, круто запрокинув голову, едва не упал с ног. Все нутро обуял огонь, который жег и бросал в холод одновременно. Он слышал собственное сердцебиение, крепко схватившись за грудь.

– Ваша светлость пропустит танцы? – осведомился граф Эссекс, оправляя бордовый бархатный плащ на плечах юноши.

– Я тогда не смогу себе простить, – взбодрил сам себя юноша и поднял дрожащий взгляд.

Лицо Уолтера переняло эту бодрость, и, улыбнувшись, гордый покровитель проводил воспитанника в бальный зал. Музыка медленно плыла, и в дрожащем от огня воздухе плыли фигуры. Отблески бисера прятались в воздушных складках рукавов, воротников и юбок. Тихие разговоры и перешептывания скрывались белоснежными перчатками. Глаза разбегались, не поспевая за мерцающим великолепием.

Скользящие как лебеди на водной глади пары медленно останавливались, завершая фигуры, и сторонились главного прохода, образуя в центре продольного зала пустой коридор. Рене послушно следовал за своим покровителем. Ожидание и затишье. В эти мгновения граф Готье усомнился, сохранил ли он слух и не решило ли время взять короткую передышку, которую оно откладывало с момента сотворения мира, а может, и еще раньше.

Но все сомнения отпали, когда лорд с серебристыми волнами волос, в длинной накидке, обитой мехом, провозгласил явление самой Ее Величества королевы Елизаветы. Двери распахнулись, и все взоры разом опустились в пол. Так поначалу поступил и Рене, но первый порыв леденящего страха тут же был сметен сжигающим изнутри любопытством. От одного взгляда на владычицу отнялся голос, и граф немало перепугался, что так сталось с ним навсегда, но, будь у него второй шанс, он все равно бы поднял глаза, чтобы увидеть королеву. Она была пленительней самой яркой луны, какую суждено было видеть Рене. Облаченная в пышное платье, ее величество источала тонкий свет, видимый только самому чуткому взору. Ноздрей едва коснулась нотка лавандовой воды, которой были смочены огненно-рыжие волосы, в которых белели нити перламутровых жемчужин. На фоне бледной сухой кожи и платья, сотканного из лунного света, красно-рыжие волосы ее величества казались розой, распустившейся во время лютой белой зимы.

Рене забылся, и граф Эссекс даже подумать не мог, что его пугливый и застенчивый воспитанник выйдет прямо к королеве. Не думал об этом и сам юный граф – ноги сами вели его, охваченные сомнамбулическим приступом. Королева остановилась, приподняв брови, вернее, тот небольшой участок кожи, где они должны были находиться.

– Ваше величество, – тихо молвил Рене, склонившись в поклоне перед удивленной королевой и ее не менее удивленной свитой.

– Вы, должно быть, граф Рене Готье? – спросила Елизавета, подняв взгляд на подоспевшего графа Эссекса.

– Да, моя королева, – Уолтер изловчился поклониться, несмотря на больное колено.

Эссекс и королева обменялись взглядами, которые дали обоим больше, нежели могут вместить часы разговоров и годы переписок. Рене так и стоял, завороженный, представая пред Ее Величеством, стараясь запомнить каждый кристаллический излом на лоснящихся складках платья. Елизавета улыбнулась, подавая руку графу Готье. Юный Рене, вне себя от преисполняющих чувств, дрожащей холодной рукой принял великую милость, припадая губами к кольцу с сапфиром.

– Рада видеть вас при своем дворе, юный граф, – произнесла королева.

Лишь когда Рене ехал с бала в особняк, до него дошло, что услышанные слова звучали так особенно по-родному тепло от того, что были сказаны на родном, французском языке. От этого открытия юноша схватился за сердце, в котором разливалось отрадное и беззаботное веселье, а с губ сорвался радостный смех. Уолтер Деверо, ехавший напротив, молча покосился на воспитанника и продолжил смотреть в окно, думая о своем.

Это было самое сокровенное, самое волнующее воспоминание на памяти Рене Готье и будет таковым всю его долгую жизнь. Он будет рассказывать о своем первом бале, о волшебном лунном ореоле вокруг королевы, о ее пламенных волосах и о жемчуге на ее украшениях и платье восьмилетнему сыну Уолтера, Роберту Деверо. Маленький Роберт, затаив дыхание, слушал эту историю снова и снова, и каждый раз как первый.

– Везунчик ты! – толкался Роберт.

Рене потирал шею и виновато отводил взгляд, будто бы и впрямь не достоин был того откровения, которое снизошло на него в тот миг, когда он предстал перед королевой.

– Говоришь, прекраснее, чем луна? – говорил Роберт, завалившись на диван, заложив руки себе под голову и болтая ногами. – И чем звезды?

– Намного прекраснее, – кивал Рене. – А я уж на ночное небо смотрю частенько. Нет таких слов, ни в одном языке, что мне довелось учить, таких слов, чтобы описать тебе, какова из себя Ее Величество.

– Ну и не дразнись! – сорвался Роберт, изъедаемый завистью.

Шли годы. Наступил август 1575 года. Дом Эссекса наполнился гостями и торжественными поздравлениями, несмотря на то гнусное безобразие, которое лилось с небес уже несколько дней подряд непроходимой стеной. В самом особняке гостеприимные слуги принимали плащи дорогих господ и развешивали на просушку подле огня.

Приглушенные разговоры тихо журчали в доме графа. Сам Уильям предпочел расположиться в одной из зал в компании своего близкого друга и соратника, Джона Норрейса, и своего сына, которому уже этой осенью исполнится десять лет. Разумеется, Рене находился подле наставника и с большим интересом слушал рассказы старших гостей. Молодой граф стоял у окна, скрестив руки на груди, завороженно глядя на стекло, по которому сползали потоки воды. Монотонный шум изредка разбавлялся ударами ветра по стеклам.

– Хоть глаз выколи! – вспоминал Джон Норрейс, сидя в глубоком кресле.

Этот тучный мужчина с желтоватой кожей с большой оживленностью и блеском в глазах поведывал всем присутствующим об одержанной победе.

– Темень стояла кромешная, и я думал, что угорю от копоти и жара факелов, – продолжал Норрейс, потирая толстую шею, будто бы эти воспоминания и впрямь вызвали приступ удушья. – Но мы выискали их всех. Ублюдки те еще, и прятаться умеют.

– Но я слышал, будто бы Макдонеллы сдались? – спросил Рене, чуть наклонив голову набок.

Взгляды присутствующих разом обратились на юношу. Уильям едва свел брови. Узловатые пальцы перестали поглаживать набалдашник трости. Быть может, не сорвись с уст Джона веселый смешок, тишина могла стать гнетущей.

– Ваше доверие к миру даже похвально, месье, – усмехнулся Джо. – Какие договоры можно вести с ирландцами? Конечно, эти загнанные в угол крысы были готовы клясться в чем угодно, чтобы сохранить свои жизни.

Рене поджал губы и перевел взгляд обратно на окно. Уильям заметил, как его воспитанник крепче обхватил себя.

– И я был прав насчет испанцев, – продолжал Джон, указывая толстым пальцем на Уильяма Деверо. – Конечно, им только в радость подкармливать этих ирландских бродяг и пьяниц, чтобы они пили нашу кровь! Даже такой дубина, как Фанни, знает это.

– И все же не стоит переоценивать их роль, – качнул головой граф Эссекс. – При всей моей гордости за наше отечество глупо отрицать, что королю Филиппу есть дело до этого проклятого клочка земли. Уверен, он с трудом отыщет остров Ратлин на карте.

– Ему и не нужно, – Норрейс отер шею платком. – Он просто кидает деньги в своих людей. Может, выгорит, а нет – ну и черт с этим! Он может позволить себе. Их кораблям если что и угрожает, так это чертов груз богатств, которые они везут из Нового Света!

– Тем более, – произнес Уильям, покачивая тростью. – Если и впрямь испанцы помогали Макдонеллам, то, во-первых, это была самодеятельность, а во-вторых – она не увенчалась успехом, ведь Ратлин пал.

– Да воздадим за это благодарности небесам и святой Марии! – Джон залился довольным смехом, осеняя себя крестным знамением.

– Вы думаете, небеса направляли вашу руку, которая секла головы сдавшихся людей? – тихо спросил Рене, не отводя взгляда от стекла.

– По крайней мере, они не мешали мне, – пожал плечами Норрейс. – И, ваша светлость, ваше большое счастье, что мы тут собрались в кругу друзей. А то постороннее ухо может услышать и крамолу в вашем сострадании к ирландцам. Если даже не измену.

– Если бы Макдонеллы зарезали англичан, сдавшихся в плен, мое сострадание было бы столь же сильным, – ответил Рене, обернувшись к Джону.

– Долго искать не придется, месье, – усмехнулся Норрейс. – Ваша светлость может спуститься в зал и заговорить с любым благородным гостем. Уверен, стоит вам заговорить об ирландцах, им будет что сказать.

Рене развел руками.

– Но мне интересно послушать вас, мастер Норрейс, – поджав губы и холодно улыбнувшись, произнес Готье.

– Тогда послушай вот что: ты славный малый, Рене, – Джон не без труда подался вперед. – Даже ходить никуда на придется, да, Билл?

Уильям Деверо помрачнел и коротко мотнул головой.

– Очень любезно поднимать на обсуждение мое ранение, Джонни, – с недовольством выдохнул граф Эссекс.

Джон продолжил, не обращая внимания на Уильяма и возвращаясь к неприятной для друга теме:

– Сегодня мы празднуем победу в Ратлине, Рене. Если ты не хочешь подставлять свою голову и голову нашего доброго друга Уильяма, скорби о ком угодно – хоть о врагах нашей короны! Но молча. Если не из милосердия и благодарности к графу, что воспитал из тебя образованнейшего человека своего круга, то попросту из элементарной вежливости.

Рене невольно обернулся к наставнику и, встретившись с ним взглядом, оробел и смутился. Холодный укор пронзил юношу, и он тотчас же поник.

– Прошу прощения, мастер Норрейс, – тихо произнес Рене, заламывая тонкие белые пальцы. – И благодарю за наставление.

От этого тихого голоса и смиренных слов и граф Эссекс, и мастер Норрейс разом смягчились.

– У тебя доброе сердце, Рене, – вздохнул Джон. – И я искренне желаю, чтобы для тебя попросту не настал тот день, когда придется пойти против него. Но старик Норрейс прекрасно понимает, что этот момент настанет, когда тебе будет кого защищать.

Рене кивнул, воротя взгляд от гостей. Когда Джон умолк, юноша стремительными шагами направился к выходу.

– Прошу прощения, – бросил он напоследок и пошел прочь, и никто из присутствующих не стал его останавливать.

В другое время граф Готье мог бы улизнуть из дома на прогулку, но скверная погода и слабое здоровье заперли его среди торжества и празднества, которое было чуждо сердцу юноши. Он безучастно бродил по залам, избирая места потише, и постоянно поглядывал на часы в мучительном ожидании, когда гости начнут расходиться.

Для графа Готье этот вечер омрачился разговором наверху с графом Эссексом и его соратником Норрейсом. Желания видеться хоть с одним из них не было никакого, но тем не менее юным графом уже был принят ряд обязательств. После того как полуночный час уже давно миновал и близилось мутное и дождливое утро, последние гости покинули особняк. Наконец долгожданные часы глубокой ночи усмирили и музыку, и разговоры, и пьяный смех, и рассказы о бравых подвигах, когда военные мужи Англии похвалялись морями крови, пролитыми на островах Ирландии. Наконец все стало стихать. В доме остались лишь ближайшие и самые почтенные господа. Разумеется, и к великому, хоть и невысказанному неудовольствию, Джон Норрейс входил в их число.

Это было любимое время Рене, предрассветный тихий час. В такую рань еще никто не вставал, а самые поздние «совы» уже были убаюканы ливнем, который все продолжал барабанить. Граф Готье сидел в ванной на низкой длинной скамье, приставленной к стене, и наблюдал, как греют воду на дровах. Запах гари вновь вернул в зал, наполненный людьми, этот выстрел, не стоящий не то что фунта – даже ломаного пенни, – который был совершен в стенах дома Эссекса. Все это скверно давило на и без того понурое настроение, и самой большой отрадой сейчас был далекий приглушенный шум дождя. Пару раз донеслось эхо грома, а быть может, оно попросту послышалось. Когда гипнотическая дремота уже была готова крепко и любовно объять разум графа, дверь отворилась. Юноша поднял голову и встретился взглядом с Уильямом Деверо. Эссекс сутуло горбился, много больше, нежели позволял себе при гостях. Рене ужаснулся такой разительной перемене – ведь еще днем его покровитель расхаживал среди гостей, пусть и опираясь на трость, а сейчас эта сгорбленная фигура в темно-зеленом халате с большим трудом передвигала ноги, будто бы закованные в колодки.

Юноша поспешил помочь мастеру Деверо и, взяв его под локоть, стал опорой и довел до ванны. Когда Уильям снял халат и тяжелая ткань упала на каменный пол, Рене постарался не смотреть на ранение, о котором сам граф Эссекс так неохотно рассказывал. Даже смотреть на глубокий шрам, тянущийся от бедра под самое сердце, было болезненно и мерзко.

Рене не проронил ни слова, сел у изголовья ванны, ожидая, когда учителю понадобится его помощь. Сам Уильям лег в горячую воду, и из груди вырвался глубокий вздох облегчения. Запрокинув голову вверх, Деверо выискивал что-то взглядом, словно читал звездное небо в Неаполе, а не глядел на каменный серый потолок с недоступно высокими сводами, за которым скрывалось дождливое небо, глухое и несговорчивое.

– Ты сам не свой, – то ли спросил, то ли, что более вероятно, с тихим вздохом сожаления констатировал граф Эссекс.

Рене сглотнул и перестал заламывать пальцы.

– Мне жаль, – ответил юноша. – Я вел себя недостойно.

Уильям помедлил с ответом.

– Ты считаешь себя свободным? – наконец спросил Деверо.

Рене замялся и поджал губы.

– Да, мастер Деверо, – кивнул Готье.

– Ты умолк, прежде чем ответить, мой благоразумный воспитанник, – со слышимым довольством произнес Эссекс.

Эта короткая теплая похвала душевно отозвалась в сердце Рене. Уильям тем временем продолжил.

– Скорее всего, если я спрошу, как ты нашел этот ответ, ты расскажешь о том, как широко распахнуты перед тобой все двери, и будешь прав, – произнес Эссекс, – даже Тауэр будет рад видеть тебя своим гостем, мой мальчик. Ты гордишься этим, я знаю – хоть я и не вижу твоего лица. Тут есть чем гордиться, Рене. Ты берешь и приумножаешь то, что даровано тебе. Я учил тебя не перемалывать зерна, уготованные для посева, и ты чтишь мое учение.

– Благодарю вас, – дыхание Рене сбилось от радостного трепета.

– И при этом, – вздохнул Уильям, проводя рукой по усталому осунувшемуся лицу, – ты вряд ли догадываешься, какой еще свободой ты обладаешь.

Тревога пронзающим холодом полоснула сердце юноши. Рене ждал, когда наставник продолжит.

– По поводу Макдонеллов… – произнес граф Эссекс.

– Я не хотел никого оскорбить, говоря о… Ратлине, – оправдываясь, юноша внимательно сглотнул.

– Твое счастье, что на твоих плечах нет страшного бремени судить ни живых, ни мертвых, – произнес Уильям. – Это большая свобода, Рене.


Граф Готье еще не раз и не два вспомнит эти слова своего учителя. А тем временем по коридорам особняка Эссекс бегал сквозняк, трусливо прижавшись к полу. Он поскуливал, забегая за угол. Ставни жалобно затрещали, и Рене поднял взгляд. Собравшись с силами, он открыл дверь. Петли тоскливо заныли.

Покои мастера Деверо стали прибежищем болезни, страданий и мрака. Его кожа серела день ото дня все сильнее, особенно после страшной раны в бою, с тех пор, как граф Эссекс вернулся из Ирландии – диких краев, непокорных и свирепых, как морские ветра, которые с хрустом ломают мачты и рвут паруса. Недолгая радость победы сменилась горестным и сострадательным молчанием. Рене ухаживал за покровителем, и сердце содрогалось от страха перед неумолимо наступающим роком.

– Сын? – раздался хриплый голос.

– Нет, мастер Деверо, – тихо ответил Готье. – Это я, Рене.

– Рене? Ни черта не вижу, подойди ближе, – попросил Уолтер.

– Я попрошу принести больше света, – юноша не успел подняться с кровати, как Уолтер вцепился жилистой рукой в его жилет.

– Нет. Огонь больно режет слабые глаза, – произнес граф Эссекс, и на его измученном, блестящем от пота лице отразилась такая мука, будто бы тысячи светил в этот самый миг жгли его глаза.

Рене беспомощно наблюдал, как болезнь истачивает старого графа, и призывал все мужество, чтобы принять свою судьбу.

– Ты должен знать, – произнес Уолтер, но его слова заглушили шаги в коридоре.

Рене обернулся на вбежавшего запыхавшегося человека. Его лицо раскраснелось, и грудь никак не могла вобрать столько воздуха, сколько нужно.

– Мастер Деверо слишком слаб, чтобы принять вас, – строго предупредил Рене.

– Это про Ратлин, – громко провозгласил гонец, не успевший снять одежды.

– Что? – коротко спросил Уолтер и предпринял невероятное усилие, чтобы сесть на своем ложе.

Рене с неудовольствием вздохнул и скрестил руки на груди, но, потакая воле графа Эссекса, отошел в тень и прислонился спиной к стене.

– Собственными глазами видел это, ваша светлость, – клятвенно зашептал гонец, упав на колени подле ложа больного.

Уолтер впился взглядом в докладчика, и этот влажный взгляд, которому уже приоткрылась истина иных порядков и законов, сиял безумием.

– Что? – вновь вопрошал Уолтер, хотя он знал, он знал лучше гонца, о чем же идет сбитая и рваная речь.

– По ночам, как сходит тьма, в замке Данлюс видели огонь, – докладывал гонец. – Своими глазами видел, как тени бродят в Данлюсе, они становятся длиннее к часу зверя и к утру исчезают.

– Прочь, – едва слышно пробормотал Уолтер.

Посланник не успел осмыслить брошенного повеления господина и так и простоял в изумлении мгновение. После чего наконец опомнился, поднялся на ноги и, отдав поклон, поспешил покинуть мрачную опочивальню, оставив Рене и Уолтера одних.

До чего же это было тяжелое молчание. Рене молча ждал, сам не зная чего, притаившись в тени. Такого угрюмого мрака не было на лице графа Эссекса за всю его жизнь. Тень залегала в его глазах глубокой горечью, и вскоре Уолтер был не в силах с ней совладать. Из глаз полились горячие слезы. Рене переборол первый порыв испуга и ринулся к своему ментору, не зная, чем утешить старого графа, и есть ли вообще утешение умирающему. Поддавшись зову сердца, Рене обнял его так крепко, как никогда не позволял себе.

– Успокой душу Ратлина, – в ответ прошептал граф слабеющим голосом.

Рене не успел сказать ни слова, как ощутил, что тело Уолтера обмякло, отойдя в глубокий сон. На следующий день, 22 сентября 1576 года, Уолтер Деверо, первый граф Эссекса, скончался.

* * *

– Может ли одинокий старик утолить свое любопытство, ваша светлость? – спросил лодочник.

Рене отвел хмурый взгляд от высоких скал в длинных туманных одеждах.

– Спрашивайте, мой друг, – добродушно позволил граф, будучи отнюдь не против, чтобы человеческий голос как-то скрасил окружающую их завесу равнодушного сырого холода.

– С какой целью вы прибыли сюда? – спросил старик, ловко орудуя веслами, чередуя их с заметной сноровкой. – Места здесь неспокойные, и сразу скажу, по вам видно, что у вас под одеждой припрятана брошь с драгоценным камнем или фамильное кольцо под перчатками. А то и, глядишь, у ваших славных родителей на материке тоже, видно, деньжатки водятся.

Рене выпрямился и подозрительно прищурился.

– Я не хотел вас кошмарить зазря! – тут же стал оправдываться лодочник, видя, что вгоняет графа в дурное расположение духа. – Попросту хотел попросить вашу светлость быть осторожнее, только и всего.

– Буду, – хмуро ответил Рене и предпочел остаток пути созерцать скалы, то и дело выплывающие из тумана.

Лодочник получил свое вознаграждение и произнес много добрых напутствий графу, которые, увы, услышаны не были. Рене оглядывался на пустой пристани. Голые камни влажно чернели от волн прибоя. Птицы кучно клевали тушку, выброшенную на берег. Верно, именно от этой падали и разносился зловонный запах. Времени оставалось в обрез.

Описания, выученные им еще в Лондоне, перечитывались несколько раз по пути в Ирландию, в графство Антрим. Тьма стремительно сползала с беззвездного неба, и Рене рисковал оказаться посреди мшистых скал, открытый всем ветрам. Подступающая тревога подстегивала быстрее взбираться вверх по скалистым уступам, чтобы осмотреться и увидеть зловещие развалины. До боли напрягая глаза, граф осторожно ступал по скалистому утесу. С моря свистел лихой ветер, точно предостерегая Рене от рискованной затеи, но граф оставался тверд в своем намерении.

Когда граф стоял перед обветшалым мостом, ведущим к замку Данлюс, тьма сгустилась, плотно укутав собой зловещие руины. Тут вера Рене поколебалась. Он не видел ничего под своими ногами. Даже при свете дня восхождение к замку было задачей не из легких, а теперь, когда опустилась беспробудная ночь, и говорить нечего. В тот момент, когда граф вот-вот обернулся бы назад, вернулся по скалистой дорожке обратно в бухту и стал бы искать ночлега в худобоких домишках, он увидел знаменье, явившееся за миг до отречения от данной клятвы.

Замок был жив. Он дышал изнутри, отбрасывая длинные тени в кромешной тьме. Этот проклятый огонь и был той мятежной неупокоенной душой, ради которой Рене явился сюда. Пересилив страх, граф ступил на ветхий мост. Камни пугливо шевельнулись, перестукнувшись друг с другом. Рене замер, прислушавшись, и через несколько мгновений продолжил идти на зов багряного пламени, что бился в груди замка.

Обломки дверей давно гнили на каменном полу. Граф перешагнул через них и оказался в зале. В углу, под правым боком каменной лестницы, и бился трепыхающийся огонек. Вверх тянулась резкая полоса черной сажи и копоти. Пламя оживало в этих стенах не в первый раз.

Граф настороженно обернулся, оглядываясь. На ободранных стенах зала плясали длинные тени, глумливо извиваясь по прихоти пламени.

– Ты здесь? – спрашивал Готье.

Эхо еще не успело стихнуть под высокими сводами, как багряная вспышка блеснула на лезвии меча – клинок рассек кромешную тьму и обрушился в шаге от проворного Рене. Новый замах не заставил себя долго ждать, но и граф был начеку. Пригнувшись, Рене схватил камень с земли и метко швырнул в голову противника, в ответ услышав злобный рык сквозь зубы. Отступая назад, Рене оступился, уклоняясь от нового разящего удара. Черная фигура выпрямилась, быстро переводя дыхание. Граф мог разглядеть глаза с суженными в ярости зрачками, источающие слепое отчаяние за гранью помешательства. Ржавая борода неровными клочьями выступала на худом подбородке и впалых щеках. Грязно-красные волосы исполосовали бледное лицо, замаранное одеяние свисало бесформенным рваньем.

– Кто ты?! – вопрошал Готье, не отводя взгляда.

Стиснув зубы до скрипа, оборванец приставил лезвие к самому горлу графа.

– Ты Финтан Макдонелл? – спросил Рене, ощущая холод на своей шее.

Меч дрогнул, и графу показалось, что в следующее мгновение он расстанется с жизнью – грубое лезвие поцарапало шею, и две струйки крови спустились под воротник.

– Откуда ты знаешь это имя? – сипло спросил Финтан.

– Я знал того, кто был там, в Ратлине, – ответил Рене.

* * *

Финтан не мигая глядел на пламя, прислонившись спиной к лестнице, очерненной сажей. Искры плясали в опустошенном взгляде. Рене протягивал руки к огню, потирая бледные ладони друг о друга.

– Так Эссекс мертв? – наконец спросил Макдонелл.

Граф кивнул. Финтан глубоко вздохнул и запрокинул голову вверх.

– Там было еще два генерала, – произнес Финтан.

На лбу углубились морщины, когда мучительные воспоминания возвратились.

– Ты знаешь их имена? – спросил Макдонелл, пристально уставившись на Рене.

Граф поджал губы и кивнул.

– Я боюсь, что они не дадут тебе ничего, лишь откроют старые раны, – произнес Готье, прижимая кулак к сердцу.

Финтан выдохнул и едва шевельнулся. Меч, покоившийся на коленях, прокатил на своем лезвии отблеск яркого пламени.

– Ты явился ко мне ночным вором, – произнес Макдонелл. – Но я сохранил тебе жизнь, хотя имею святое право защищать свой дом. И прошу тебя лишь назвать имена.

– А если нет – убьешь меня? – спросил Рене, чуть наклонив голову набок.

Финтан угрюмо пожал плечами и продолжил пялиться в огонь.

– Зачем тогда вообще ты здесь? – резко хмыкнул Финтан.

Граф Готье глубоко вздохнул, потирая затылок.

– Я хотел разобраться, что там случилось, – ответил Рене.

Финтан угрюмо помотал головой. Костер высек сноп искр, и они взмыли к высоким сводам, которым неизвестно сколько еще оставалось держаться на ветхих опорах. Рене понуро смотрел вниз, на свои руки, которые он заламывал, и испуганный выдох сорвался с его уст. Граф поднялся с земли и принялся расхаживать мелкими шажками, оглядываясь по сторонам.

Финтан не мигая смотрел ему в спину и спустя минуту поиска спросил:

– Что-то потерял?

– Кольцо, – обеспокоенно молвил Рене, невольно кусая большой палец.

– Ну, ищи, – безучастно ответил Финтан.

Безуспешные поиски под треск костра длились недолго. Глаза устали вглядываться в беспросветный мрак, голова графа скоро заболела, и он вернулся к огню. Финтан вновь шевельнулся – на этот раз подался вперед и протянул меч рукоятью к графу.

– Ты не узнаешь от меня ничего нового, ибо сам знаешь больше моего. Либо помоги, – требовал Макдонелл, – либо убей меня.

Граф сглотнул, хмуро глядя на оружие.

– Нет, – твердо отказал Рене.

Финтан угрюмо вздохнул, плечи отчаянно осунулись. Меч грохнулся наземь, и оглушительное эхо заполнило собой пустые бездушные своды.

– Зачем ты пришел сюда? – спросил Финтан.

– Успокоить душу Ратлина, – произнес граф Готье, но голос его так дрожал от робости, что было очевидно, сколь шатка вера в собственные слова.

Макдонелл свел брови и прыснул себе под нос, и лицо его тотчас же исказилось нестерпимой мукой.

– Посмотри на меня, умоляю, взгляни! – процедил сквозь зубы Финтан, ударив кулаком в грудь. – Я давно забыл покой. У меня ничего нет, я все потерял после Ратлина. У меня не было и имени – я забыл его, пока ты не произнес его, не вдохнул в меня жизнь. Ты говоришь, ты знал того, кто был там. Назови и эти имена, будь мне добрым вестником!

– И это принесет тебе покой? – ужаснулся Рене, отшагнув назад. – Я вижу тебя впервые, но я наслышан о твоем горе, оно терзает мне сердце не первый год, и я больше всего мечтаю искупить то проклятье, что вырвалось наружу, когда была пролита невинная кровь Макдонеллов. И именно потому, что я желаю мира и покоя твоей душе, Финтан, сын Сорли, я не назову тебе имен.

Хмурый взгляд прожигал графа насквозь.

– Оглянись, – процедил сквозь зубы Финтан. – Ты видишь, вот она, моя обитель, мой дом! Руины, и воронье уже кучно сбилось в предвкушении. Все, что мне остается, – это молиться о том, чтобы Господь призвал их к ответу. Им осталось ждать недолго.

Рене невольно обвел взглядом замок. Унылые каменные глаза взирали в ответ, не проронив ни слова в траурном молчании. Лишь поленья кряхтели и стрекотали.

– Господь уже призвал к себе графа Эссекса, – произнес Рене. – Он руководил этим… делом.

Последнее слово Рене явно выдавил из себя с трудом, переборов отвращение. Финтан вцепился взглядом в доброго вестника. Немигающий взгляд застыл.

– Вот как? – прошипел Макдонелл.

Рене кивнул, а с уст Финтана сошел тяжелый вздох. Он провел рукой по лицу и, прикрыв рот, уставился на огонь.

– Что до остальных – право, Финтан, молю тебя, не губи своей жизни, – просил Рене. – Что Дрейк, что Норрейс – кара найдет их обоих.

– Ваша вера в Божье провидение заслуживает восхищения, – горько усмехнулся Финтан.

– Не столько вера, сколько знание. Оба они имеют много врагов на суше и в море, – молвил Рене.

– Аминь, – Макдонелл не отводил взгляда от огня, перекрестился и прижал кулак к холодным бледным губам.

Огонь слабел. Молчание и сумрак воцарились в разоренном замке, который с унылым смирением ждал окончательной своей гибели.

– Ты можешь уехать со мной, – произнес Рене.

Угрюмый взгляд поднялся.

– Здесь небезопасно, – продолжил Готье. – Замок ветшает на глазах. Ты человек, как бы горе и несчастья ни пытались тебя лишить человеческого облика. Я хочу тебе помочь.

Макдонелл помотал головой, снисходительно оценивая графа взглядом.

– Знаешь, что я сделал первым делом после того… дела? – с едкой злостью в голосе бросил Финтан.

Граф Готье поджал губы и замотал головой.

– Я выгреб золото, – сказал Финтан. – И направился корабельной крысой к своему отцу. Он был жив. Во время резни он был на материке. Боялся ли я, что меня поймают и убьют? Не знаю. Я не был уверен, что на самом деле жив. Я и сейчас не уверен, но я боялся погибнуть, так и не простившись с отцом, даже не попытавшись.

Финтан умолк, сведя брови и глядя на огонь. Последнее дыхание жадно обгладывало полусгоревшие поленья. Ирландец поднялся на ноги и небрежно бросил в огонь обломок не то двери, не то мебели. С большой охотой пламя возликовало, сырое дерево жалостливо зашипело, поднялся пар. Это шипение продолжалось долго, ведь время тянется дольше, когда в воздухе стоит нерассказанное и не исполненное намерение, а сейчас замок Данлюс был этим полон более, чем когда-либо.

– Он меня проклял, – произнес Финтан, медленно оборачиваясь на графа.

Тот замер и беззвучно глотал воздух, его рот приоткрывался вновь и вновь, резко и судорожно, глаза бегали, он искал слова и не находил.

– Единственный человек, оставшийся в живых, проклял меня за то, что я не умер там вместе с остальными, – говорил Финтан, как будто эти объяснения были нужны. – Посмотри мне в глаза: чем ты мне можешь помочь?

– Ничем, – согласно кивнул Рене. – Ты пережил больше, чем способна вынести человеческая душа. Я не знаю твоего горя, и лишь от твоих слов все внутри меня содрогается. Если и есть кто-то, кто может тебе помочь, – это ты сам, Финтан Макдонелл.

Огонь продолжал шипеть змеей. Запах сырой гнили медленно стелился в холодном воздухе.

– Ты поможешь себе сам, уехав со мной во Францию, – глаза Рене уставились вперед, точно у восточного заклинателя диких зверей.

Финтан перевел дыхание и отшагнул в сторону. Затем сделал еще один шаг.

– Я умею обращаться невидимой тенью. Езжай домой, граф, и я поеду следом, – тихо молвил Макдонелл.

Радостный вздох облегчения вырвался из груди графа.

– Приезжай в поместье Готье, что на юге Франции, – просил граф. – Доберись до Оверни. Там я встречу тебя. Я напишу письмо, где объясню, кто ты и куда держишь путь.

– Если меня, Макдонелла, схватят с таким письмом, болтаться нам двоим на одной перекладине, – Финтан почесал тонкую шею.

– Ты же умеешь обращаться тенью? – прищурившись, спросил Рене.

– Ты назвал два имени, – Финтан нахмурился, пытаясь их припомнить. – Повтори их.

– Френсис Дрейк и Джон Норрейс? – переспросил Готье.

– Кажется, да, – голос не подвел, не дрогнул. – Скажи мне, где они сейчас, чтобы избежать встречи с ними. Не думаю, что они запомнили лицо – одним ирландцем больше, одним меньше…

Страшный оскал резко искривил губы Финтана резкой вспышкой, но так же быстро и угас.

– Дрейк, как мне помнится, в своей крепости, Плимуте, если еще не отбыл в Италию, – протянул юный граф, силясь припомнить все в подробностях. – Норрейс должен быть с ним.

Финтан кивнул, до боли стиснув зубы.

– У меня нет… в замке есть что-то, на чем я смогу написать письмо? – спросил Рене.

– Не рискуй понапрасну, – упреждал ирландец.

– Тебе нужно иметь при себе хоть что-то! – упрямо настаивал Готье.

С глубоким вздохом Финтан отступил.

– Какой у меня упрямый спаситель, – развел руками он. – И все же не рискуйте слишком многим. Не стоит указывать, куда именно я держу путь. Любой солдат, просмотрев это письмо, сделает вид, что ничего не заподозрил, а сам назначит слежку, и в Оверни у тебя будет много гостей помимо меня. Напишешь письмо левой рукой, чтобы при неблагоприятном исходе ты мог бы отречься от этих строк, выдав письмо за подделку.

– Граф Готье никогда не отрекается от своих слов, – возмутился Рене.

– Тем хуже для него, – пожал плечами Финтан и коротким кивком головы пригласил следовать за ним.

Они вдвоем прошлись по заваленным руинам и спустились в полуподвал. Рене осторожно ступал на ощупь. Финтан, привыкший к своему мрачному обиталищу, с закрытыми глазами знал каждый выступ, каждый штырь и обломок. За месяцы проклятого затворничества он породнился с тварями ночи. Найдя все для письма, они вернулись обратно, наверх. В окнах и пробоинах начало светать, когда граф Готье склонился и взял перо в левую руку.

Загрузка...