Увидев в утреннем свете клубы дыма, которые поднимались к небу над тлеющими останками дома Генриха, на пожар сбежались жители городка. Через час большинство из них вновь взяли себя в руки, оправившись после потрясения, которое испытали при виде следов кровавой расправы. Вопреки собственным возражениям Генрих все же позволил увести себя в деревню, чтобы отогреть кости и нутро, если не душу, а полдюжины мужчин, бывших местными присяжными, поскакали на юг. Они одолжили коней различной ценности и взяли в дорогу еды на два дня, а Гунтер, подручный хозяина усадьбы, прихватил с собой трех лучших псов. Он также сумел убедить своего господина в необходимости выдать присяжным несколько арбалетов и меч. Другие тоже собрали все оружие, до какого смогли дотянуться, хотя все были согласны, что беглецов надо вернуть живыми, чтобы Генрих увидел, как их повесят.
Гунтер, который отлично знал имя Гроссбартов, клял себя за то, что не заподозрил ничего дурного, когда братья явились прошлым вечером к усадьбе, но утешался мыслью о том, что ни один добрый человек и подумать бы не смог о таком злодействе. Однако у Гунтера тоже были жена и трое сыновей, так что, хоть он и не назвал бы Генриха среди своих ближайших друзей, считал, что никто не заслуживает такой утраты. Он мог бы послать своих мальчиков помочь Генриху во время следующего посева, но отлично понимал, что это паршивая замена родным детям.
Присяжные скакали так быстро, как только позволяли их клячи, спешно пересекли поля и предгорья. Ветер пробирал всадников до костей, но солнце выжгло тяжелые тучи и высушило грязь. Телега оставила в ней глубокие рытвины, которые вместе с нюхом гончих не позволяли присяжным сбиться со следа. Даже если убийцы ехали без отдыха, Гунтер был уверен, что их удастся нагнать к закату. Он молил Бога, чтобы негодяи мирно сдались, увидев, что перевес не на их стороне, но сомневался в таком исходе. Это ведь были Гроссбарты.
Будучи Гроссбартами, Гегель и Манфрид не думали отдыхать, а почти загнали коня и остановились лишь перед самой зарей. Даже если бы они хотели продолжить путь, тропа затерялась среди темных деревьев, так что до рассвета ее было не разглядеть. Братья добрались до густого леса, который отделял собственно горы от пологих холмов, где прошло их детство. Манфрид отыскал ручей, чтобы напоить взмыленного коня. Он обтер животное, пока Гегель спал, и даже щедро предложил репу, но конь задрал нос и принялся щипать траву на опушке, прежде чем смежить веки.
Когда солнце поднялось, Манфрид разбудил обоих и, пока его брат запрягал коня, выстругал гребешок для бороды из ольховой ветки. Вскоре они уже тряслись по каменистой дороге, плохо приспособленной для крестьянской телеги. Оба принялись подергивать себя за бороды, размышляя одновременно об одном и том же.
– Может, на восток поехали, – сказал через пару часов Гегель.
– Неа, – возразил Манфрид, останавливая телегу, чтобы убрать с дороги упавший сук. – Они скумекают, что мы рванули на юг, других-то городов в округе почти нет.
– Тогда они сейчас выезжают, – буркнул Гегель.
– Если этот ублюдок не сумел высвободиться пораньше, сейчас его уже кто-то нашел. Всю ночь небось голосил. А кабы я ему тоже горло перерезал, не смог бы позвать на помощь.
– Так-то оно так, но тогда бы некому было усвоить урок, а ему еще надо было здоровую репу прожевать.
– Это верно, – согласился Манфрид.
– Так что они наверняка за нами пустились.
– Да, – протянул Манфрид, – и верхом они нас нагонят еще до темноты.
– Если не раньше, – фыркнул Гегель и сплюнул на запыхавшегося коня.
– Не стоило морочиться с телегой, – заявил Манфрид.
– На своем горбу одеяла хочешь тащить? Репу тоже? Нет уж, спасибо. Только телеги оправдывают существование коней. Они для телег и нужны.
По невыразимой и не до конца понятной причине Гегель всегда не доверял четвероногим тварям. Наверное, потому, что ног у них слишком много.
– Вот еще. А что мы, по-твоему, есть будем, когда репа закончится?
– Правда, чистая правда.
Братья расхохотались, затем Манфрид вновь посерьезнел:
– Стало быть, будет у нас преимущество, потому что мы впереди, а они сзади. Давай-ка прогоним телегу еще чуток вперед, потом привяжем коня к дереву, а сами рванем назад через лес? Устроим им нежданку.
– Нет, это не слишком хитро. Вон там, за деревьями, видно, где дорога вверх по склону забирает. Там и подождем. Будем повыше их, брат, и все преимущество.
– Ну, лучше так, чем никак. Вырежу я, пожалуй, нам пару копий.
Манфрид спрыгнул с телеги и пошел рядом, выглядывая в лесу подходящие ветви. Опасная горная тропа не позволяла ехать быстро, так что Манфрид не отставал. Бросив на дно телеги несколько длинных веток, он снова забрался на свое место и принялся за работу.
Гунтер остановил присяжных там, где дорога начала петлять, взбираясь по склону горы. Только благодаря заезжим охотникам и их куда более здравомыслящей добыче тропа не совсем заросла. Огромные деревья защитили бы преследователей от лавины, но мест, где беглецы могли бы устроить засаду, здесь было хоть отбавляй. Гончие уселись так далеко от коней, как позволяли поводки, и Гунтер спешился, чтобы напоить их.
За оставшийся до заката час присяжные едва успеют доехать до перевала. С тяжелым вздохом Гунтер спустил псов с привязи и увидел, как собаки радостно устремились вверх по тропе. Он надеялся догнать убийц прежде, чем дорога начнет петлять, но по лесу присяжные ехали медленно, чтобы не пропустить след, если Гроссбарты вознамерились сойти с тропы. Может, конечно, беглецы решили спуститься по противоположному склону, а не залечь и ждать, но Гунтер в этом сомневался. Братья были жестоки, а единственным преимуществом горожан, кроме численного, было то, что они хоть несколько часов поспали прошлой ночью.
– Скачите как можно быстрее, – крикнул Гунтер, – но оставляйте между собой и следующим всадником зазор в несколько коней!
Густой лес сменился каменистыми осыпями и живучими соснами, которые, казалось, росли прямо из скальной породы. Заходящее солнце освещало тропу, которую до конца недели щедро засолит снег, и всадники ощутили тяжесть не только своего оружия, но и страха. Впереди скакал Гунтер, следом ехал его племянник Курт, за ними – плотник Эгон, а замыкали крестьяне Бертрам, Ганс и Гельмут. Гончие подняли лай и рванулись вперед. Гунтер поехал следом, пристально разглядывая три поворота дороги, прежде чем псы скрылись из глаз.
Самый крутой отрезок тропы проходил рядом с вершиной, где дорога выравнивалась на перевале. Манфрид засел за поваленным деревом и мелким валуном у последнего поворота с большой кучей камней и своими копьями. Везде, где осыпь и скалы оставляли участки земли, склон покрывала бурая трава, а на полпути к следующему повороту Гегель закончил размахивать лопатой и ломом: он выломал камни и раскопал твердую землю под ними, устроив столько ям для конских ног, сколько успел. Теперь он поспешно маскировал ловушки мертвой травой. Гончие, которые рванулись к нему по тропе снизу, слишком запыхались, чтобы лаять, но Гегель все равно их почуял.
Собак Гегель ненавидел больше, чем остальных четвероногих тварей вместе взятых, поэтому сразу замахнулся лопатой. Увидев добычу, псы бросились к нему. Лопата врезалась в лоб первой гончей, так что та покатилась к обочине, но прежде чем Гроссбарт успел ударить снова, оставшиеся две собаки прыгнули. Одна щелкнула зубами рядом с рукой Гегеля и приземлилась у него за спиной, а другая вцепилась в лодыжку. Пошатнувшись, он вогнал клинок лопаты в шею гончей и перебил ей позвоночник. Однако даже смертельный удар не заставил пса разжать зубы, глубоко вошедшие в тело.
Манфрид прикусил губу, его взгляд метался между братом и всадниками, которые как раз показались на повороте дороги внизу. Как только пес позади Гегеля прыгнул, тот крутанулся на месте и отбил нападение черенком лопаты, но потерял равновесие и упал. Увидев, как Гегель споткнулся о труп собаки, впившейся ему в лодыжку, Манфрид сполз вниз по склону. Пес, которого Гегель оглушил первым, поднялся на ноги, но Манфрид уже выскочил на тропу, сжимая в руке лом.
Манфрид услышал топот копыт, но лежащий Гегель слышал только рычание пса, норовившего вцепиться ему в лицо. Гегель резко откинулся назад, так что клыки ухватили лишь его ухо и кусок кожи. И тогда – в знак вящей ненависти к этой твари и всему ее роду – Гроссбарт обхватил руками гончую и сжал зубы на ее поросшей шерстью глотке. Пес смешался, взвизгнул и попытался вырваться, но Гегель притянул его ближе, разорвал шкуру и вгрызся в мясо. Давясь грязной, вонючей собачьей плотью, он раскрыл рот пошире, чтобы обхватить зубами вены.
Спускаясь, Манфрид успел обернуть левую руку запасным одеялом и теперь легко спровоцировал раненую собаку. Он ворчал и размахивал рукой до тех пор, пока пес не бросился на моток ткани, и, стоило животному укусить, Гроссбарт вышиб ему мозги ломом. Засунув оружие за пояс, он приподнял содрогающееся тело собаки и бросился к обочине. Узнав на тропе внизу Гунтера, Манфрид швырнул в него мертвым псом и поспешил обратно наверх, в свое гнездо.
– Шевели ногами, братец! – прохрипел он.
Гегель сломал челюсть мертвой гончей у себя на лодыжке, а пес, которому он прокусил глотку, истекал кровью рядом на земле. Услышав конский топот, Гегель захромал так быстро, как только мог, следом за братом. Место для засады они выбрали благодаря обрывистым склонам и крутому подъему, так что у Гегеля не было шансов добраться до поворота, за которым скрылся Манфрид, прежде, чем всадники настигнут его. Поэтому Гроссбарт бросился за ближайший валун ровно в тот миг, когда из-за поворота внизу показался Гунтер.
Любимая сука Гунтера чуть не выбила его из седла, и будь конь не так измотан, он наверняка встал бы на дыбы от страха. Собачья кровь промочила рубаху, а на плече стал набухать синяк, но Гунтер пришпорил коня и закричал своим спутникам:
– Мы их догнали, ребята!
Увидев, что на следующем отрезке тропы нет никого, кроме еще одного убитого пса и нескольких валунов, Гунтер погнал своего скакуна вверх по крутому склону. Осторожный конь сумел избежать ям, которые выкопал Гегель, промчался мимо съежившегося Гроссбарта и скрылся за следующим поворотом. Краем глаза Гунтер приметил Гегеля, но, прежде чем успел рвануть назад, убийцы сделали свой ход.
Ехавший следом за дядей Курт увидел Гегеля, только когда клинок лопаты впился ему в безымянную кость и повалил с лошади. Перепуганный конь попятился и вступил в ловушку, где с хрустом подломил путовый сустав и рухнул прямо на Курта, прежде чем тот успел моргнуть. Лошадь придавила юношу и раздробила ему ноги, когда принялась отчаянно кататься и брыкаться. Гегель увидел, что из-за поворота выезжает следующий всадник, и поспешно бросился в обход обезумевшего коня, чтобы подобрать упавший арбалет, отлетевший на безопасное расстояние от копыт. Курт этого даже не заметил – падение выбило ему воздух из легких, а конь продолжал своим весом дробить кости ног и таза.
Гунтер прицелился в Гегеля, но уронил арбалет, когда камень, брошенный из укрытия Манфридом, врезался ему в висок. Кровь тут же залила глаз, но Гунтер быстро спешился, чтобы встревоженный конь оказался между ним и невидимым негодяем. Он подхватил с земли арбалет, но следующий камень так больно стукнул коня, что тот рванулся вверх по дороге, и Гунтер был вынужден отпустить поводья, чтобы животное не поволокло его за собой. Заряжая вторую стрелу, Гунтер прищурился и сумел разглядеть в сгустившихся сумерках силуэт Манфрида.
Эгон остановил своего коня на повороте и, потрясенный, уставился, как бьется лошадь Курта, придавив к земле всадника, над которым нависла темная фигура. Эгон не понимал, что делать дальше. Из оружия у него был только топор, так что плотник спешился и привязал лошадь к соседнему деревцу. Бертрам промчался мимо растерявшегося Эгона; он пустил коня аллюром, настолько близким к галопу, насколько позволял крутой склон. В отличие от прочих, он служил присяжным в нескольких подобных случаях, и сомнений, что делать, у него не было: Бертрам увидел Гроссбарта и собирался затоптать его конем.
Гегель подхватил арбалет Курта – чудом уцелевший, но разряженный. Снизу к нему скакал Бертрам, и все мускулы Гегеля напряглись в ожидании. Когда конь и всадник почти добрались до него, Гроссбарт прыгнул назад между молотивших воздух ног упавшей лошади Курта и покатился по тропе. Бертрам пришпорил коня, чтобы заставить его перепрыгнуть покалеченного сородича, но растерявшееся животное повернуло в сторону, чтобы объехать его. Узкий край тропы подался под копытами, и на миг показалось, будто человек и конь скачут прямо по склону горы, прежде чем они завертелись, покатившись вниз и кувыркаясь друг через друга.
Манфрид понимал, что Гунтер его заметил и может выстрелить, но рискнул и выскочил из-за чахлых кустов, чтобы перехватить напуганную лошадь и ткнуть ей в нос копьем. Конь встал на дыбы, затем рванулся обратно вниз по дороге. Когда он оказался точно между ними, оба выпустили свои снаряды. И оба удивительным образом попали в цель: Манфрид повалился на землю, когда арбалетный болт задел его голову, а перепуганный конь совсем обезумел, когда камень врезался ему в мошонку. Гунтер попытался убраться с пути лошади, но на повороте та ударила хозяина и сшибла его с тропы.
Гегель ухмыльнулся, когда Бертрам с последним криком выехал на обрывистый склон, но потом ухмылка сползла с его лица, когда Гроссбарт услышал позади отчаянный топот копыт. Он сжался в комок, когда над ним навис лишившийся всадника конь Гунтера. В отличие от скакуна Бертрама, тот перепрыгнул покалеченное животное, перегородившее тропу, и ринулся к остальным трем присяжным. Приземлившись, конь проломил задним копытом грудь Курту, так что из носа и рта юноши пошла кровавая пена.
Ганс и Гельмут ошеломленно смотрели, как кони погубили своих седоков – сперва Бертрама, а затем Гунтера. Последний скакун промчался мимо них и ускакал вниз по тропе. Они благоразумно привязали своих лошадей к тому же дереву, что и Эгон, и втроем осторожно стали наступать на Гегеля. Увидев, что арбалетов у них нет, Гегель вновь обошел коня Курта и принялся искать болты на теле мертвого юноши. Оперенье торчало из-под тела лошади, так что Гроссбарт потер окровавленные руки, а затем опустился на колени рядом с Куртом и попытался высвободить застрявший колчан.
– Ты там жив, брат? – закричал Гегель, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что трое присяжных не подкрались к нему слишком быстро.
– И силен, как вера! – отозвался Манфрид, который все же сумел отрезать наконечник болта, который продырявил ему правое ухо. Щеку и кожу на голове оцарапало древко, стрела остановилась у самого оперения. Без наконечника Гроссбарт смог вытащить из кровавых ошметков уха обломок стрелы и поднялся на ноги.
Гунтер застонал, подтягиваясь единственной здоровой рукой, правой, чтобы выбраться на тропу. Левая сломалась от удара о камень, когда он катился по крутому склону горы, но горожанину удалось ухватиться за ветку дерева, прежде чем инерция увлекла его вниз, к самому подножию. За миг до того, как конь сбил его с дороги, он видел, что арбалетный болт попал Манфриду в лицо, и не мог понять, как негодяй остался жив.
– Бросай оружие! – рявкнул в спину Гегелю Ганс.
– Бежать вам некуда, – поддержал его Гельмут. Правда, уверенности в его голосе было значительно меньше.
– Вам тоже, – прорычал в ответ Гегель, упершись ногой в перекрестье арбалета и рывком натягивая тетиву.
Положив на ложе добытый болт, Гегель развернулся, одновременно разгибаясь. Все трое подобрались на расстояние нескольких шагов, но замерли, пораженные жутким видом Гегеля, по губам и бороде которого струилась кровь. Крестьяне тут же смекнули, что Гроссбарт отведал мяса Курта, и Эгон всхлипнул.
Все смотрели друг на друга, Эгон начал потихоньку отступать назад. Ганс и Гельмут обменялись взглядами, которые Гегель сразу узнал, но прежде чем они успели двинуться с места, выстрелил Гансу в промежность. Гельмут бросился на Гроссбарта с топором, но тот швырнул ему под ноги разряженный арбалет, так что крестьянин споткнулся и упал. Выхватив лом, Гегель бросился вниз по дороге, но резко остановился, увидев, что Гельмут встал на одно колено и взмахнул топором. Когда крестьянин неуверенно поднялся на ноги, Гегель осторожно сделал еще шаг вперед.
– На моем топоре кровь, а на твоем? – спросил Манфрид, и его голос прозвучал совсем рядом с Гегелем.
Он обошел упавшего коня Курта и поднял оружие, которым его прошлой ночью пыталась ударить Герти. Стоя рядом с братом, каждый из Гроссбартов казался даже более злобным и опасным, чем в одиночку.
– Хватит думать, давай, попробуй нас обоих прикончить, – включился Гегель, затем кивком указал на Ганса, который лежал на земле, задыхаясь и сжимая стрелу, вонзившуюся в пах. – Хочешь получить как он? Он вроде хотел, да, кажется, передумал.
– Нам нет нужды с тобой заводиться, – сообщил Манфрид, и оба Гроссбарта шагнули вперед. – Но и убить тебя рука не дрогнет.
Гельмут был до смерти напуган, да еще вспомнил, какое разорение братья учинили в доме Генриха утром. Так что крестьянин ослабил хватку на топоре. Рядом застонал Ганс, и Гельмут снова крепко сжал в ладонях оружие, потому что понял: нельзя доверять Гроссбартам. Позади братьев мелькнула тень, и Гельмут невольно ухмыльнулся.
Гегель нутром почувствовал опасность и развернулся – как рак, когда вернувшийся Гунтер ударил его наотмашь мечом. Удар, который должен был стать смертельным, рассек Гегелю губу и щеку, и Гроссбарт в ярости взмахнул ломом. Он попал Гунтеру в сломанную руку, тот завыл и повалился на колени.
Манфрид и Гельмут смотрели друг на друга, не отводя взгляда, и атаковали одновременно. Гельмут ударил сверху вниз, а Манфрид наискось, но топоры столкнулись, а не впились в мясо. Боль прокатилась по рукам Гельмута до локтей, но крепкий крестьянин удержал оружие, а топор Манфрида покатился по камням. Сам Гроссбарт упал на одно колено от силы удара.
Гельмут снова взмахнул оружием, но Манфрид прыгнул и ударил плечом в грудь противнику, прежде чем рубящая кромка успела опуститься. Они кубарем покатились вниз по тропе, невольно зажав между собой топорище. Когда оба остановились, крестьянин пересилил Манфрида и прижал деревянную рукоять к его шее. Тот попытался вслепую вытащить из-за пояса нож, но Гельмут прижал коленом локоть Гроссбарта к земле. Лезвие топора впилось Манфриду в горло, вырывая клочья бороды. Глаза негодяя полезли из орбит, а трахея едва не схлопнулась.
Манфрид хрипел под топором, в глазах у него потемнело. Гроссбарт ощупал дорогу свободной рукой и выдрал из земли приличный булыжник, которым ударил Гельмута в ухо с неожиданной силой пойманной в силок куницы. Гельмут моргнул, камень вновь врезался ему в голову, затем крестьянин повалился вперед.
Высвободив другую руку, Манфрид просунул ее под топорище, так что воздух снова попал в его тело. Гроссбарт продолжал лупить Гельмута по голове, пока не пробил череп; на него потекла кровь и теплая жижа. Наконец Манфрид перевернул Гельмута и неуклюже поднялся на ноги, но тут же сел на еще не остывший труп.
Гегель прикончил Гунтера одним точным ударом в висок, так что мозги брызнули наружу. Он бросился было на помощь брату, но Ганс еще не сдался и ухватил Гроссбарта за окровавленную лодыжку, когда тот пробегал мимо. Гегель быстро восстановил равновесие и до смерти забил крестьянина ногами, целясь преимущественно в древко стрелы, торчавшей у того между ног.
– Сбежал, – прохрипел позади него Манфрид, и это слово привело Гегеля в чувство.
– Чего? – хмыкнул Гегель.
– Третий. Хер. Сбежал, – проскрежетал Манфрид, которому было трудно выдавить между вдохами больше одного слова, и указал рукой вниз на тропу. – Коней. Свел. Гад.
Прищурившись, Гегель сумел разглядеть в сумраке поворот дороги, где присяжные привязали своих лошадей. Решив, что Гроссбарты – демоны во плоти, – и убоявшись опасности для своей души, равно как и тела, Эгон сохранил довольно здравого смысла, чтобы отвязать и других коней, а затем пустить их бежать вниз по дороге. Оглянувшись на Манфрида, Гегель увидел широкую лиловую полосу, которая начала набухать на шее брата.
– Только это они тебе и подарили? Ожерелье за все страдания? – Гегель вытянул окровавленную ногу. – Мне половину рожи располосовали, псина меня ела, а дорога расцеловала, пока ты сидел себе за углом.
– Ась? Чегось? – Манфрид приставил ладонь к изуродованному уху. – Ничего. Не. Слышу.
Оба искренне расхохотались, отчего рана на щеке Гегеля снова начала кровоточить. Покалеченная лошадь Курта уныло смотрела на них, пока Гегель не покончил с ней ударом лома. Затем Манфрид пустил в ход топор и добыл столько мяса, что хватило бы на дюжину и менее крепких мужчин. Братья проявили не свойственную им щедрость, решив позволить волкам и воронам присвоить остальные трупы, и нетвердой походкой направились к перевалу. Ночь опустилась на них, как тень гигантского грифа.