Полночь
Остров Суматра
Юго-Восточная Азия
Крики наконец затихли.
Полуночную темноту над причалом разрывал яркий свет двенадцати костров.
– Il dio, li perdona…[1] – прошептал отец стоявшему рядом Марко, но тот знал, что Бог не простит им такой грех.
Горстка людей ждала рядом с двумя вытащенными на берег галерами – единственные свидетели погребальных костров над черными водами лагуны. Как только взошла луна, все двенадцать кораблей, могучих деревянных галер, вспыхнули, подожженные вместе со всеми находившимися на борту, как мертвыми, так и теми немногими про́клятыми, кто еще был жив. Хлопья горящего пепла сыпались снегом на берег и на людей, наблюдавших за происходящим. Ночной воздух был насыщен зловонием паленой плоти.
– Двенадцать кораблей, – пробормотал Массео, дядя Марко, сжимая в руке серебряное распятие, – столько же, сколько апостолов было у нашего Господа.
По крайней мере, крики, проникнутые невыносимым мучением, прекратились. Теперь до песчаного берега долетали лишь треск ломающегося дерева да приглушенный рев пламени. Марко хотелось оторваться от жуткого зрелища, но он ничего не мог с собой поделать. Остальные, не столь сильные духом, стояли коленопреклоненные на песке, спиной к воде, с лицами, бледными словно кость.
Все разделись донага. Каждый пристально осмотрел своего соседа, ища зловещие отметины. Даже дочь великого хана, целомудренно стоявшая за занавесом из парусины, была в одной только диадеме, украшенной драгоценными каменьями. Марко видел сквозь плотную ткань силуэт девушки, озаренный пламенем костров. Служанки, сами полностью обнаженные, осмотрели свою госпожу. Ее звали Кокеджин, Голубая принцесса; ей было всего семнадцать лет – столько же, сколько было самому Марко, когда он покинул Венецию и отправился в дальний путь. Троим Поло было поручено доставить ее целой и невредимой жениху, хану Персии, внуку родного брата Хубилай-хана.
Казалось, все это было в другой жизни.
Неужели прошло всего четыре месяца с того дня, как на галерах заболел первый из матросов и у него в паху и под мышками высыпали гнойные язвы? Болезнь стремительно разлилась, подобно горящему маслу, выкосив экипажи галер и вынудив уцелевших застрять на этом острове, населенном людоедами и диковинными зверями.
Даже сейчас из джунглей доносились звуки барабанов. Но дикари держались от лагеря подальше, подобно тому как волк обходит стороной больную овцу, учуяв запах гниения и разложения. Единственным свидетельством того, что вокруг простиралась чужая территория, были человеческие черепа, через пустые глазницы которых пропустили лианы и таким образом развесили на деревьях, – предостережение тем, кто захочет зайти в глубь острова.
Болезнь удерживала дикарей на расстоянии.
Но теперь этому настал конец.
С помощью беспощадного огня зараза наконец была побеждена, и осталась лишь горстка выживших. Тех, у кого на теле не было красных волдырей.
Семь дней назад все оставшиеся в живых больные ночью были в цепях отведены на стоящие на якоре корабли и оставлены там с небольшим запасом продовольствия и воды. Здоровые остались на берегу, постоянно осматривая друг друга, опасаясь найти новые признаки болезни. Все это время те, кто был заточен на галерах, кричали, умоляли, плакали, взывали к Богу, извергали проклятия. Но страшнее всего было слышать раздававшийся изредка хохот, полный безумия.
Лучше было бы перерезать больным горло быстрым и милосердным лезвием, но все боялись прикоснуться к крови зараженных. Поэтому их отправили на корабли и оставили с мертвыми, которых свезли туда раньше.
Затем, когда солнце вечером скрылось за горизонтом, вода наполнилась странным свечением, которое окружило корпуса двух галер и разошлось по застывшей черной лагуне пролитым молоком. Такое свечение путешественники уже видели в прудах и каналах под каменными башнями про́клятого города, откуда они бежали.
Болезнь пыталась вырваться из своей деревянной тюрьмы.
Выбора не осталось. Все корабли – все галеры, за исключением той, которую они предназначали для себя, – были подожжены.
Дядя Массео обходил оставшихся людей, показывая им знаком, что можно наконец снова прикрыть наготу, однако простая материя не могла скрыть настоящий, более глубокий стыд.
– Мы только что… – начал было Марко.
– Нам ни в коем случае нельзя говорить об этом, – остановил его отец, протягивая ему одежду. – Стоит сказать одно только слово об этой страшной болезни, и весь мир отвернется от нас. Ни один порт на земле не позволит нам войти в свои воды. Но теперь мы до конца выжгли заразу очищающим огнем – освободили от нее наши корабли, море. Осталось только вернуться домой.
Пока Марко натягивал через голову халат, отец заметил рисунок, сделанный палкой на влажном песке. Поджав губы, отец быстро затоптал рисунок ногой и повернулся к сыну. Его взгляд наполнился мольбой.
– Ни в коем случае, Марко… ни в коем случае…
Однако затоптать так же просто воспоминания было нельзя. Марко Поло служил великому хану, был придворным ученым, послом, даже картографом, нанося на карту новые завоеванные земли, присоединенные к империи.
Отец заговорил снова:
– Никто и никогда не должен узнать о том, что мы нашли… на всем этом лежит печать проклятия.
Кивнув, Марко ни словом не обмолвился о своем рисунке. Он лишь прошептал:
– Città dei morti…[2]
Лицо его отца, и без того бледное как полотно, побелело еще сильнее. За последние четыре месяца он состарился больше, чем за семнадцать лет, проведенных при дворе великого хана в Шанду.
– Поклянись мне благословенной душой своей матери, что ты больше никогда не заговоришь о том, что мы обнаружили, о том, что мы сделали.
Марко колебался. Отец до боли стиснул ему плечо:
– Поклянись, сын мой. Ради своего собственного блага.
Марко увидел в его озаренных отблесками пламени глазах ужас… и мольбу. Он не мог отказать отцу.
– Я буду молчать, – наконец промолвил Марко. – До своего смертного одра и дальше. Клянусь тебе в этом, отец.
Услышав слова молодого человека, к ним наконец подошел дядя Марко.
– Мы не должны были вторгаться в чужие владения, Никколо, – с укором сказал он брату, однако на самом деле эти обвинительные слова были предназначены Марко.
Все трое умолкли, согнутые тяжелой ношей общей тайны.
Дядя Массео был прав.
Марко мысленно представил себе устье реки, каким они увидели его четыре месяца назад. Черный поток впадал в море, окаймленный густыми зарослями. Путешественники собирались только пополнить запасы пресной воды и заняться починкой двух галер, потрепанных штормом. Им не следовало удаляться от берега, но Марко наслушался рассказов о великом городе за невысокими горами. И поскольку ремонт должен был продлиться десять дней, Марко в сопровождении сорока воинов хана отправился через горы, чтобы узнать, что находится за ними. С вершины он разглядел далеко в лесной чаще каменную башню, взметнувшуюся ввысь, ослепительно сияющую в лучах восходящего солнца. Башня стала для него маяком, все больше и больше распаляя любопытство.
И все же мертвая тишина леса, окружавшая их всю дорогу до башни, должна была бы его насторожить. Она не нарушалась ни тревожным рокотом барабанов, как сейчас, ни пением птиц, ни криками обезьян. Город мертвых просто ждал их.
Проникновение в него явилось страшной ошибкой. За нее пришлось заплатить больше чем кровью.
Трое Поло перевели взгляд на галеры, сгоревшие до ватерлинии. Словно срубленное дерево, рухнула мачта. Два десятилетия назад отец, дядя и Марко покинули итальянскую землю и, неся с собой печать Папы Григория Х, отправились в страну монголов, дойдя до дворцов и садов великого хана в Шанду. Но там они застряли надолго, подобно попавшим в клетку куропаткам. Став фаворитами при ханском дворе, трое Поло ощущали себя пленниками – причем удерживали их не цепи, а безграничная, назойливая дружба Хубилая. Отправиться в обратный путь означало оскорбить благодетеля. Но в конце концов им повезло – великий Хубилай-хан освободил их от придворных обязанностей и отправил сопровождать принцессу Кокеджин к ее жениху в Персию, после чего они рассчитывали возвратиться в родную Венецию.
«Уж лучше бы наша флотилия никогда не покидала Шанду…»
– Скоро взойдет солнце, – заметил отец. – Пора трогаться. Теперь мы направимся домой.
– А когда мы достигнем благословенных берегов Италии, что мы скажем Теобальдо? – спросил дядя Массео, называя по имени того человека, который когда-то был другом и советником семейства Поло, а сейчас был известен всему христианскому миру как Папа Григорий Десятый.
– Неизвестно, жив ли он, – ответил отец Марко. – Нас так долго не было дома.
– Но если он еще жив? – настаивал Массео.
– В таком случае мы расскажем ему все, что мы узнали про монголов, про их обычаи и воинскую мощь. Как он много лет назад и предписал нам своим эдиктом. Но что касается болезни… говорить о ней больше нечего. Все кончено.
Массео вздохнул, однако в его вздохе не было облегчения. Марко буквально прочитал слова, скрытые за сердитым взглядом дяди: «Не одна только чума повинна в гибели всех тех, кого мы потеряли».
Никколо повторил еще раз, более твердо, словно его слова могли повлиять на действительность:
– Все кончено.
Марко посмотрел на двух братьев, на отца и дядю, озаренных отблесками угасающего пламени. Нет, на самом деле ничего не кончено и не кончится до тех пор, пока они будут живы.
Он перевел взгляд себе под ноги. Хотя изображение на песке было затоптано, оно по-прежнему отчетливо стояло у него перед глазами. Он украл карту, нарисованную на куске коры. Нарисованную кровью. С изображениями храмов и шпилей, спрятанных в джунглях.
В которых не было никого, кроме мертвых.
Земля была усеяна трупами птиц, которые упали на каменные плиты, словно сраженные в полете. Смерть не пощадила никого. Ни мужчин, ни женщин, ни детей. Ни волов, ни диких зверей. Даже здоровенные змеи безжизненно свисали с ветвей.
Единственными живыми обитателями мертвого города были муравьи всех размеров и цветов. Они полчищами копошились на распростертых на камнях трупах, медленно пожирая мертвых.
Но Марко ошибся: кое-что еще ждало захода солнца.
Марко поспешно прогнал воспоминания.
Узнав о находке сына, Никколо Поло сжег карту и развеял ее пепел над морем. Он сделал это еще до того, как на галерах появился первый больной.
– Забудем все это, – предупредил Никколо своих людей. – Нас это не касается. Пусть все случившееся поглотит история.
Марко был полон решимости сдержать свое слово, свою клятву. Об этом он не обмолвится ни словом. И все же Марко прикоснулся к уцелевшему на песке символу. Он правдиво описал столько всего… имеет ли он право уничтожать подобные знания?
«Если бы был какой-либо другой способ сохранить это…»
Словно прочтя мысли племянника, дядя Массео высказал вслух опасения, мучившие всех троих:
– А если этот ужас воскреснет снова, Никколо, и когда-нибудь доберется до наших стран?
– Тогда это будет означать конец тирании человека в этом мире, – с горечью ответил отец Марко. Он постучал пальцем по распятию на обнаженной груди брата. – Священник понимал это лучше кого бы то ни было. Его жертва…
Распятие принадлежало отцу Агрееру. В про́клятом городе монах-доминиканец пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы они остались живы. Был заключен страшный договор. Отца Агреера оставили там, бросили по его собственной просьбе.
Он приходился Папе Григорию Х родным племянником.
Устремив взгляд на последние языки пламени, догорающего над черными водами, Марко прошептал:
– Какой бог спасет нас в следующий раз?
22 мая, 18 часов 32 минуты
Индийский океан
10° 44′ 07,87′′ южной широты, 105° 11′ 56,52′′ восточной долготы
– Пока я здесь, кто-нибудь еще хочет бутылочку пива? – окликнул из трюма Грегг Тьюнис.
Услышав голос мужа, доктор Сьюзен Тьюнис улыбнулась и, поднявшись на последнюю ступеньку спущенного за борт трапа, перешагнула на палубу. Она сняла с себя акваланг и оттащила его к шкафчику за кабиной исследовательского судна. Глухо звякнули пустые кислородные баллоны, поставленные на место.
Покончив с этим, Сьюзен взяла полотенце и вытерла волосы, от солнца и соли ставшие практически совершенно белыми. Затем одним движением расстегнула молнию «мокрого» гидрокостюма.
– Буб-бадабум… бадабум… – донеслось со стоящего у нее за спиной шезлонга.
Сьюзен даже не обернулась. Определенно кто-то слишком много времени провел в стриптиз-клубах Сиднея.
– Профессор Эпплгейт, неужели надо напевать этот дурацкий мотив всякий раз, когда я снимаю снаряжение?
Седовласый ученый-геолог оторвался от лежащего на коленях труда по морской истории и поправил на носу очки.
– Было бы просто невежливо никак не реагировать на присутствие рядом цветущей молодой женщины, освобождающейся от лишней одежды.
Скинув гидрокостюм с плеч, Сьюзен стащила его до талии. Под ним был цельный купальник. На своем опыте Сьюзен убедилась в том, что верхняя часть раздельного купальника под гидрокостюмом упрямо норовит сползти в сторону. И хотя она ничего не имела против того, что на нее пялится отошедший от дел ученый, старше ее на тридцать с лишним лет, у нее не было ни малейшего желания устраивать для него бесплатное представление.
В этот момент из трюма появился муж Сьюзен с тремя запотевшими бутылками пива, удерживая их между пальцами одной руки. Увидев ее, он широко улыбнулся:
– А мне показалось, что я слышал твой топот.
Выбравшись на палубу, Грегг выпрямился во весь рост. На нем были лишь длинные шорты и расстегнутая рубашка. Он работал корабельным механиком в порту Дарвина, и они со Сьюзен познакомились, когда та привела на ремонт в сухой док исследовательское судно Сиднейского университета. С тех пор прошло восемь лет. Всего три дня назад они отпраздновали пятую годовщину своей свадьбы на борту этого судна, стоявшего на якоре в море в сотне миль от атолла Киритимати, больше известного как остров Рождества.
Грегг передал жене бутылку.
– Какие успехи с прослушиванием?
Сьюзен отпила большой глоток пива, наслаждаясь живительной влагой. После нескольких часов с соленым загубником во рту ее мучила жажда.
– Пока никаких. До сих пор не могу понять, почему они выбросились на берег.
Десять дней назад восемьдесят дельфинов вида Tursiops aduncus, обитающих в Индийском океане, выбросились на берег острова Ява. Сьюзен занималась изучением тех последствий, которые влекло за собой долговременное воздействие гидролокаторов на представителей отряда китообразных. В прошлом излучение, испускаемое гидролокаторами, уже не раз приводило к гибели морских млекопитающих. Обычно молодую женщину сопровождала группа помощников из числа студентов и аспирантов, однако сейчас она вышла в море, просто чтобы отдохнуть вместе со своим наставником. И по чистой случайности массовая гибель дельфинов произошла именно в этом районе – отсюда затянувшееся пребывание здесь.
– А может быть, виной всему не гидролокатор, созданный руками человека, а что-либо другое? – задумчиво промолвил Эпплгейт, рисуя пальцем круги на запотевшем стекле бутылки. – В этом регионе постоянно случаются микроземлетрясения. Быть может, глубоководный толчок, вызванный сдвигом тектонических плит, породил ту самую ноту, от которой дельфины запаниковали и покончили с собой?
– Несколько месяцев назад здесь действительно классно тряхнуло, – подтвердил Грегг. Устроившись в шезлонге рядом с профессором, он похлопал по соседнему креслу, предлагая Сьюзен сесть рядом. – Может быть, речь идет об отголосках?
Сьюзен не находила возражений. На протяжении последних двух лет серия мощных землетрясений, породивших разрушительные цунами, сильно изменила морское дно. Уже одного этого было достаточно, чтобы нагнать страху на кого угодно. И все же полной убежденности у нее не было. Здесь крылось что-то еще. Коралловый риф, тянущийся под водой, выглядел странно опустевшим. Все немногое живое, оставшееся там, спряталось в скалистые расселины, раковины и ямы в песке и, казалось, затаило дыхание.
Быть может, обитатели моря, способные чувствовать то, что скрыто от людей, действительно откликаются на маломощные землетрясения.
Нахмурившись, Сьюзен уселась рядом с мужем. Надо будет связаться по радио с островом Рождества и выяснить, не наблюдалось ли в последнее время необычной сейсмической активности. Ну а пока что у нее есть новость, которая завтра утром определенно заставит ее мужа спуститься под воду.
– Зато я нашла то, что очень напоминает старинное затонувшее судно.
– Быть такого не может. – Грегг уселся прямо. Работая в порту Дарвина, он возил туристов на экскурсии к затонувшим боевым кораблям времен Второй мировой войны, которыми было усеяно все дно вдоль северного побережья Австралии. Подобные находки неизменно вызывали у него самый живой интерес. – Где?
Сьюзен рассеянно показала назад, за борт:
– Метрах в ста слева от нас. Несколько черных рей, торчащих из песка. Вероятно, они освободились во время последнего сильного землетрясения, а может, их очистила от ила волна цунами. У меня не было времени, чтобы осмотреться. Я решила предоставить это специалисту.
Ткнув мужа под ребро, она положила голову ему на грудь.
Они проводили взглядом солнце, которое, хитро подмигнув на прощание, опустилось в море. Это был освященный временем ритуал. Если только не штормило, они, находясь в открытом море, не пропускали ни один закат. Судно мягко покачивалось на волнах. Вдалеке проплыли огни огромного танкера. Но в остальном они были здесь совершенно одни.
Услышав резкий лай, Сьюзен испуганно вздрогнула. Она и не подозревала, что у нее так натянуты нервы. Судя по всему, странное, пугающее поведение морских обитателей каким-то образом подействовало и на нее.
– Эй, Оскар, уймись!
Только сейчас Сьюзен обратила внимание на отсутствие на палубе четвертого члена экипажа. Собака снова залаяла. Низенькая и толстая квинслендская сторожевая принадлежала профессору. Состарившийся и страдающий артритом пес, как правило, валялся на палубе, греясь на солнце.
– Я сам им займусь, – сказал Эпплгейт. – Оставляю вас, влюбленных пташек, наедине. К тому же мне нужно в сортир. Освободить место еще для одной бутылочки, прежде чем придет время отправляться на боковую.
Кряхтя, профессор поднялся на ноги и направился на нос, но вдруг застыл на месте, устремив взор на восток, в сторону темнеющего неба.
Пес снова залаял.
На этот раз Эпплгейт не стал отчитывать собаку. Вместо этого он обратился к Сьюзен и Греггу, и в его тихом голосе прозвучала тревога:
– Вам следует взглянуть на это…
Сьюзен поспешно вскочила на ноги, Грегг последовал за ней. Они присоединились к профессору.
– Матерь Божья… – пробормотал Грегг.
– Похоже, мы нашли то, что заставило тех дельфинов выброситься из моря, – сказал Эпплгейт.
На востоке широкая полоса океана светилась призрачным сиянием, которое поднималось и опускалось вместе с волнами. Серебристая пленка кружилась и бурлила. Старый пес стоял у леерного ограждения правого борта и тоскливо, с подвыванием лаял.
– Проклятье, это еще что такое? – спросил Грегг.
Сьюзен подошла ближе.
– Мне приходилось слышать о подобных явлениях. Это называется «молочным морем». Моряки, плававшие по Индийскому океану, еще со времен Жюля Верна рассказывали, что видели такое свечение. В тысяча девятьсот девяносто пятом году одно такое пятно размером в несколько сот квадратных миль даже удалось сфотографировать со спутника. А это еще маленькое.
– Маленькое, черт побери, – проворчал Грегг. – Но чем это вызывается? Это что-то вроде «красного течения»?
Сьюзен покачала головой:
– Не совсем. «Красное течение» – следствие цветения водорослей. А это свечение вызывается биолюминесцентными бактериями, которые, вероятно, питаются водорослями и планктоном. Никакой опасности они не представляют. И все же мне бы хотелось…
Внезапно все судно содрогнулось от резкого толчка, как будто в дно ударилось что-то большое и тяжелое. Лай Оскара стал более истеричным. Собака металась вдоль ограждения, пытаясь просунуть голову между стойками.
Все трое подбежали к Оскару и посмотрели вниз.
Светящийся край «молочного моря» лизал борт судна. Из глубины показалась большая тень. Это была здоровенная тигровая акула длиной больше шести метров. Перевернувшаяся кверху брюхом, она все еще судорожно извивалась, бессильно раскрывая пасть. Светящаяся вода пенилась вокруг нее, меняя цвет молока на сочный алый цвет красного вина.
Вдруг Сьюзен осознала, что это не вода пенится вокруг туши акулы, а сама ее плоть, которая бурлит, распадаясь на куски. Акула быстро пошла ко дну, однако по всему молочно-белому морю на поверхность стали всплывать новые тела, еще бьющиеся в предсмертных судорогах или уже мертвые: дельфины, морские черепахи, множество рыб.
Эпплгейт в страхе отшатнулся от ограждения.
– Похоже, эти бактерии питаются не одним только планктоном.
Повернувшись к Сьюзен, Грегг прошептал:
– Сьюзен…
Молодая женщина не могла оторвать взгляд от жуткого зрелища. Несмотря на ужас, она как ученый была заинтригована происходящим.
– Сьюзен…
Наконец она обернулась к мужу, недовольная тем, что он ее отвлекает.
– Ты же плавала с аквалангом, – объяснил Грегг, указывая на море. – В этой воде. Весь день.
– Ну и что? Все мы погружались в воду. Даже Оскар не упустил случая немного поплавать.
Муж избегал смотреть ей в глаза. Он не мог оторвать взгляд от запястья Сьюзен, которое та ожесточенно чесала. Бывало, что гидрокостюм натирал ей кожу. Однако, увидев в глазах Грегга тревогу, Сьюзен тоже посмотрела на запястье. Кожа там была покрыта красной сыпью, которую она расчесала еще больше.
У нее на глазах на коже расцвели огненно-красные волдыри.
– Сьюзен…
Молодая женщина изумленно ахнула:
– О господи…
Но она уже знала жуткую правду.
– Это… это уже во мне.