Аналитическое изучение паранойи связано с особого рода трудностями для врачей, которые, как я сам, не занимают должности в каком-либо медицинском учреждении. Мы не можем принимать на лечение пациентов, страдающих от этого недуга, или, во всяком случае, не можем содержать их в течение долгого времени, если не предвидится успешное завершение терапии. Поэтому, лишь в исключительных ситуациях, мне предоставлялась возможность составить нечто более глубокое, чем поверхностное представление о структуре паранойи – когда, например диагноз (постановка которого тоже нередко проблематична) достаточно не определен, чтобы оправдать попытки влиять на пациента, или когда, несмотря на точный диагноз, я уступаю мольбам родственников пациента и берусь лечить его в течение некоторого времени. Кроме того, я, разумеется, часто сталкиваюсь со случаями паранойи и dementia praecox и изучаю их с не меньшим тщанием, чем то, с каким другие психиатры изучают истории своих пациентов; однако всего этого как правило недостаточно для того, чтобы прийти к каким-либо аналитическим выводам.
Психоаналитическое изучение паранойи было бы совершенно невозможно, если бы сами пациенты не обладали странной склонностью выдавать (бесспорно, лишь в искаженной форме) как раз то, что остальные невротики держат в секрете. Так как страдающих паранойей невозможно заставить превозмочь их внутреннее сопротивление, и, так как в любом случае они говорят лишь то, что им хочется сказать, паранойя является как раз тем видом расстройства, при котором письменное описание или опубликованная история болезни могут заменить личное общение с пациентом. Поэтому я считаю правомерной попытку строить аналитическую интерпретацию на материале истории болезни пациента, страдающего паранойей (или, точнее, расстройством dementia paranoides), с которым я лично не знаком, но который описал историю собственного недуга и предложил ее вниманию публики.
Я имею ввиду доктора юриспруденции Даниэля Пауля Шребера, некогда Сенатспрезидента в Дрездене, автора «Мемуаров душевнобольного», которые были опубликованы в 1903 году, и, если верить моим источникам, вызвали интерес многих психиатров. Возможно, доктор Шребер и ныне здравствует и даже настолько разуверился в фантазийной системе, в которую он верил в 1903 году, что эта интерпретация его книги может причинить ему боль1.
Тем не менее, так как он все еще сохраняет свойственные ему прежде черты, я могу положиться на те доводы, которыми он сам, «человек высоких умственных способностей и равно наделенный необыкновенными остротой ума и наблюдательностью5», отклонил попытки помешать ему опубликовать мемуары: «Я позволял себе», пишет он, «закрывать глаза на сложности, которые непременно возникнут на пути к публикации и, в особенности, на сложности, связанные с соблюдением надлежащей деликатности по отношению к чувствам некоторых ныне здравствующих лиц. Но с другой стороны, я придерживаюсь того мнения, что было бы в равной степени в интересах науки и соблюдения религиозных норм, если бы еще при моей жизни специалисты получили возможность обследовать мое тело и расспросить о некоторых личных подробностях. Перед этими соображениями все чувства личного характера должны отступить». В другом абзаце он заявляет, что решил не изменить намерению напечатать книгу, даже если это грозит ему иском от его врача, тайного советника доктора Флехсига из Лейпцига2. Таким образом, доктор Флехсиг выступал для него тогда в той же роли, в какой он сам теперь выступает для меня. «Надеюсь», говорит он, «что даже если у профессора Флехсига могут возникнуть какие-то личные обиды, они будут перевешены научным интересом к моим мемуарам.»
Хотя все пассажи из мемуаров, на которых базируется моя интерпретация, будут приведены дословно на нижеследующих страницах, смею просить моих читателей самостоятельно ознакомиться с этой книгой, прочитав ее, по крайней мере, раз перед прочтением моей интерпретации.
«Я дважды пережил нервное расстройство,» пишет д-р Шребер, «и каждый раз оно было результатом умственного перенапряжения». В первый раз это произошло из-за того, что я баллотировался кандидатом на выборах в Рейхстаг, будучи ландсгерихьтдиректором в Шемнице, а во второй раз из-за чрезмерной нагрузки, легшей на мои плечи, когда я выступил в роли сенатора президента в Оберландсгерихьт Дрездена.»
Первая болезнь доктора Шребера началась осенью 1884 г., и к концу 1885 г. он полностью выздоровел3. В этот период он провел шесть месяцев в клинике Флехсига, и тот в официальном отчете, составленном некоторое время спустя, описал данное расстройство как приступ острой ипохондрии. Д-р Шребер уверяет нас, что в ходе болезни не было никаких «инцидентов, граничащих со сферой сверхъестественного».
Ни сам пациент. ни отчеты врачей, которые приведены в конце его книги4, не дают нам достаточной информации о его предыдущей биографии и личностных особенностях. Я даже не могу установить точный возраст пациента в момент его болезни, хотя высокий судейский пост, полученный им перед вторым заболеванием, устанавливает определенную нижнюю границу. Мы знаем, что д-р Шребер был женат задолго до приступа «ипохондрии». «Благодарность моей жены» пишет он, «была, возможно, даже более искренней, т. к. она боготворила профессора Флехсига как человека, который вернул ей мужа, и поэтому его фотография годами стояла на ее письменном столе». И здесь же: «Выздоровев после первой болезни, я провел восемь лет со своей женой – годы, в целом, исполненные огромного счастья, богатые официальными почестями, и лишь время от времени омраченные неудачами наших попыток завести детей».
В июне 1893 г. его уведомили о грядущем назначении на пост президента сената, и 1 октября того же года он вступил в должность. Между этими двумя событиями ему случалось видеть сны, важность которых он начал понимать лишь много позже. Два или три раза ему снилось, что его прежнее нервное расстройство вернулось, и это открытие во сне угнетало его столь же глубоко, сколь радовало после пробуждения сознание, что это был всего лишь сон. Однажды, очень рано утром, находясь на грани между сном и явью, он поймал себя на мысли, что, «должно быть, очень приятно быть женщиной, отдающейся в акте копуляции». Это была одна из тех мыслей, которые бы он с величайшим негодованием отверг, находясь в полном сознании.
Вторая болезнь началась в конце октября 1893 г. мучительным приступом бессонницы. Это заставило его вернуться в клинику Флехсига, где, однако же, его состояние резко ухудшилось. Дальнейший ход болезни описан в отчете, который в то время составлял (в 1899) директор Зонненштайнской лечебницы: «В начале его пребывания там он вновь выражал ипохондрические идеи, жаловался, что у него размягчение мозга, что он скоро умрет и т. д. Но мысли о преследовании уже тогда стали встречаться в его клинической картине, базируясь на сенсорных иллюзиях, которые, однако, вначале появлялись лишь спорадически; в то же время можно было наблюдать высокую степень гиперэстезии – большую чувствительность к свету и шуму. Позднее зрительные и слуховые иллюзии становились более частыми, и, в сочетании с дисморфоманическими расстройствами, стали доминировать над всеми его мыслями и чувствами. Он считал, что уже умер и разлагается, что у него чума; он утверждал, что с его телом происходят всевозможные отвратительные процессы; как он утверждает и по сей день, он прошел через самые чудовищные ужасы, которые только можно вообразить – и все во имя святой цели. Пациент был настолько погружен в эти патологические переживания, что оказывался недоступен для каких-либо других впечатлений, и он часами мог сидеть абсолютно прямо и неподвижно (галлюцинаторный ступор). С другой стороны, все это мучило его настолько, что он жаждал смерти. Он несколько раз пытался утопиться в ванне, и просил дать ему «предназначенный для него цианид». Его бредовые мысли постепенно приобрели мистико-религиозный характер; он напрямую общался с Богом, был игрушкой дьяволов, видел «чудесные явления» и слышал «священную музыку», и в конце концов даже поверил, что живет в мире ином».
Можно добавить, что было несколько человек, которые, по его мнению, преследовали его и причиняли ему боль, и которых он отчаянно проклинал. Главный преследователь был его предыдущий врач, Флехсиг, которого он называл «убийцей душ»; он часто снова и снова кричал: «Маленький Флехсиг!», делая сильное ударение на первом слове. Его перевели из Лейпцига и спустя некоторое время, проведенное в другой клинике, он прибыл, в июне 1894 г. в Зонненштайнскую лечебницу, близ Пирны, где и оставался, пока его болезнь не приобрела свою заключительную форму. В ходе нескольких лет его клиническая картина изменилась, причем характер изменения лучше всего описал доктор Вебер, директор лечебницы: (см. в его отчете от июля, 1899)
«Мне нет необходимости далее вникать в детали развития болезни. Я должен, однако, обратить внимание читателя на то, каким образом, с ходом времени, изначально достаточно острый психоз, непосредственно охвативший всю мыслительную деятельность пациента и заслуживающий отнесения к «галлюциногенным помешательствам», постепенно переходил (можно сказать выкристаллизовывался) во все более и более ясную клиническую картину паранойи, которую можно наблюдать и сегодня.» (385) Факты свидетельствовали, что, с одной стороны, у него выработалась сложная иллюзорная структура, интересоваться которой у нас есть веские причины, в то время как, с другой стороны, его личность была воссоздана, и теперь казалось, что за исключением отдельных случаев расстройств, он способен соответствовать требованиям повседневной жизни.
Д-р Вебер в отчете от 1899 г. отмечает следующее: «В последнее время складывается ощущение, что, исключая некоторые очевидные психомоторные симптомы, которые даже при поверхностном наблюдении не могут не показаться патологическими, господин сенатспрезидент д-р Шребер не кажется неуверенным или физически неблагополучным; равным образом нельзя заметить никакого ослабления умственных способностей. Его разум воссоздан, память прекрасна, в его распоряжении внушительный запас знаний (не только в отношении вопросов юриспруденции, но и во многих других областях), которые он способен воспроизводить в виде цепочки связных мыслей. Он с интересом следит за событиями в мире политики, науки, искусства и т. д., и постоянно занят размышлениями на эти темы… так что наблюдатель, не имеющий особой заинтересованности в общем состоянии пациента, едва ли заметит что-либо необычное в этих его проявлениях. Однако, несмотря на все это пациент полон идей патологического происхождения, которые сформировались в законченную систему; они более или менее неподвижны, и, по-видимому, недосягаемы для коррекции путем какого-либо объективного убеждения или рассуждений об окружающей действительности.
Тем не менее, состояние пациента претерпело огромное изменение, и теперь он считал, что способен вести самостоятельный образ жизни. Соответственно, он предпринял необходимые меры, стремясь вновь обрести контроль над собственными делами и добиться выписки из лечебницы. Д-р Вебер старался помешать реализации этих намерений и писал доклады опровержительного характера. Тем не менее, в своем отчете от 1900 г. он вынужден был дать следующую благоприятную оценку характера и поведения пациента: «Так как в течение последних девяти месяцев господин сенатспрезидент Шребер ежедневно делил трапезу с моей семьей, у меня была неограниченная возможность беседовать с ним на какие угодно темы. Каков бы ни был предмет дискуссии (кроме, разумеется, его собственных фантазийных идей), не важно, касался ли он новостей в сферах юриспруденции и закона, политики, искусства, литературы или общественной жизни, – короче говоря, независимо от темы, д-р Шребер проявлял при ее обсуждении живой интерес, хорошую осведомленность, превосходную память и здравость суждений; его пониманием вопросов этики было, более того, невозможно не восхищаться. Так, во время более легких бесед в компании дам, он был равно любезен и учтив, а его юмор неизменно отличался сдержанностью и знанием приличий. Ни разу за время этих невинных бесед за обеденным столом он не заговорил о вещах, которые обсуждаются на медицинских консультациях». В самом деле, в том, как он подошел к решению возникшего как-то в тот период делового вопроса, затрагивавшего интересы всей его семьи, проявились и его профессиональная компетентность, и здравый смысл.
Во время своих многочисленных обращений в суд, с помощью которых доктор Шребер пытался вернуть себе свободу, он даже ни разу не отрекался от своих фантастических идей и не пытался держать в секрете намерение опубликовать «Мемуары». Напротив, он пространно рассуждал о ценности этих идей для религиозной мысли в целом и об их неуязвимости для нападок современной науки; но в то же время он постоянно подчеркивал «абсолютную безвредность» всех действий, на которые, как он знал, его иллюзии провоцировали его. В итоге, благодаря остроте его ума и неуязвимости его логики, и несмотря на то, что он был признанным параноиком, его старания увенчались успехом. В июле 1902 г. доктор Шребер был восстановлен в своих гражданских правах, а в следующем году его «Мемуары» вышли в свет, хотя и сильно отредактированные.
Записи суда, вернувшего свободу Шреберу, характеризуют суть его фантазийной системы в нескольких предложениях: «Он убежден, что ему дана миссия искупить мир и вернуть ему утраченное состояние блаженства. Осуществить это, однако, он сможет только в том случае, если его предварительно превратить из мужчины в женщину».
Для более детальной информации о его иллюзиях в их окончательной форме нам следует обратиться к Отчету доктора Вебера от 1899 года: «Кульминационной точкой в развитии фантазийной системы пациента является его убеждение, что его миссия – искупить мир и вернуть человечеству его утраченное состояние блаженства. Эта миссия была ему поручена, по его утверждению, прямым божественным вдохновением, так же, как по нашим представлениям, их получали пророки; так как нервная система, находящаяся в состоянии сильного возбуждения, как это было долгое время с доктором Шребером, как раз склонна испытывать тяготение к божественному – хотя здесь мы затрагиваем вопросы, которые человеческая речь если и может выразить, то с большим трудом, так они полностью лежат вне сферы человеческого опыта, – и на самом деле, понятны только ему. Важная особенность его миссии искупления состоит в том, что ей должна предшествовать его трансформация в женщину. Не следует предполагать, что он хочет быть превращен в женщину, скорее, он должен претерпеть это превращение ради мирового порядка и избегнуть этого невозможно, несмотря на его личное желание оставаться в своем почетном и мужском жизненном статусе. Но ни он, ни один другой представитель рода человеческого не может вернуть себе высшую жизнь без осуществления его трансформации в женщину путем божественных чудес (процесс, который займет много лет, а то и десятилетий). Сам он, по его убеждению, является единственным существом, над которым свершаются божественные чудеса, и он, таким образом, является самым замечательных из всех когда-либо живших на свете людей. В течении нескольких лет он ежечасно и ежеминутно ощущал, как эти чудеса вершатся в его теле, и голоса, ведшие с ним беседы, подтвердили ему божественную природу этих чудес. Во время первых лет его болезни некоторые из его органов испытали такие разрушающие воздействия, которые неминуемо оказались бы смертельными для любого другого человека: долгое время он жил без желудка, без кишечника, практически без легких, с изорванным пищеводом, без мочевого пузыря, с раскрошенными ребрами, с едой иногда глотал собственную глотку, и т. д. Но божественное вмешательство («лучи») всегда восстанавливало то, что оказывалось уничтоженным, и, поэтому, пока он остается человеком, он абсолютно бессмертен. Эти волнующие события прекратились уже многие годы назад, а вместо них на первый план выдвинулась его «женская суть». Речь идет о процессе, для полного завершения которого, вероятно, потребуются десятилетия, если не века, и вряд ли кто-либо из современников доживет до окончания этого превращения. У него есть чувство, что огромное количество «женских нервов» уже перешли в его тело, и из них произойдет новая раса людей, через прямое божественное оплодотворение. Лишь тогда, по-видимому, он сможет умереть естественной смертью и вместе с остальным человечеством вернет себе состояние блаженства. В это время не только солнце, но также деревья и птицы, которые являются «чудесными трансформациями бывших человеческих душ», будут говорить с ним по-человечьи, и повсюду вокруг него будут совершаться чудеса».
Интерес, испытываемый психиатром-практиком к подобным фантазийным формациям, как правило сходит на нет, как только врач составляет представление о характере этих иллюзорных продуктов и оценивает их возможное влияние на общее поведение пациента: в его случае удивление не становится началом понимания. Психоаналитик, в свете того, что он знает о психоневрозах, подходит к объекту с подозрением, что даже такие необыкновенные и далекие от нашего обычного способа мыслить построения разума, как эти, являются, тем не менее, продуктами самых обычных и понятных импульсов человеческого сознания; и он желал бы понять в чем мотивы такой трансформации, а также каким способом она произошла. С этой целью, он постарается более детально исследовать фантазийную систему, а также историю ее формирования.
(а) Медицинский служащий подчеркивает как особо важные следующие два положения: принятие пациентом роли искупителя и его трансформацию в женщину. Иллюзия искупителя – фантазия, знакомая нам благодаря частоте, с которой она становится ядром религиозной паранойи. Дополнительная особенность, состоящая в том, что всеобщее искупление зависит от превращения мужчины в женщину, необычна и сама по себе удивительна, т. к. показывает значительное отступление от исторического мифа, который фантазия пациента пытается воспроизвести. Вполне естественно потому вслед за официальным медицинским отчетом предположить, что движущей силой для возникновения этого фантазийного комплекса являлось желание пациента играть роль Искупителя, и что его кастрацию следует рассматривать исключительно как способ для достижения этой цели. Хотя финальная стадия заболевания на первый взгляд подтверждает этот вывод, тщательное изучение Мемуаров заставляет нас принять совершенно иную точку зрения. Ибо оттуда мы узнаем, что идея превращения в женщину (т. е. идея кастрации) была первичной иллюзией, что он начал с того, что связывал этот акт со страшными увечьями и преследованиями, и что лишь позже он начал ассоциировать это со своей ролью Искупителя. Более того, нет сомнений, что изначально он мыслил трансформацию, как средство для осуществления сексуального насилия, а не для каких-либо высших целей. Можно сформулировать следующее предположение: сексуальная иллюзия преследования позже превратилась мозгу пациента в религиозную манию величия. В роли преследователя, изначально отводившейся профессору Флехсигу, его лечащему врачу, позднее стал выступать сам Господь Бог.
Я полностью приведу те строки из Мемуаров, на которых я основываю свои выводы: «Таким образом, был разработан заговор против меня (где-то в марте или апреле 1894 года). Цель его была в том, чтобы как только моя нервная болезнь будет признана неисцелимой или же ее можно будет выдать за таковую, передать меня некоторому лицу следующим способом: моя душа будет отдана ему, тогда как мое тело – из-за недоразумения в том, что я описывал выше как цель, на которой основывается Мировой Порядок – мое тело будет превращено в женское и в этом виде передано вышеупомянутому лицу для сексуального надругательства, а затем будет просто «оставлено по одну сторону» – что означает, без сомнения, оставлено разлагаться».
«Поэтому, было вполне естественно, что с точки зрения человека (а это и была та точка зрения, которой я тогда все еще в большинстве случаев руководствовался), я не мог не считать доктора Флехсига и его душу своим единственным настоящим врагом – впоследствии появился еще некий фон В***, о котором я вскоре расскажу подробнее – и что я не мог не искать в Господе своего естественного союзника. Я просто представил, что у Него большие трудности с профессором Флехсигом, и соответственно начал чувствовать себя обязанным поддерживать Его всеми возможными способами, даже если потребуется принести себя в жертву. Лишь много позже я был вынужден осознать, что Сам Господь играл роль сообщника, если не подстрекателя, в заговоре, по которому моей душе предстояло быть умерщвленной, а тело должны были использовать как продажную девку. Должен признаться даже, что полностью я это осознал лишь при работе над этой книгой».
«Все попытки убить мою душу или кастрировать меня в целях противных Мировому Порядку (то есть для удовлетворения сексуальных аппетитов человеческого индивида) или, позднее, попытки уничтожить мой рассудок— не привели ни к чему. Из этой, казалось бы, неравной схватки между слабым человеком и Самим Богом я вышел победителем – хоть и не избежав множества горьких страданий и лишений – победителем потому, что Мировой Порядок на моей стороне».
В сноске к словам «противных Мировому Порядку» вышеприведенного абзаца автор предвосхищает последующую трансформацию его иллюзии кастрации и его отношения к Богу: «Я покажу дальше, что такая кастрация, но в совсем иных целях— в целях, созвучных Мировому Порядку, – вполне возможна и, что, на самом деле, именно она может разрешить весь конфликт».
Эти заявления имеют решающее значение в составлении правильной интерпретации кастрационной фантазии и всего расстройства в целом. Следует также прибавить, что «голоса», которые слышал пациент, неизменно расценивали трансформацию в женщину как половое унижение, дававшее им повод для постоянных издевок над ним. «Господни лучи нередко считали себя вправе насмехаться, звать меня «Мисс Шребер», намекая на кастрацию, которую, как было решено, мне вскоре предстояло пройти.» Они также говорили: «Так значит, это утверждает, что было президентом Сената, этот человек, который позволяет тр— ть себя!» или еще:» И тебе не стыдно перед твоей женой?»
Предположение, что фантазия о кастрации является первичной и изначально независимой от мотива Искупителя, кажется еще более убедительным, если вспомнить о той «мысли», на которой, как я упоминал выше, он поймал себя в состоянии полудрема, а именно, что, вероятно, вполне приятно быть женщиной, отдающейся в акте копуляции. Эта фантазия появилась во время инкубационного периода болезни и еще до того, как он подвергся переутомлению в Дрездене.
Сам Шребер утверждает, что ноябрь 1895 года стал периодом, когда впервые установилась связь между кастрационной фантазией и идеей об Искупителе и когда он постепенно смирился с первой. «Теперь, однако,» пишет он «мне стало совершенно ясно, что Мировой Порядок неумолимо требует моей кастрации, независимо от того, хочу ли я этого или нет, и что мне не остается ничего более разумного, чем смириться с идеей превращения в женщину. Результатом моего превращения должно было стать, разумеется, оплодотворение меня божественными лучами, от чего сможет возникнуть новая раса людей.»
Идея о трансформации в женщину была главной чертой и наиболее ранним элементом фантазийной системы. Она также оказалась той единственной ее частью, что упорно не поддавалась лечению, и единственной, оставившей след в его поведении после выздоровления. «Единственное, что окружающим может показаться неразумным в моем поведении, это факт, уже упомянутый в отчете эксперта и заключающийся в том, что меня иногда застают стоящим перед зеркалом или просто так, по пояс обнаженным и в различных женских украшениях, как ленты, ожерелья из бижутерии и тому подобное. Могу лишь добавить, что такое случается только, когда я остаюсь один, и никогда – по крайней мере в тех случаях, когда я могу контролировать ситуацию— я не позволяю себе этого в чьем-либо присутствии». Господин президент сената сознается, что совершил такую фривольность в период (июдь,1901), когда он уже был в состоянии вполне убедительно доказывать свое полное выздоровление и пригодность к повседневной жизни: «Я уже давно понял, что люди, окружающие меня, не «наскоро сделанные люди», а обыкновенные люди, и что я должен вести себя по отношению к ним как любой разумный человек ведет себя по отношению к своим ближним». В отличии от того, как он пытался реализовать свою кастрационную идею, он никогда не предпринимал иных шагов для убеждения окружающих в своей искупительной миссии, кроме публикации Мемуаров.
(б) Отношение нашего пациента к Богу настолько уникально и полно внутренних противоречий, что очень нелегко продолжать видеть в его «безумии» какой-то «логику». Тем не менее доктор Шребер рассказывает нам в своих Мемуарах, что нам сегодня следует попытаться пересмотреть наше понимание теолого-психологической системы и расширить наши понятия о нервах, состоянии блаженства, божественной иерархии, божественных атрибутах и их явной (фантазийной) связи. Каждый пункт его теории поражает смешением банальности и ума, заимствованного и оригинального.
Человеческая душа состоит из телесных нервов. Последние следует понимать как структуры удивительной тонкости, сравнимые с тончайшей нитью. Некоторые нервы приспособлены исключительно для восприятия улавливаемого органами чувств, тогда как другие (нервы понимания) выполняют различные мыслительные функции; и в этом отношении следует отметить, что каждый нерв понимания представляет весь индивидуальный склад ума человека, и что присутствие большего или меньшего количества нервов понимания не влияет ни на что, кроме времени, в течении которого мозг способен сохранять свои впечатления.
Так как люди состоят из тела и нервов, Бог просто по своей природе состоит исключительно из нервов. Но нервы Бога, в отличие от человеческих, не ограничены в количестве, а бесчисленны и вечны. Они обладают всеми свойствами человеческих нервов, но в неизмеримо большей степени. Из-за их творческой способности, т. е. способности превращаться в любой объект сотворенного мира, их принято называть лучами. Существуют интимные отношения между Богом и звездным небом и солнцем.
Когда сотворение мира было окончено, Бог удалился на огромное расстояние (10–11 и 252) и, в общем-то, предоставил миру развиваться по своим собственным законам. Он ограничил свою деятельность, тем, что привлекал к себе души умерших. Лишь в исключительных случаях он вступал в особые отношения с выдающимися, высоко одаренными людьми25, или же вмешивался в судьбы мира посредством чудес. По законам Мирового Порядка, Бог не имеет постоянного общения с человеческими душами, пока их хозяева живы.26 Когда человек умирает, его духовная часть (т. е. нервы) подвергаются процессу очищения, прежде чем они наконец вновь соединяются с Богом в «преддверии неба». Таким образом, осуществляется мировой круговорот, лежащий в основе Мирового Порядка. Сотворив нечто, Бог утрачивает часть Себя, или, иначе говоря, придает части своих нервов другую форму. Эта понесенная Им, на первый взгляд, потеря, восполняется, когда через сотни или тысячи лет нервы умерших, достигших состояния блаженства, вновь накапливаются у него в виде «преддверий Неба».
Души, прошедшие процесс очищения, могут вкусить блаженство. Тем временем они частично утрачивают свое индивидуальное самосознание и становятся вместе с другими душами частью некоего высшего единства. Души великих людей, таких как Гете, Бисмарк и так далее, могут сохранять свое индивидуальное сознание на протяжении столетий, до тех пор, пока они не растворяться в высших образованиях душ, тех, что называли «Лучами Иеговы» в древней Иудее, или «Лучами Заратустры» в древней Персии. В ходе их очищения «души обучаются языку, на котором говорит Сам Господь, так называемому «основному языку», которым является выразительный, хотя и несколько устаревший немецкий язык, для которого особенно характерно изобилие эвфемизмов.»
Сам Бог является непростой сущностью. «Над «преддвериями Неба» парил Сам Господь, который, в отличие от этих передних божьих царств также описывается как «задние царства божьи». Задние царства божьи были и являются до сих пор странным образом поделенными на нижнего Бога (Ахримана), отличного от верхнего Бога (Ормузда). В отношении значения этого разделения Шребер говорит лишь, что нижний Бог более тесно связан с людьми темной расы (Семитами), а верхний Бог— со светлой расой (Арийцами); да и вряд ли можно требовать более глубоких познаний в столь возвышенных вопросах от человеческого разума. Тем не менее, в другом месте говорится, что «несмотря на то, что в некоторых отношениях Всемогущий Господь един, нижнего и верхнего Бога все же следует рассматривать как две отдельные Сущности, каждая из которых наделена своим особым эгоизмом и своим особенным инстинктом самосохранения, даже по отношению друг к другу, и каждая из которых вследствие этого постоянно пытается превзойти другую.’(140) Более того, две божественные Сущности совершенно по-разному вели себя по отношению к несчастному Шреберу во время острой стадии его болезни.30
В дни, предшествовавшие его болезни, президент Сената был подвержен сомнениям в вопросах религии; он никогда не был способен до конца поверить в существование личного Бога. Что интересно, он использует этот факт как доказательство реальности своих фантазий. Однако любому читателю нижеследующего описания черт характера шреберова Бога становится ясно, что трансформация, вызванная душевным расстройством не была фундаментальным превращением, и что в сегодняшнем Искупителе многое оставалось от вчерашнего скептика.
Ибо в Мировом порядке существует погрешность, в результате которой, по-видимому, существование Господа находится под некой угрозой. В связи с обстоятельствами, которые не представляется возможным объяснить подробнее, нервы живых людей, особенно людей в возбужденном состоянии, могут настолько сильно притягивать божественные нервы, что Он не может от них освободится и таким образом Его собственное существование подвержено опасности. Эта исключительно редкая ситуация произошла в случае Шребера и стала причиной его величайших страданий. В Боге обострился инстинкт самосохранения, и тогда стало ясно, что Бог очень далек совершенства, приписываемого ему различными религиями. Вся книга Шребера проникнута горечью жалоб на Бога, который, привыкнув общаться лишь с мертвыми, не понимает живых людей.
«В этом отношении, однако, преобладает фундаментальное непонимание, которое постоянным рефреном прошло сквозь всю мою жизнь. Оно основано именно на том факте, что в соответствии с Мировым Порядком Бог действительно ничего не знал о живых людях и не имел нужды знать; по законам Мирового Порядка, ему лишь нужно было сообщаться с трупами». В свете вышесказанного…, по моему убеждению, следует еще раз подчеркнуть, что Бог был, если можно так выразится, совершенно неспособен к общению с живыми людьми, и привык лишь общаться с трупами, или, по крайней мере, со спящими людьми (то есть, являясь им во сне)» – «Я сам готов воскликнуть: «Incredibile scriptu!» Однако все это совершенная правда, как бы ни трудно было для остальных людей усвоить идею о полной неспособности Бога правильно судить живых людей, и сколь ни долго я сам привыкал к этой идее после моих длительных наблюдений в этой области».
Но раз Бог не понимает живых, значит Он Сам мог быть главой заговора против Щребера, мог считать его невменяемым и обрекать на все пройденные им мучения. Чтобы не быть сочтенным идиотом, он подверг себя чрезвычайно утомительной системе «мышления через силу». Ибо «каждый раз, когда моя интеллектуальная деятельность иссякала, Бог уверялся, что мои умственные способности исчерпали себя, и что уничтожение моего понимания (идиотия), на которое он так рассчитывал, наконец свершилось, и что теперь возможно удалиться».
Поведение Бога, при его нужде совершить дефекацию (или «пок – ть»), особенно сильно возмущает его. Данный абзац настолько характерен, что я приведу его полностью. Но для избежания неясности я сразу оговорюсь, что и чудеса, и голоса происходят от Бога, иначе говоря, от божественных лучей.
«Хотя это и приведет к упоминанию некоторых неприятных тем, я все же уделю еще несколько слов вопросу, который я только что процитировал («Почему ты не к – шь,?»), на том основании, что он хорошо характеризует всю ситуацию. Потребность к дефекации, как и все происходящее с моим телом, вызывается чудом. Эта потребность вызывается тем, что мои фекалии проталкиваются вперед (а иногда, наоборот, назад) по моему кишечнику; а если, из-за предшествовавшего акта дефекации достаточного количества этой субстанции там не оказывается, то все оставшееся содержимое моего кишечника, как бы мало его ни было, размазывается по моему анальному отверстию. Этот процесс является чудом, совершаемым верхним Богом, и оно повторяется по крайней мере десятки раз за день. Это связано с идеей, которая совершенно непонятна для людей, и свидетельствует лишь о полном незнании Богом живого человеческого организма. Согласно этой идее «ка – нье» является в определенном смысле законченным актом, иными словами, когда чудесно вызывается позыв ка – ть, цель уничтожить понимание оказывается достигнутой и окончательное удаление лучей становится возможным. Чтобы проникнуть к самому истоку этой идеи, мы должны предположить, что как мне кажется, существует некое недоразумение в связи с символическим значением акта дефекации, понятие, что, в сущности, всякий, кто находился в таких же как и я отношениях с божественными лучами, имеет в какой то степени право ка-ть на весь мир.
«Но нижеследующее доказывает крайнее вероломство применяемой по отношению ко мне политики. Почти каждый раз. когда у меня чудесным образом возникал позыв к дефекации, кого-либо другого из окружающих меня посылали (путем соответствующего стимулирования его нервов) в уборную, чтобы предотвратить мою дефекацию. Этот феномен я наблюдал годами и в настолько бессчетных случаях, – в тысячах случаев – и с такой регулярностью, что предположения о случайных совпадениях безусловно отпадают. И поэтому возникает вопрос: «Почему ты не к – шь?» на который напрашивается замечательно простой ответ, что я «настолько глуп и так далее». Перо буквально не подымается, чтобы описать такой чудовищный абсурд, как Бог, ослепленный своим незнанием человеческой природы настолько, что он способен предположить, что существует человек слишком глупый для того, чтобы делать то, что умеет каждое животное – слишком глупый, чтобы ка – ть. Когда, в случае подобного позыва, мне удается произвести дефекацию, – а обычно, т. к. практически всегда уборная оказывается занятой, я использую для этой цели ведро – процесс сопровождается нарастанием необычайно сильного чувства духовного сладострастия. Ибо облегчение от давления, оказываемого присутствием фекалий в кишечнике, порождает ощущение необычайного подъема в нервах сладострастия, и то же происходит при мочеиспускании. По этой причине, даже до сих пор, в то время как я отправляю свои естественные надобности, все лучи неизменно соединяются; по этой же самой причине, когда бы я не приступил к этим естественным актам, неизменно производится (пусть, как правило, и бесплодная) попытка чудесно остановить процесс дефекации или мочеиспускания.»
Более того, этот уникальный Бог Шребера не в состоянии научиться чему-либо даже на опыте: «Из-за той или иной постоянной особенности его натуры, Бог, по-видимому, не может извлекать уроков на будущее из таким образом полученного опыта». Стало быть, он может повторять вновь и вновь все те же мучительные испытания, и чудеса, и голоса, без изменения, год за годом, пока он неминуемо не становится посмешищем для жертвы своих преследований.
«В результате, т. к. теперь чудеса в огромной степени утратили свою былую способность наводить ужас, Бог кажется мне, помимо всего прочего, весьма забавным и ребячливым во всех его видимых мною проявлениях. Что касается моего собственного поведения, все это становится причиной того, что в целях самообороны мне часто приходится выступать по отношению к Богу в роли насмешника, а в некоторых случаях даже вслух насмехаться над ним.»
Но это критическое и мятежное отношение к Богу, тем не менее, часто сменяется у Шребера совершенно иным взглядом, многократно им выраженным:» Но здесь вновь я хочу особо подчеркнуть, что это всего лишь маленькие эпизоды, которые, я надеюсь, закончатся самое позднее после моей смерти, и что право насмехаться над Богом принадлежит только мне и никому кроме. Для них Он остается всемогущим творцом Неба и земли, первопричиной всего сущего, будущим спасением, перед которым нужно испытывать преклонение и глубочайшее благоговение (несмотря на то, что некоторые из общепринятых религиозных убеждений следует пересмотреть).
Поэтому предпринимаются многочисленные попытки оправдать поведение Бога по отношению к пациенту. В этих попытках, отражающих столь же много ума, сколь и все другие теодицеи, объяснение основывается то на общей природе душ, то на необходимости самосохранения, стоящей перед Богом, то на порочном влиянии души Флехсига. Тем не менее, в общем, болезнь рассматривается как борьба между человеком Шребером и Богом, победа в которой остается за человеком, несмотря на всю его слабость, т. к. на его стороне Мировой Порядок.
Медицинский отчет может заставить нас предположить, что случай Шребера представляет собой обычную форму фантазии об Искупителе, при которой больной считает себя Сыном Божьим, судьба которого – спасти мир от его несчастий, от грядущего разрушения и так далее. Именно по этой причине я счел нужным обратить внимание на особенности шреберова отношения к Богу. О значении этого его отношения к Богу для всего остального человечества лишь изредка говорится в Мемуарах, и то только при описании последней стадии формирования его иллюзий. Оно заключается в общих чертах в том, что ни один умерший не может достигнуть блаженства пока большая часть божественных лучей поглощены им (Шребером) за счет его силы притяжения. Также, лишь только на очень поздней стадии ясно проявляется отождествление себя с Иисусом Христом.
Бессмысленна любая попытка интерпретировать случай Шребера, не учитывая его особое представление о Боге, представляющее собою смесь преклонения и мятежности по отношению к Нему.
Теперь я обращусь к другому, тесно связанному с Богом предмету, а именно к состоянию блаженства. Шребер также называет его «загробной жизнью», до которой человеческая душа поднимается после смерти в процессе очищения. Он описывает ее как состояние непрерывного наслаждения, связанного с созерцанием Господа. Это не особо оригинально, но, с другой стороны, удивительно, что Шребер делает различие между мужским и женским состоянием блаженства. «Мужское состояние блаженства выше женского, которое, казалось, состояло исключительно в непрерывном чувстве сладострастия.» В других местах это совпадение состояния блаженства и сладострастия выражается более открыто и без ссылок на половые различия; и более того тот элемент блаженства, который заключается в созерцании Господа более не упоминается. Так, например: «Природа божественных нервов такова, что состояние блаженства сопровождается очень сильным ощущением сладострастия, хотя и не ограничивается только им.» И снова: «Сладострастие можно рассматривать как фрагмент состояния блаженства, заранее данный людям и другим живым существам.» Так что, состояние небесного наслаждения следует рассматривать как усиленное продолжение земного чувственного наслаждения!
Это понимание состояния блаженства было отнюдь не являлось тем элементом фантазий Шребера, который возник на ранней стадии его болезни и позже исчез из-за несовместимости с остальными фантазиями. Даже в Описании Случая Болезни, составленном пациентом для Апелляционного Суда в июле 1901 г., он подчеркивает как одно из своих величайших открытий то, что «сладострастие находится в близком родстве (до сих пор незаметном для остального человечества) с состоянием блаженства, в котором пребывают души умерших».
Мы в самом деле обнаружим, что это «близкое родство» является тем камнем, на котором он основывает свои надежды на грядущее примирение с Богом и окончание своих страданий. Божественные лучи утрачивают свою враждебность как только они убеждаются, что будучи поглощены его телом, они будут испытывать духовное сладострастие; Сам Господь требует, чтобы Он мог находить в нем сладострастие и угрожает ему совсем убрать лучи, если он не захочет культивировать сладострастие и не сможет предложить Господу то, чего Он требует.
Удивительная сексуализация состояния высшего блаженства предполагает возможность, что шреберовская концепция этого состояния возникла из сближения двух основных значений немецкого слова «selig» – а именно «мертвый» и «испытывающий чувственное удовольствие». Но этот пример сексуализации также предоставит нам случай исследовать общее отношение пациента к эротической стороне жизни и к вопросам сексуальных удовольствий. Ибо мы, психоаналитики, до сих пор поддерживали точку зрения, что корень любого нервного или умственного расстройства кроется в половой жизни пациента – некоторые из нас, исходя из исключительно эмпирических наблюдений, другие, находясь также под влиянием некоторых теоретических соображений.