Легойда: Что для вас сегодня является самым главным в себе?
Корчевников: Я тележурналист.
Легойда: Я имею в виду не профессию.
Корчевников: А у меня ничего больше нет. У меня все время и вся жизнь уходит только на это.
Десять лет назад я летал: я только узнал Бога, и жизнь невероятно упростилась, и все встало на свои места. А потом я Его много раз терял. И мне стало сложнее. Но я продолжаю говорить: Бог – это просто, но мне трудно Его хранить.
Я до сих пор убежден: попробуй объяснить мир и вообще все, что с тобой происходит, без Бога – помыкаешься, помыкаешься, поспоришь до хрипоты, и все равно не получится.
Без Бога ничего нет. Это как та щепотка соли, которая все вокруг и осаливает.
Вначале Он мне был так близок и понятен, что я с Ним просто разговаривал и быстро получал ответы. И я просто купался в этой невероятной радости. Мне казалось, что Он так близок, так прост – как друг. А сейчас я ощущаю Его судьей. Дружба заканчивается, когда друга предаешь.
А я Бога не раз предавал. Я понял этот ужас, я это пережил и очень стараюсь этого больше не делать.
Но с этой раной доверие между друзьями уходит. Остается чувство стыда…
Мы знаем, что любая исповедь смывает грех, а причастие врачует душу. И я стараюсь чаще исповедоваться и причащаться, но все равно что-то повредилось в отношениях. Это как между мужем и женой: когда случилась измена, это, наверное, можно как-то исцелить, но шрам все равно остается у обоих.
Я раньше очень любил ездить в Троице-Сергиеву лавру, раз в месяц стабильно ездил, селился там в гостиничке, ходил на раннюю службу, причащался у мощей преподобного Сергия. Потом бежал скорей-скорей в эту гостиничку, ложился в кровать, укутывался – чтобы после причастия не расплескать. Потом просыпался и никуда не ходил, даже завтракать. Чтобы ничто не тревожило вот этой тишины, в которой есть ответы на все. Даже на те вопросы, которые ты не задавал. Я не знаю, охлаждение это или нет, но больше этой тишины я не переживаю. И в лавре почти не бываю – времени нет.
А может быть, вера – это не состояние? Я поначалу очень дорожил именно состоянием, да и сейчас продолжаю дорожить. Несешь его как стакан, наполненный до краев. Но может быть, в этом ошибка и вера – что-то другое, большее?
Сейчас я бы хотел о Боге молчать. Но я генеральный директор канала, где надо все время говорить о Нем. И бывает чувство полного бессилия. И ненавидишь себя, если делаешь что-то не в меру этого служения…
Нет, у меня нет охлаждения в вере. Недавно прочитал у кого-то, что самое страшное, когда грешишь, зная, видя перед собой Христа, зная, что ты сейчас гвоздик в Него вбиваешь. И я подумал: даже в момент моих самых предательских по отношению к Богу грехов я просто забывал, что Он рядом. Я никогда не доходил до того, чтобы грешить вот так, перед Его лицом.
Вот говорят, что у человека есть как минимум три «я»: то, какой он с близкими, то, какой он со всеми остальными, и то, какой он на самом деле. Но есть и четвертое «я»: то, какой я перед Богом. Лично я стараюсь везде быть как перед Богом. Правда. Даже когда актеры говорят: это не я – не верю. В том-то и дело, вся сила и гений этой профессии, когда проживаешь эту жизнь ты сам, когда это в себе самом открываешь – все эти краски и эмоции. А уж в журналистике тем более никакого образа нет, в любом жанре, а тем более в том, в котором я сейчас работаю.
Мне интересно еще до выхода в студию, и дальше я целиком в человеке, с которым разговариваю, я весь как бы одно большое ухо, только слушаю, вслушиваюсь. Вообще, интервью – это больше про слушание, чем про вопросы. И я все переношу на себя, начинаю это все переживать и нахожу свое в чужой судьбе. И мне искренне важны эти ответы на вопросы. А фальшак сразу будет видно.
Эмоционально опустошить может только пустота, отсутствие мира в человеке, с которым говоришь. Как-то один батюшка из Питера, старенький-старенький, ему лет девяносто, позвонил мне после эфира и говорит: «Я смотрел программу с одним известным эпатажным артистом – у тебя бес был в студии». А где бес, там нет мира. Мне очень знакомо, как это опустошает: содержания нет вообще никакого, ты просто лежишь и заполняешь себя еще большей пустотой типа социальных сетей, телевизора. Пустота тянется к пустоте, ты себя еще больше заливаешь пустотой. Это ужасное состояние.
Бог не может Себя навязывать. И любая история, к примеру, про брошенную жену – это история про то, что в какой-то момент ты поступком своим сказал: «Бог, я без тебя как-нибудь, я так хочу». И тогда Бог говорит: «Да будет воля твоя». И все, что дальше происходит, это не Промысл. Ты бросил жену? И тебя так же предадут лет через пятнадцать. Эти законы работают сами, без Бога. Это страшная темная инерция, в которую ты превращаешь свою жизнь. Ты это можешь изменить – но только сам. В какой-то момент посмотреть на Бога и сказать: «Я, кажется, понял, что я наделал, я не знаю как, но исправь, пожалуйста, это как-нибудь!» Но если этого сказано не будет, этот закон железно сработает.
Это такое пространство без любви. Но тут одна штука: войти в это пространство и выйти из него может только сам человек. Вот все, что происходит внутри, – тут вы уже вместе с Богом. Ты что-то можешь сам, а что-то – надо Богу доверить. Но все, что вне этого пространства, – это уж ты сам. И всегда получаешь возмездие – такое вот страшное слово, не евангельское, потому что там, на той территории, Евангелия точно нет.
Можно без Бога быть счастливым? Долго – нет. Это дорога в тупик, ты все равно упрешься в него рано или поздно, но лучше раньше. Помните, у Цветаевой: «Горечь! Горечь! Вечный привкус на губах твоих, о страсть! Горечь! Горечь! Вечный искус – окончательнее пасть». Вот эта страсть – это и есть счастье без Бога, которое оборачивается горечью, из которой ты не можешь выйти, и выход видится только в одном – «окончательнее пасть». А вот когда окончательно падешь, начнешь искать Бога.
Но мы должны вернуться в этот круг любви, мы же должны в него вернуться. Помните молитву перед причастием – «Первее примирися с тя опечалившим»? Ты не можешь соединиться с Богом, если не соединен сейчас с каким-то человеком, если между тобой и кем-то сейчас что-то стоит. Это дверь, которая открывается только со стороны человека.
Я верю, что человеку без Бога плохо. Поэтому мне очень интересен атеист, или человек, который живет в нарушение многих заповедей. Мне правда интересно понять: как же, ну как это работает? У меня это сработало в свое время так, что я просто очень ясно понял, что это такое – жить без Бога, и захотел Его, и с тех пор уже всегда хочу оставаться с Ним. Вот такая история про «без Бога».
Легойда: Представьте, что вам снова предлагают вести программу «Прямой эфир», которую вы вели. «Согласиться нельзя отказаться» – где вы поставите точку?
Корчевников: Точка уже поставлена, поэтому она будет перед этим предложением.