Белый потолок. И слабость. Постоянно хочется спать.
Закрываю глаза. Проваливаюсь в бесконечный, зацикленный на одной сцене сон. Где албанец с заклеенным носом бьёт меня ножом в живот.
Просыпаюсь. Мокрый от пота. Хочется пить. Открываю глаза.
Надо мной склоняется знакомое лицо. Злата. В белом халате. Который сливается с белым потолком. Её чёрные волосы контрастом выделяются в этом царстве белого цвета.
– Пить, – прошу я и хватаю её правой рукой за попку. Наугад. Но не промахиваюсь.
– Теперь вижу, что жить будешь, – Злата шлёпает меня по руке.
Я окончательно разлепляю глаза. Голова немного кружится. Я в палате. По бокам ещё две кровати. Пустые. У изголовья Злата. Она даёт мне напиться. Вода освежает пересохшее горло. Становится легче.
– У тебя ножевые ранения были, – говорит она, – жизненно важные органы не задеты. Но потерял много крови. И потом заражение было.
– Так эта сволочь меня немытым ножом ударила? – спрашиваю я.
– Не знаю, – говорит Злата, – мытым или немытым, но заражение ты получил. А сволочь твоя умерла вчера. От огнестрельных ранений. Говорят, его полиция подстрелила, когда он на тебя напал.
– Это хорошо, – шепчу я.
Голова опять начинает кружиться.
– Что хорошо? – спрашивает Злата.
– Что умер, – отвечаю я, – хорошо, что умер.
– Как можно радоваться чужой смерти? – удивляется Злата.
– Он не любил украинцев, – вновь шепчу я.
И проваливаюсь в сон…
Просыпаюсь. Перед глазами уже ставший родным белый потолок. Хочется в туалет. Протягиваю руку и жму на красную кнопку вызова.
Через минуту в палату заходит пожилая женщина в белом халате.
– Что случилось? – обращается она ко мне по-русски.
– Где тут у вас туалет? – спрашиваю я.
– Рано тебе в туалет самостоятельно ходить, – говорит женщина, – я тебе утку сейчас дам.
– Я по-большому, – предупреждаю я, – может, как-нибудь сам?
– Нет, – обрубает женщина, – доктор запретила. Через день-два будешь сам. А пока с моей помощью.
И она засовывает мне под одеяло утку. Прилаживает её там. Мне стыдно. Но делать нечего.
– Вас как зовут? – спрашиваю я женщину.
– Виолетта Николаевна, – отвечает та, – можно просто Вика.
Она подтирает мне задницу, уносит смердящую утку куда-то. Потом возвращается. С человеком в форме.
– Добрый день, – приветствует он меня, – я из полиции. Надо вас допросить.
Виолетта уходит. А человек в форме проводит допрос.
Что я делал? Знаком ли с Илли? Какие нас связывали отношения?
Ответил. Что виделись несколько лет назад. Что он продавал наркотики моей девушке. На почве этого имел с ним конфликт.
– А Гонза вам ничего не говорил? – спросил я после допроса.
– Какой Гонза? – удивился человек в форме.
– Никакой, – я улыбаюсь служивому, – это я так, от усталости.
Я, и правда, устал. От всех этих вопросов и воспоминаний.
Человек в форме уходит, пожелав мне скорейшего выздоровления.
Приходит Злата. С тарелкой манной каши. И начинает меня кормить. С ложечки. Как мама в детстве. Только в отличие от того, маленького, Вадима я не капризничаю и ем всё. Зажмуриваясь от удовольствия. Как это всё-таки здорово – быть живым.
– Ты бандит? – спрашивает меня Злата, перестав кормить.
– Нет, я не бандит, – отвечаю я, – с чего ты взяла?
– Тебя ножом порезали, – напоминает мне Злата, – и в Париж мы с тобой приехали на машине, а улетели на самолёте. И полиция к тебе приходила. И ещё мне мама сказала, что все русские замешаны в мафии.
– Маме привет, – улыбнулся я, – я не бандит, не переживай. А ножом меня порезали из-за моей бывшей. Она была наркоманка и проститутка. Я пытался вытащить её. Но у меня ничего не получилось. В итоге она в тюрьме. Её сутенёр мёртв. А я в больнице.
– Ты мне рассказывал, – кивнула Злата, – и что её звали так же, как и меня. Злата.
– Так же, как и тебя, – вздохнул я, – Злата.
– Ты меня поэтому выбрал? – нахмурилась она.
– Вообще-то, это ты машину остановила, когда в Париж ехала, – напомнил я ей, – никого я не выбирал. Ты мне понравилась. Очень. Каша ещё осталась?
– Нет, ты всё съел, – Злата встала, – отдыхай.
– Погоди, – остановил я её, – а где мои вещи?
– Тут, в ящичке, – Злата махнула рукой на предбанник палаты, где рядком стояли длинные металлические шкафчики, – всё, что при тебе было. Кроме майки. Она вся в крови, мы её выкинули. Тебе надо что-то?
– Конечно, надо, – обрадовался я, – телефон в первую очередь. И всё, что в карманах было. Письмо там должно лежать. Из вашей больницы.
Злата вышла в коридорчик. Открыла один из шкафчиков. Порылась в нём.
– Писем нет, – сказала, – телефон тут. Но он разряжен. Я тебе принесу зарядку. У наших девчонок у кого-то есть такой же.
Она кинула мне на одеяло мой айфон. Сходила за зарядкой.
Подключила телефон. Погладила меня по голове. Поцеловала в лоб. И ушла. По своим медицинским делам.
А я немного зарядил телефон. Включил его. Мама родная! 49 пропущенных звонков и 17 смсок.
Первая была от Гонзы: «У тебя всё будет хорошо. Я в командировке. Присмотрись к соседу».
Я задумался. К какому соседу?
Мои раздумья прервал телефонный звонок.
– Добрый день, – раздался женский голос в трубке, – я не могу до вас дозвониться. А мне с вами надо срочно встретиться.
– А вы кто? – осторожно спросил я.
– Яна, – отозвалась трубка.
– Какая Яна? – продолжил я допрос.
– Яна, которая с вашей дочкой живёт, с Наталкой, – ответила трубка, – вы ещё нам денег дали. На лечение. Вы где-то рядом живёте, но не сказали где. Мне надо с вами встретиться.
– Я сейчас не дома, – ответил я и добавил: – Но тоже недалеко от вас. Я в больнице. В Мотоле.
– Ой, что-то случилось? Вы живы? – заверещала трубка. – В каком отделении? Я приеду.
– В хирургии, – ответил я, – и у меня всё нормально. Спасибо за заботу.
Но трубка не ответила. Точнее, ответила, но короткими гудками.
А я принялся отвечать на другие смски, перезванивать и сообщать, что временно не могу вернуться в строй. Заболел. Аппендицит у меня. Вырезали.
Устал. Отложил телефон. Задремал.
Разбудила меня Злата. Она осторожно тронула меня за плечо.
– К тебе посетители, – сказала сухо.
И ушла.
Вместо неё в палату ввалилась Яна с двумя младенцами. Которых она бросила на соседней кровати. А сама уселась на мою.
– Моя мама решила выйти замуж, – сообщила она мне.
– Рад за неё, – сказал я, прощаясь с остатками сна.
Яна всхлипнула.
– Она хочет, чтобы мы съехали, – продолжала она, – в течение недели. Это её двухкомнатная квартира, и она хочет там жить вдвоём с мужем.
– А я тут при чём? – спросил я,
– Так Наталка же ваша дочь, – по-бабьи заголосила Яна, – её же тоже выгоняют. Вместе с нами со всеми.
– Погоди, – я поморщился от вернувшейся головной боли, – я ещё толком не знаю, моя ли это дочь. В коридорчике в среднем шкафу мои вещи. Посмотри, есть ли там конверт?
Яна вскочила. Убежала в предбанник палаты. Вернулась оттуда с моими вещами. Брюки, записная книжка, ключи от дома. Всё. Никакого письма точно не было.
– Можно, мы у вас поживём немного? – попросила Яна. – Это же ваша дочь. Она на вас похожа. Как две капли воды. А вы всё равно в больнице сейчас.
И она принялась меня уговаривать. Приводить примеры сходства, взывать к моей совести, обещать быть тише воды, ниже травы…
Через полчаса я сдался.
– Ключи возьми, – сказал я. – В кабинет даже не суйся. В твоём распоряжении спальня и большая комната. А я выпишусь, придумаю, куда этот ваш детский сад деть.
– Вот спасибо, – закричала Яна и полезла меня целовать, – мы потихонечку, ничего не испортим. И нам на массаж от вас ближе ездить.
– Осторожно, у меня рука порезана, – попытался я увернуться от Яниных объятий, – и живот.
Яна послушно вернулась на исходную позицию. На краешек кровати.
– У меня просьба будет, – продолжил я, – мне надо принести записную книжку с визитницей. И планшет. Все гаджеты, что есть в квартире, тащи. Всё это на рабочем столе лежит. Желательно завтра. И почтовый ящик проверить.
– Всё сделаю, – кивнула Яна и начала собираться, – девочкам кушать пора. Я вашу дочку своим молоком кормлю, вы не против?
– Ещё неизвестно, чья это дочка, – проворчал я, – но нет, не против. Кормите, кого хотите.
Яна сгребла детей с соседней кровати и покинула помещение. Вместо неё появилась Злата.
– Это что за баба? – спросила она. Зло как-то спросила, не по-доброму.
– Знакомая, – ответил я, – её мать из дома выгоняет с двумя детьми. А дети болеют.
Голос мой прозвучал как-то неубедительно.
– А почему она к тебе пришла? – продолжала допрашивать Злата. – Что за знакомая? Ты давно её знаешь?
– Недавно, – вздохнул я, – вижу второй раз в жизни. У неё сейчас две девочки, болеют. Я ей дал ключи от своей квартиры.
Наступила тишина.
– А ты всем ключи от квартиры даёшь? – наконец-то спросила Злата.
– Нет, – буркнул я, – только избранным.
Зазвонил телефон. Который и прервал наш тяжёлый разговор. Звонил арендатор с сообщением, что он съезжает. Пока я с ним общался, Злата вышла из палаты.
А я задремал. Устав от разговоров и объяснений.
Прошло два дня. Яна притащила мне то, что я её просил. Я устроил на своей кровати импровизированный офис. Ноут, телефон, записная книжка.
Живот болел всё меньше и меньше. Рука тоже заживала.
Утром меня разбудил шум. Я приоткрыл глаза и увидел, что на соседнюю койку двое санитаров укладывают пациента. Чернявого молодого мужчину.
Его осторожно положили на постель. Прикрыли одеялом. Мужчина повернул ко мне лицо. На лбу у него блестели капельки пота.
– Добрый день, – сказал я ему по-чешски.
– Guten tag, – ответил тот.
– И вам не хворать, – проворчал я, выдавив из себя улыбку немецкоговорящему соседу.
– О, соотечественник, – вдруг по-русски заговорил чернявый, – а то одни чехи кругом. Бормочут что-то на своём дурацком языке, ничего не понятно. Меня Гиви зовут.
– Вадим, – представился я, – только почему дурацкий? Нормальный язык.
– Да что в нём нормального? – Гиви стёр со лба капли пота. – Не язык, а недоразумение. Младик, голчичка, пани. Язык пидоров. То ли дело у нас. У грузин. Настоящий мужской язык. Каждое слово – как удар кинжала. Я когда своё имя говорю, люди пугаются.
– Это тебя от испуга в больницу положили? – улыбнулся я.
– Нет, не от испуга, – ответил Гиви, – это у меня аппендицит. С осложнением. Чего-то там загнило.
– Бывает, – я улёгся поудобнее, – у меня вот тоже заражение было. Нож, говорят, ржавый.
– Вот-вот, – Гиви даже приподнялся от волнения на кровати, – центр Европы, а у них ножи ржавые. Им лень нож спиртом протереть, прежде чем человека резать. Пидорасы.
Я не стал поправлять Гиви и рассказывать о том, кто именно не протёр нож. Вдруг навалилась усталость. Я закрыл глаза. Задремал.
Проснулся я от какого-то щёлканья. Рядом, на соседней кровати, лежал Гиви и перебирал чётки, бормоча себе что-то под нос. Щёлк, щёлк…
– Молитвы читаешь? – спросил я товарища по несчастью.
– Суры, – поправил меня Гиви, – и даже не их, а начало, во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного.
– Ты мусульманин, что ли? – спросил я.
– Да, – кивнул Гиви, – мусульманин.
– Странно, – удивился я, – я думал, что грузины православные, как и русские.
– Мусульмане есть в любой нации, – заученно ответил Гиви, – почему я должен быть той же веры, что и большинство? Я выбираю веру сам, без всяких оглядок на то, кого больше или кого меньше. Кстати, ты христианин? Если да, то где твой нательный крестик?
– Дома лежит, – проворчал я, – цепочка порвалась.
– Золотая цепочка? – уточнил Гиви.
– Золотая, – подтвердил я, – и крестик золотой, с бриллиантами. А что?
– Да ничего хорошего, – вздохнул Гиви, – если бы ты был истинно верующим, то крестик бы у тебя был обычный, без бриллиантов. И носил бы ты его на верёвочке. А так показуха одна, а не вера это.
– Послушай, уважаемый, – я приподнялся на локте, – моё отношение с богом – это моё личное дело. И моё личное дело, какой крестик и на чём носить. Я же не лезу в твоё мусульманство и суры твои не критикую.
– Уважаемый, – передразнил меня Гиви, – без веры человек слаб и беспомощен. Истинная вера помогает человеку жить. Не важно, мусульманин он или христианин.
– Жить человеку помогают мозги, – я откинулся на подушку, – только не у всех они есть.
– У большинства населения мозгов нет, – улыбнулся Гиви, – они овцы. А овцам нужны пастухи.
– Это я и без тебя знаю, – сказал я, – в школе учился. А ты себя пастухом или овцой считаешь?
– Я пастух, – вдруг серьёзно и даже как-то торжественно ответил Гиви, – я не просто повторяю, что написано в Коране. Я умею вселить веру в сердца других людей.
– А я не пастух, – отозвался я со своей кровати, – я, скорее, волк-одиночка.
– Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, – хмыкнул Гиви.
Я хотел ему возразить, но не успел. Вошла Злата.
Она поздоровалась. Подошла к моей кровати. Проверила повязку.
– Вах, какая красавица, особенно сзади, – причмокнул со своей кровати Гиви, – я бы…
– Ты бы помолчал бы, – прервал я его, – это моя женщина.
– Извини, – тут же отозвался Гиви, – я не знал. Извини. Язык мой – враг мой. Красивая у тебя женщина.
– О чём вы говорите? – спросила Злата, оглянувшись на Гиви.
– Он говорит, что ты красивая, – ответил я.
– А что ты ему сказал? – улыбнулась Злата.
– Я сказал, что ты моя женщина, – я почему-то покраснел. Или мне показалось, что покраснел.
– А я твоя женщина? – опять спросила Злата, погладив меня по голове.
– Моя, – ответил я, – если ты не против.
Злата наклонилась. Поцеловала меня в лоб. На соседней койке вздохнул Гиви.
– Рана быстро заживает, – сказала она, – у тебя крепкий организм. Завтра-послезавтра уже можешь начинать потихоньку ходить. В туалет и обратно.
– Хорошо, – прошептал я.
Злата выпрямилась. Оглянулась на Гиви. И вышла из палаты. Покачивая бёдрами. Или мне показалось, что покачивая.
– Всё равно – не мужской язык у них, у этих чехов, – прервал молчание Гиви. – Что ты ей про меня сказал?
– Я сказал, что ты шовинист и ксенофоб, – сказал я язвительно, – а она сказала, что подмешает тебе в еду слабительное, и ты вылечишься от всего этого.
– Шутишь, да? – рассмеялся Гиви. – Приятно в одной палате полежать с умным и весёлым человеком.
– В каждой шутке есть доля правды, – отозвался я, – так что ты не расслабляйся.
Где-то что-то запикало. Оказалось, что звук шёл от электронных часов Гиви.
– Мне надо помолиться, – сказал он, – не мешай мне, пожалуйста.
– Хорошо, – согласился я.
Гиви что-то забормотал. Что-то про Аллаха. Я отвернулся.
Молился Гиви несколько минут. Изредка щёлкая чётками.
Помолился. Помолчал.
Я достал телефон, набрал знакомого букиниста. Включил громкую связь. Попросил отложить мне Коран.
– У меня есть подарочное издание, – сказал букинист.
– Мне самое дешёвое, – попросил я, – важен текст, а не обёртка. Я пришлю девочку. Она скажет, что от меня.
– Хорошо, – согласился букинист, – подготовлю тебе самое дешёвое издание. Для бедных.
Гиви хмыкнул.
– Сравним две религии, – предложил я Гиви, – Библия у меня дома лежит. Я попрошу знакомую, она принесёт и к букинисту смотается.
Я взял телефон и хотел позвонить Яне. Но она появилась в палате собственной персоной.
Постучалась, просунула свою голову в дверной проём. Затем заползла и сама с двумя детскими капсулами.
– А мы к папе в гости пришли, – сказала она, глупо улыбаясь, – блины принесли. Чтобы выздоравливал.
Капсулы молчали.
– Это тоже твоя женщина? – развеселился Гиви. – У тебя их тут сколько? Дети тоже твои?
– Это просто знакомая, – поморщился я, – за детьми смотрит, за своими и чужими. И пожрать приносит.
– Что он говорит? – Яна покосилась на веселящегося Гиви.
– Он спрашивает, моя ли ты женщина.
– И что ты ответил? – заинтересовалась Яна.
– Я сказал, что ты многодетная мать, – вздохнул я, – и что тебя все бросили, а я подобрал. И вот теперь ты выполняешь мои мелкие поручения.
Яна недовольно поджала губу.
Судя по всему, ей не понравилось, что я сказал про неё.
– А что за поручение? – спросила она.
– Доехать до Будеёвицкой и забрать книжку, – начал инструктировать я, – купить фруктов и йогуртов. Дома на книжной полке взять Библию. И привезти всё это сюда.
– Хорошо, – послушно кивнула Яна, – а на дочку не хочешь посмотреть?
– Не хочу, – ответил я, – ещё неизвестно, чья это дочка.
Словно услышав меня, одна из капсул захныкала.
– Идём уже, идём, – засуетилась Яна.
Она подхватила детишек и умчалась выполнять мои поручения.
Вместо неё появляется Виолетта Николаевна. С двумя утками.
– Я не буду, – заявляю я, – у меня есть силы в туалет сходить самостоятельно.
– Иди, – благосклонно разрешает Виолетта Николаевна, – доктор разрешила. А грузинчику ещё рано ходить. Будет гадить в утку.
– Я не грузинчик, я грузин, – возмущается Гиви.
– Как скажешь, милый, – Виолетта Николаевна помогает мне подняться, а затем направляется к постели Гиви. – Ты по-маленькому или по-большому?
– Я сам, – сопит Гиви, – не надо за мои ноги хвататься.
Я отворачиваюсь и по стеночке иду в туалет. Голова кружится, но совсем немного.
Я иду. Сам. Без посторонней помощи.
Красота.
Возвращаюсь в палату. Виолетты Николаевны уже нет. Ушла со своими утками.
Гиви лежит бледный. На лбу капельки пота.
– Плохо тебе? – спрашиваю.
– Нормально, – отвечает он еле слышно, – но что-то у меня все силы на говно ушли.
Я сваливаюсь на свою постель, корчась от хохота. Где-то рядом похрюкивает Гиви.
От смеха разболелась рана на животе. Успокаиваюсь. Глажу повязку, словно беременная женщина свой живот. Засыпаю.
Сквозь сон слышу, как Яна приносит книги и продукты. Но глаза не открываю. Мне что-то снится. Что-то доброе и приятное.
Просыпаюсь к ужину. Виолетта Николаевна приносит нам пластмассовые полубоксы-полуподносы.
У меня кусок говядины с картофельным пюре. У Гиви сосиска и тоже пюре, но немного другого цвета. Потемнее.
Виолетта Николаевна начинает кормить Гиви.
– А почему у нас еда разная? – спрашиваю я.
– Так вам наша главная из дому приносит, – вилка с куском сосиски замирает около рта Гиви, – а ваш сосед, как все. Из столовой.
Я морщусь. Залезаю в тумбочку. Отрываю от связки пару бананов. Добавляю к ним яблоко. Всё это передаю Гиви.
– И два йогурта нам принесите после ужина, пожалуйста, – прошу я Виолетту. – Злата сегодня дежурит?
– Дежурит, – улыбается Виолетта Николаевна, – ща докормлю грузинчика и позову.
– Я грузин, – вздыхает Гиви, – и я сам могу доесть. Спасибо.
– Сам так сам, – соглашается Виолетта и уходит.
Злата появляется в палате тихо. Подходит. Садится на мою кровать. Гладит меня по руке.
– Спасибо тебе, – говорю я ей, – всё очень вкусно.
– Пожалуйста, улыбается она, – я завтра суп принесу, куриный.
– Можно тебя попросить то же самое и Гиви носить покушать? – прошу я, перехватывая руку Златы. – А то мне неудобно.
– Почему неудобно? – не понимает Злата.
– У нас так не принято, – говорю я, – если тебе что-то принесли, то надо делиться.
– Загадочный русский менталитет, – улыбается Злата, – хорошо, буду вам двоим готовить. Мне нравится варить и жарить.
– У тебя всё очень вкусно, – хвалю я её.
Злата краснеет от удовольствия. Быстро наклоняется ко мне. Целует в лоб.
– У тебя всё очень хорошо заживает, – говорит она, – завтра утром на перевязке посмотрим, что там и как. А сейчас спать. Это лучшее лекарство.
Злата встаёт и уходит.
– Спасибо за десерт, – подаёт голос Гиви. – Любят тебя бабы, как я вижу. Жрать носят. Книжки. Детей вот. Сразу двоих.
– Это не мои, – отзываюсь я, – по крайней мере, одна точно не моя.
Гиви ржёт на своей койке.
Весёлый у меня сосед.
Весь следующий день я читаю Коран. Изредка переключаясь на Библию.
Иногда, когда мне что-то непонятно, спрашиваю у Гиви. Он, судя по всему, в богословии подкован. С удовольствием отвечает.
Книги во многом похожи. Одни и те же принципы. Одни и те же мысли. Только названия разные.
– Всё одно и то же, – говорю я Гиви, – ничего нового. Даже смертные грехи такие же.
– Разница большая, – отзывается Гиви, – за Ислам хоть сейчас тысячи людей готовы отдать свои жизни. А за православие кто сегодня готов умереть? Попы ваши зажирели, из церкви устроили кооператив. Торгуют всем направо и налево.
– А в Исламе не торгуют? – усмехаюсь я.
– Не торгуют, – терпеливо отвечает Гиви, – у нас даже банки проценты не берут. Нет такого понятия, как спекуляция. И это самые надёжные банки в мире. Надёжнее швейцарских.
Я лезу в интернет. Читаю про исламский банкинг. Действительно, нет процентов.
С Гиви интересно. Он умный и начитанный. Но все его разговоры сводятся к одному и тому же. Нет Бога на свете, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.
Мне это начинает немного надоедать.
– Гиви, – говорю я, – веры я менять не собираюсь. Не старайся. Да и меня более земные вопросы в данный момент волнуют. Мне бы выздороветь побыстрее да бизнес в норму привести. А я тут из-за какого-то ненавистника украинцев в палате лежу.
Словно услышав мой монолог, звонит телефон. Василь.
– Привет, начальник, – кричит он откуда-то, где работает перфоратор, – надо бы встретиться. Заказ я твой выполнил.
– Какой заказ? – спрашиваю я.
– Не по телефону, – отвечает Василь, – на месте всё. На Прагу 6 можешь подъехать? Тут шикарная пельменная открылась.
– Сейчас не могу, – отвечаю я, – через неделю только.
– Хорошо, – соглашается Василь, – через неделю так через неделю. Деньги с собой возьми.
– Сколько? – интересуюсь я.
– Две тыщи евро, – после секундной паузы сообщает Василь.
– Нафига столько много? – спрашиваю я, стараясь вспомнить, сколько я должен Василю. И должен ли вообще.
– Не по телефону, – опять отвечает Василь, – на месте всё.
Я чертыхаюсь.
– Скинь адрес своей чудо-пельменной, – прошу я, – ровно через неделю встретимся.
– А ты что, заболел, что ли? – запоздало спрашивает Василь.
– Не по телефону, – мстительно говорю я и вешаю трубку.
– Работа? – любопытствует Гиви.
– Работа, – отвечаю я, – пойду разомнусь.
Я встаю с кровати. Осторожно, вдоль стеночки, выхожу в коридор. По пути прихватив из своего ящика удостоверение личности. В коридоре пусто. Лишь у входа стоит санитар и что-то читает в телефоне.
Увидев меня, он хватает кресло на колёсиках и устремляется ко мне.
– Садитесь, больной, – говорит он.
Я поднимаю глаза. Ёлки-палки, да это же Гонза!
Он подмигивает мне и усаживает в кресло.
– Куда едем? – спрашивает.
– 5 этаж, – отвечаю я, – блок Б. Генетика и репродукция.
– Ты решил пожертвовать сперму для одиноких женщин? – веселится Гонза.
Мы заходим в лифт, едем вверх.
– Что за маскарад? – спрашиваю я. – Или тебя из полиции выперли?
– Работа под прикрытием, – отвечает Гонза, и из его голоса исчезает прежняя весёлость, – твоего соседа пасу. Чтобы не убёг.
– А я-то думал, ты о моём здоровье беспокоишься, – вздыхаю я.
– Этой работой и о твоём здоровье тоже, – отвечает Гонза. – Гиви твой очень серьёзный человек. Мы его давно ведём. Да вот луганские отморозки как снег на голову. Взяли и всю операцию нам завалили. И Гиви подрезали.
– А я тут при чём? – спросил я. – Я тут каким боком? Почему-то я раньше жил нормально. Никого не трогал. Всё у меня было хорошо. И тут опять какие-то тёмные личности, оружие, наркотики, полиция. Какой-то параллельный мир. Кто такой, этот Гиви?
Гонза вывез меня из лифта. Остановился у стеночки. Обошёл коляску. Присел передо мной на корточки.
– Я не могу сказать, кто такой Гиви, – ответил, – он очень опасный человек, помни об этом. Большинство людей даже не подозревают о том мире, в который ты в последнее время периодически окунаешься. И слава богу. Тебе просто везёт на неприятности. Вот как началось с той твоей Златы, так и не везёт.
– Спасибо, обнадёжил, – буркнул я, – и что теперь делать?
– Ничего, – ответил Гонза, – просто слушай его. Но на веру ничего не принимай. Такие, как Гиви, мягко стелют, да жёстко спать. Поможешь нам – окажешь большую услугу. Нет – тебе слова никто не скажет. Твой выбор.
– Эх, – выдохнул я, – всё у вас просто. А мне, между прочим, деньги надо зарабатывать. У меня вон хата на Ольшанке пустая стоит. А я, вместо того чтобы бегать по городу и сдавать её, тут прохлаждаюсь.
Гонза на минутку задумался.
– Официально сдаёшь? По бумагам? – спросил. – Почём?
– Да, всё официально, договор, все дела, – ответил я. – А что?
– Я поговорю, мы её проведём как конспиративную, – сказал Гонза, – на пару месяцев. Почём сдашь?
– Благодетель, – дурашливо заголосил я, – отец родной. Где же ты раньше был? Я бы вашей конторе по десятку квартир в год сдавал. Всего по полторы тыщи евро за штуку.
– Не дороговато ли? – спросил Гонза. – Красная цена тысяча. И в кронах. Зачем нам чуждые Чехии евро?
– Договорились, – тут же сказал я, – по тыще евро в кронах. На два месяца. Ключи у меня дома в столе. Я позвоню Яне, она пустит. На ключах бирка с адресом.