Сегодня пошёл дождь, и Зинаида Николаевна сказала, что ни одна группа гулять не пойдёт.
Аделаида всегда любила дождь, кроме когда они отдыхали на море. Тогда никто купаться не ходил, и все жильцы дома сидели под навесом во дворе во всяких куртках, играли в домино или карты. Когда шёл дождь, если они с бабулей в Сочи ходили в гастроном, особенно интересно было проходить мимо «переговорных пунктов».
Они тоже несколько раз туда заходили, но брали какие-то «талончики» на три минуты и быстро уходили. Там, на этих «пунктах», собиралось очень много народу, они заказывали телефонные разговоры со своим родным городом, потом садились на лавочки и ждали. Кому не хватало лавочек, стояли на улицах под дождём и курили. Когда проходил час, они снова подходили к кассе и просили «девушек», чтоб «ускорить». Девушки говорили, что нет «связи». «Девушками» были все, даже морщинистые бабушки с большими серьгами и морковочной помадой на губах. Наконец, после долгого ожидания бабушка за стеклом кричала:
Воркута!!!! Воркута!!!! Есть Воркута? Есть? Третья кабинка!
В маленькую герметичную кабинку набивалось по три-четыре человека, мокрых от дождя. Стекло в двери моментально запотевало, и их уже не было видно. Но, если оставить дверь приоткрытой, то можно было услышать, как кто-то кричит срывающимся от натуги голосом:
Как дела-а-а??!! Как дела-а-а, я говорю??!!
Потом дверь кабинки окончательно распахивалась, оттуда выглядывала чья-то лохматая голова, и, не стесняясь ни людей в зале, ни работников переговорного, истошно докладывала:
Девушка!!! Не слышно ничего! Я их немного слышу, а они меня – нет! Сделайте что-нибудь!!!
Тогда Аделаида думала, что они спрашивают «как дела?!» вовсе не в телефонную трубку, а в какую-нибудь дырочку, к которой подсоединена труба до этой самой очень далёкой Воркуты. «Чего это они разговаривают не по телефону?» – Недоумевала она.
Потом они с бабулей шли домой под зонтом по мокрым плитам, которыми были выложены все улицы прекрасного города Сочи. На них падали розовые, нежные как пушок, цветы азалии и тут же превращались в скользкую жижу. И босоножки промокали, и носки. Они чавкали и из них шли пузырьки. И по лужам тоже шли пузырьки. И каждая капля, когда падала, разбрызгивалась и делала в луже королевскую корону. Как будто тысячи мышиных королей бежали куда-то, спасаясь от воды. Это было красиво и очень печально. Их было жалко. Поэтому дождь в Сочи – это грустно!
Но дома Аделаида очень любила дождь.
Обычно, если не было дождя, мама говорила: Пойди, погуляй во дворе. Что сидишь?!
Приходилось идти, «гулять»… А в дождь можно было по полному праву совсем не высовываться на улицу. Не то, чтобы она не любила двор, просто летом ей всегда было очень жарко и она сильно потела. Тогда мама приводила её домой и засовывала под майку полотенце. Полотенце должно было промокать пот и отделять мокрую майку от спины, чтоб Аделаида со своими «гландами» не простыла. Зимой во дворе наоборот было очень холодно. У неё была серая цигейковая шуба (это мама её так называла) и сапоги, которые постоянно промокали, как только выйдешь во двор. Она хотела лепить снеговичков, но снег совсем не клеился и рассыпался, а варежки промерзали моментально. Дети бегали, играли в снежки и лизали сосульки. Они лизали эти ледяные сосульки, и от них шёл, как от печки, горячий пар. Аделаида одна стояла как столб, смотрела на них, молча, пока промокшие ноги не замерзали окончательно. В этот момент она страшно завидовала Сёмке. Сёмка был маленьким и гулял по снегу только с мамой или папой. Закутанный в комбинезон и два клетчатых пледа, он сидел в коляске со съехавшим на глаза капюшоном и всё равно ничего не видел.
Вот когда шёл дождь, было и не жарко, и не холодно, и можно было рисовать, сколько хочешь.
В садике Зинаида Николаевна приносила им большие листы белой бумаги, вырванные из тетради по рисованию, раздавала карандаши и давала задание. Они были очень интересными. Например, нарисовать картинку, где половина неба, а половина земля. Аделаида пол верхнего листа закрасила коричневым, половину голубым. Получилось как грозовая туча. Оказывается, надо было закрасить половину листа, чтоб получилось, как горизонт, и нарисовать что-то на горизонте. Правда, всё равно вышло так красиво, что её листик повесили на стенку. Её листики часто показывали детям и вешали на стенку. Это называлось «стенд».
Зинаида Николаевна учила их лепить «с натуры». Но почему-то «натурой» она всегда называла разные вещи, а не одну и ту же, например, то вазу, то стакан, хотя все в группе всё равно знали, что это никакая не «натура», а просто ваза для цветов.
Зинаида Николаевна была совсем не похожа на остальных взрослых совсем не потому, что она была единственной тётей, которая курила. Она рассказывала им странные истории о том, как она долго переезжала в каких-то вагонах в какой-то непонятный «Казахстан»; о каких-то степях, где ничего не растёт, а их высадили из вагона и сказали, что они там будут жить. Аделаида хотела верить, но не могла никак понять – как может не нравиться так долго кататься на поезде, сидеть в вагоне и смотреть в окно? Она же ездила на поезде к морю в мягком купе, и всё это было замечательно! Конечно, хотелось поскорее выйти из поезда, чтоб уж доехать куда надо и пойти купаться на море. Если бы не море, то можно ехать себе и ехать! И что такое эта самая «степь», на которой ничего не растёт? Может, не сажают семена? Потому, что если это простая земля, то должно расти обязательно!
В отличие от других нянечек, Зинаида Николаевна никогда не ругала за «занято». Все ругали, а она нет. «Занято» знали все. Делать это было просто необходимо, потому, что можно было остаться без завтрака, обеда и ужина. «Занято» заключалось в том, что когда звали за столы кушать, надо было сесть и, кинув один только взгляд на тарелки и стаканы с компотом, быстренько определить, в котором больше, и быстренько застолбить их за собой, макнув туда палец. Палец следовало на глазах у всего стола облизать и снова макнуть. Это и было «занято», то есть:
Я обслюнявил палец и макнул его обратно, значит, мой суп тронуть больше не может никто!.. Если кто-то всё-таки его съест – значит, он дурак, потому что ел мои слюни!
Другим учителям это не нравилось, и если кого ловили, то могли даже поставить в угол. А Зинаида Николаевна делала вид, что ничего не видит.
Она почти не сердилась, но и хвалила редко, своим особенным хриплым грубым голосом. Скорее всего, у неё там тоже гланды в горле, как у Аделаиды, потому так часто ангинами и болеет. Наверное, в том самом «Казахстане», где какая-то «степь», и заразилась ими. Зинаида Николаевна никого не ласкала, никого не ругала, даже на руки никого не брала. Только один раз Аделаида видела ребёнка у неё на руках. Это было, когда мама пришла записывать в садик белобрысого голубоглазого Сёму. Зинаида Николаевна зачем-то прижала его к себе, потом подняла на руки и долго молча раскачивала из стороны в сторону, а потом повела к себе в кабинет кормить рыбок.