Линда ушла в дом поговорить по телефону – с кем это, в такую рань? Джон, лежа в гидромассажном бассейне, смотрел, как она расхаживает взад-вперед в халате и выцветшем купальнике с тропическим узором – наверное, у кого-то из девочек взяла. Приятно нежиться в бассейне, держа над водой чашку кофе; тебя чуть сносит в сторону, со дна поднимаются пузырьки. Фиговое дерево уже месяц как облетело, а у хурмы ветви отяжелели от плодов. Пусть девочки, как приедут, печенья напекут, подумал он, с хурмой. Линда, кажется, такое пекла, когда дети были маленькие. Можно и что-нибудь еще приготовить – варенье сварить? Столько фруктов пропадает, безобразие! Пусть садовник в ящики ее соберет, а детям останется только приготовить. А рецепт у Линды есть.
Хлопнула сетчатая дверь. Линда скинула халат, залезла в бассейн.
– Сашин рейс задерживается.
– До скольких?
– До четырех-пяти, наверное.
В этот час под праздник пробки будут страшные – час туда, два обратно, если не дольше. Прихватить права Саша не додумалась, машину в прокате ей не дадут.
– А Эндрю, она сказала, не приедет. – Линда состроила гримасу: она уверена, что Сашин парень женат, хоть Саша ни разу об этом не спрашивала.
Линда выловила из бассейна листок и устроилась в воде с книгой. Читала она много: о святых и об ангелах, о чудачках-миллионершах из далекого прошлого. Воспоминания матерей «школьных стрелков», труды целителей, утверждавших, что причина рака – в нелюбви к себе. На этот раз она читала воспоминания девочки, которую в одиннадцать лет похитил маньяк и почти десять лет продержал в сарае.
– Зубы у нее при этом были в порядке, – сообщила Линда. – В таких-то условиях. Она их ногтями скребла каждый вечер. В конце концов он ей дал зубную щетку.
– Боже! – Джон надеялся, что не промахнулся с ответом, но Линда уже снова уткнулась в книгу, мирно покачиваясь в воде. Когда перестали подниматься воздушные струи, Джон молча встал и снова включил.
Первым из детей приехал Сэм – из Милпитаса, на подержанном седане, что купил прошлым летом. Перед покупкой он позвонил миллион раз, взвешивал все «за» и «против»: что лучше – купить авто с пробегом или взять что-нибудь поновее в аренду, скоро ли «ауди» потребуется ремонт. Как Линда на это время находит, дивился Джон – сыну уже тридцать, а он машину сам выбрать не может, – но она исправно отвечала на звонки, уходила с телефоном в другую комнату, бросив Джона. В последнее время он пристрастился к сериалу про двух старушек, которые вместе живут, – одна строгая, чопорная, другая легкомысленная. И это хорошо, что конца сериалу не видно – длинная история об их нехитрых радостях и горестях в безымянном приморском городке. И время над ними не властно, будто они уже умерли, хоть действие, судя по всему, происходит не в раю, а где-нибудь в Санта-Барбаре.
Следом приехала Хлоя, из Сакраменто, – сказала, что датчик топлива у нее полчаса мигал, если не дольше. Она проходила стажировку – бесплатную, разумеется. Съемную квартиру ей до сих пор оплачивают Джон с Линдой, она же младшая.
– Ты где заправлялась?
– Я еще не заправлялась, – ответила Хлоя. – Успеется.
– Тебе надо было остановиться, – нахмурился Джон. – Нельзя с пустым баком ездить. И колесо у тебя переднее спущено, – ворчал он, но Хлоя не слушала, а уже, стоя на коленях посреди гравиевой дорожки, обнималась с собакой.
– Ах ты мой сладкий! – приговаривала она, тиская Зеро; очки у нее запотели. – Ты мой хороший!
Зеро вечно дрожал – кто-то из детей вычитал в интернете, что у джек-расселов так бывает, но Джона все равно это беспокоило.
Встречать Сашу поехала Линда – Джону с больной спиной долго за рулем сидеть нельзя, да и Линда сама вызвалась, хотела побыть с дочерью вдвоем. Зеро следом за Линдой полез в машину, стал тереться о ее ноги.
– Без поводка его не выпускай, – предупредила она. – Береги его, ладно?
Джон отыскал поводок, пристегнул к ошейнику аккуратно, стараясь не задеть распухшие швы у Зеро – жутковатые на вид, как паучьи лапы. Зеро пыхтел. Еще пять недель надо будет следить, чтобы он не поворачивался с боку на бок, не бегал, не прыгал. С поводка не спускать, без присмотра не оставлять, а то кардиостимулятор не приживется. Джон раньше не знал, что бывают кардиостимуляторы для собак, да и вообще считал, что собаке место не в доме, а во дворе, а сейчас вот ковыляет за Зеро следом, пока тот обнюхивает деревья.
Зеро дотащился до забора, постоял немного и поплелся дальше. Задний двор у них размером в два акра, соседи вроде бы далеко, и все равно один из них как-то звонил в полицию – собака, мол, лает. До всего-то им дело есть, даже до чужих собак. Зеро остановился, понюхал сдутый футбольный мяч, старый-престарый, похожий на ископаемое, и затрусил дальше. Наконец, с жалким видом оглянувшись на Джона, присел, оставил полужидкую кучку ядовито-зеленого цвета.
Внутри у песика невидимое устройство, поддерживает в нем жизнь, заставляет биться сердце. «Робопес», – бормотал под нос Джон, забрасывая кучку землей.
Уже четыре. Самолет, наверное, заходит на посадку, Линда кружит по зоне прилета. Можно уже и винца выпить.
– Хлоя, составишь компанию?
Хлоя отказалась.
– Я на вакансии отвечаю. – Она сидела по-турецки на кровати. – Видишь? – И на секунду развернула к нему ноутбук – на экране документ, а судя по звуку, сериал.
Хлоя до сих пор кажется подростком, хоть и окончила колледж почти два года назад. Джон в ее годы уже работал у Майка, а к тридцати у него была своя бригада. И Сэм тогда уже родился. А у нынешней молодежи десяток свободных лет прибавился – и для чего? Без дела слоняться, по стажировкам бегать.
Джон попытался уломать дочь:
– А может, пойдем? Во дворе посидим, там сейчас хорошо.
Хлоя уставилась в экран.
– Дверь закрой, – сказала она сухо.
Иногда их грубость убивала наповал.
Джон соорудил себе закуску: ломтики сыра (плесень пришлось срезать), салями, залежавшиеся оливки, скукожившиеся в рассоле. Вышел с бумажной тарелкой во внутренний дворик, плюхнулся в одно из кресел. Подушки совсем отсырели – прогнили, наверное, изнутри. Вырядился он чучелом: белые кроссовки, белые носки, джинсы и Линдин свитер домашней вязки – сразу видно, женский. В его годы уже все равно, как он выглядит. Кому какое дело? Подошел Зеро, ткнулся ему в ладонь; Джон скормил ему кружочек салями. Пес еще ничего, когда смирный. Надо бы поводок на него надеть, но поводок где-то в доме, да и Зеро разомлел, вряд ли станет бегать-прыгать. Задний двор весь зеленый, но по-зимнему. Под большим дубом – яма для костра, кто-то из детей еще в школе вырыл, по краю обложил камнями, а сейчас она забита мусором и сухими листьями. Наверное, это Сэм выкопал, пусть он и убирает, подумал Джон. В нем вспыхнула ярость, но тут же отхлынула. Что же теперь, наорать на Сэма? Дети сейчас в ответ на его гнев только смеются. Еще кусочек салями псу, кусочек себе. Колбаса была холодная, отдавала холодильником и пластиком. Зеро смотрел на него мраморными глазами, дышал голодной пастью, пока Джон его не шуганул.
Он знал, что будут пробки, но Линда с Сашей добирались даже дольше, чем он ожидал. Услыхав, что они подъезжают, Джон вышел на крыльцо. Садовник по его просьбе всюду заранее развесил гирлянды – на заборе, на окнах, вдоль края крыши. Гирлянды – новые, светодиодные – лучились холодным белым сиянием. В синих сумерках было красиво, но Джон тосковал по цветным фонарикам детства, по этим мультяшным лампочкам – красным, синим, оранжевым, зеленым, и плевать, что красили их ядовитой краской.
Саша открыла переднюю дверь, выбралась из машины с сумочкой и бутылкой из-под воды.
– Чемодан мой в аэропорту потеряли. Я так расстроилась, прости. Привет, папа.
И обняла его за плечо. Немного грустная, чуть располнела с прошлого приезда. И брюки дурацкие, слишком широкие, и с косметикой перестаралась, щеки так и лоснятся.
– Пожаловалась куда следует?
– Все как надо. То есть да, оставила свои данные и все такое. И номер квитанции, отслеживать на сайте. Не найдут, куда им!
– Посмотрим, – сказала Линда. – Не найдут, так ущерб возместят.
– Пробки были? – спросил Джон.
– До сто первой трассы все забито, – ответила Линда. – Безобразие.
Будь у Саши чемодан, Джону было бы чем руки занять. Он обвел жестом темную подъездную дорожку, ярко освещенное крыльцо:
– Ну вот, теперь все в сборе.
– Совсем другое дело, – одобрил Сэм. – Правда ведь, лучше? – Он был на кухне, подключал Линдин планшет к колонке, что привез в подарок. – Теперь можешь слушать все что захочешь.
– Он же, кажется, сломан, – отозвалась Линда, хлопотавшая у плиты. – Планшет. Спроси у папы, он скажет.
– Разрядился, вот и все, – объяснил Сэм. – Видишь? Надо в сеть включить, вот так.
Кухонная стойка ломилась от еды: Маргарет, секретарша Джона, принесла тарелку домашних пирожных «картошка» в прозрачной пленке, давние клиенты прислали жестянку макадамии и корзинку с инжирным вареньем – ему самое место в чулане, будет пылиться рядом с прошлогодним. Тут же, в корзине, лимоны из сада – в этом году уродились на славу. Куда же их девать? Хоть часть садовнику отдать, пускай забирает. Хлоя, устроившись на табуретке, вынимала из конвертов рождественские открытки, Зеро жался к ее ногам.
– А это еще кто? – Хлоя поднесла к глазам фотографию: трое веселых белобрысых мальчишек в джинсах и синих рубашках. – Смахивают на сектантов.
– Сыновья твоей двоюродной сестры. – Джон забрал у нее фото. – Дети Хейли, славные ребята.
– Славные, кто бы спорил.
– И умные к тому же. – В гостях у них все трое вели себя хорошо, а младший визжал от смеха, когда Джон его кружил вниз головой.
Линда тогда умоляла, едва не плача: отпусти ребенка! Чуть что, сразу волнуется. Ему же нравится! – уверял Джон. И был прав – когда он поставил малыша на ноги, румяного, ошалевшего, тот попросил: еще!
Спустилась Саша – лицо влажное, подбородок поблескивает, намазанный каким-то желтоватым лосьоном. Сонная, недовольная, в одежде с чужого плеча – тренировочные штаны, толстовка с эмблемой колледжа, где училась Хлоя. С Сэмом Линда созванивается каждый день, с Хлоей тоже, и видятся они часто, а Саша не была дома с марта. Джон видел, Линда так и сияет – рада, что дети здесь, под одной крышей.
Джон предложил: не пора ли выпить?
– Все будут? Давайте белого.
– Что будем слушать? – Сэм ткнул пальцем в планшет: – Мама? Выбирай песню.
– Что-нибудь рождественское, – попросила Хлоя. – Найди рождественскую станцию.
Сэм будто не слышал.
– Мама?
– А мне нравился лазерный проигрыватель, – сказала Линда. – Я к нему привыкла.
– А здесь у тебя будет и вся музыка с дисков, и много чего еще, – нахваливал Сэм. – Все что захочешь.
– Да выбери уже что-нибудь и включи, – поторопила Саша. – Ради бога.
Взревела реклама.
– Если оформишь подписку, – пустился объяснять Сэм, – никакой рекламы не будет.
– Да ну, – сказала Саша, – не станут они с этим возиться.
Сэм надулся, убавил громкость и молча уткнулся в планшет. Линда сказала: мне нравится колонка, спасибо, что настроил, вон сколько места на кухне освободилось, а вот и ужин готов, выключаем музыку.
Хлоя накрыла на стол: бумажные салфетки, матовые бокалы. Надо бы мастера вызвать, подумал Джон, что-то посудомойка барахлит – плохо спускает, посуда не моется, а квасится в теплой воде с объедками. Линда во главе стола, дети на своих местах. Джон осушил бокал. С тех пор как Линда бросила пить – на время, ради эксперимента, – ему казалось, что он стал пить больше.
Саша выудила из миски листик салата и принялась жевать.
– Погоди, – остановил ее Джон.
– А что?
– Надо помолиться.
Саша скривилась.
– Давайте я прочту, – вызвался Сэм. И прикрыл глаза, склонил голову.
Джон поднял взгляд – Саша что-то набирала в телефоне. Выхватить бы у нее эту штуку да растоптать, так ведь нет, надо держать себя в руках, а то Линда разозлится, все перессорятся. Как же легко все испортить! Джон долил себе вина, положил макарон. Хлоя то и дело лезла под стол, скармливала Зеро кусочки курицы-гриль.
Саша поковыряла вилкой макароны.
– Там сыр? – И, как назло, даже не попробовала, на тарелке у нее лежали только влажные листики салата и ошметки курицы. Она поднесла к носу стакан с водой: – Чем-то воняет.
Линда округлила глаза.
– Ну возьми другой.
– Понюхай. – Саша протянула Хлое свой стакан. – Чуешь?
– Возьми другой. – Линда выхватила у нее стакан. – Давай заменю.
– Нет-нет, я сама, не надо.
Когда дети были маленькие, ужинали они сосисками или спагетти, детям наливали по стакану молока. Линда потягивала белое вино со льдом, Джон тоже сидел с бокалом, то прислушиваясь к общей беседе, то отключаясь. Дети ссорились, Хлоя пинала под столом Сэма, Саше все казалось, будто Сэм нарочно на нее дышит: «Мама, скажи Сэму, чтоб не дышал на меня. Скажи. Сэму. Хватит. На меня. Дышать». До чего же легко возникает завеса между ним и этими людьми, его близкими, – он видит их будто сквозь уютный туман, черты их сглаживаются, так ему проще их любить.
– Жаль, Эндрю не смог приехать, – вздохнула Линда.
Саша пожала плечами:
– На Рождество ему все равно улетать, к нему сын приезжает.
– Хотелось бы все-таки с ним познакомиться.
– Что это с Зеро? – встрепенулась Хлоя. – Смотрите!
У пса под носом кусок курицы, а он на нее и не глядит.
– Он у нас теперь киборг, – сказала Саша.
– Может, он ее не видит? – предположила Хлоя. – Вдруг он ослеп?
– Со стола ничего ему не давай, – нахмурился Джон.
– Теперь-то уж все равно.
– Не говори так.
– А вы представьте себя на месте собаки, – сказала Саша. – Когда уже готов умереть – и вот на тебе, вспороли брюхо, вставили какую-то хрень, и живи себе дальше! Может, ему это в тягость.
Джон и сам об этом думал однажды, на прогулке с Зеро. Посмотреть на него – страдалец, тащится на поводке, приминая бледно-розовым брюхом сырую траву; ужас берет при мысли, что люди творят с животными – делают их рабами своих прихотей, насильно держат в живых до Рождества. И детям, если вдуматься, на собаку плевать.
– Не в тягость, а в радость. – Сэм небрежно потрепал Зеро за ухом. – Ему хорошо.
– Полегче, Сэмми, полегче.
– Хватит, ему же больно! – возмутилась Хлоя.
– Ради бога, угомонись! – Сэм так качнулся на стуле, что тот жалобно скрипнул под ним.
– Ну вот, взял и разозлил собаку, – нахмурилась Хлоя. Зеро поплелся к замызганному креслу, служившему ему постелью, и улегся на подстилку из искусственного меха, поглядывая на них и вздрагивая.
– Он нас ненавидит, – сказала Саша. – Лютой ненавистью.
Каждый год под Рождество они смотрели один и тот же фильм. Джон откупорил бутылку красного и отнес в гостиную, ну и пусть никто уже не пьет, только он с Сашей. Линда сделала на плите попкорн, он чуть подгорел. Джон достал со дна миски несколько целых зернышек и перекатывал на языке, высасывая соль.
– Включаем, – сказал он. – Пора начинать.
– Все готовы? Где Саша?
Хлоя, сидя на полу, дернула плечом.
– С Эндрю разговаривает.
Открылась входная дверь, Саша зашла в гостиную заплаканная.
– Говорила же, начинайте без меня.
– Вот что, Саша, съездим-ка завтра, приоденем тебя, – предложила Линда. – Торговый центр открыт.
– Посмотрим, – отозвалась Саша. – Можно и съездить. – И растянулась рядом с Хлоей на ковре. Телефон подсвечивал ей лицо, пальцы так и бегали, набирая текст.
Джон и забыл, что фильм такой длинный, совсем не помнил начало – Флориду, побег с поезда. Один из актеров голубой, кто бы теперь сомневался! Генерал в отставке, гостиница, заснеженный Вермонт; Джон разомлел от удовольствия: гостеприимное Восточное побережье, где все здоровьем так и пышут. Почему они с Линдой не уехали из Калифорнии? Может, в этом и дело – растили детей в слишком мягком климате, где времена года все на одно лицо. Куда бы лучше им жилось где-нибудь в Вермонте, или в Нью-Гемпшире, или в одном из соседних штатов, где нет такой дороговизны; дети вступили бы в молодежную организацию, окончили бы двухгодичный колледж, привыкли бы к простой, скромной жизни – о такой он для них и мечтал.
Дети, когда были маленькие, любили такие фильмы – старые диснеевские: «Поллианна», «Один-единственный подлинно оригинальный семейный оркестр», «Самый счастливый миллионер». Фильмы, где отец как бог – когда он входит в комнату, дети его облепляют, виснут на шее, осыпают поцелуями, девочки визжат: «Ах, папочка!» – и в обморок чуть не падают. А лица какие у старых актеров! Фред Макмюррей, тот, что играл в «Музыканте». Или он его спутал с актером из сериала «Маленький домик в прериях»? – у них было подарочное издание, коробка с дисками, все серии пересмотрели. Там отец в каждой серии хоть раз да мелькнет без рубашки, а стрижка у него лесенкой, по моде семидесятых. Джон и книги те девочкам читал, когда они были маленькие, – и про домик в прериях, и про то, как один мальчик сбежал из дома в горы, и как другой мальчик сбежал из дома в лес, – как дети живут среди священной нетронутой природы, переходят вброд хрустальные ручьи, спят на ложе из веток и листвы.
На экране пел Дэнни Кей, танцевала блондинка в розовом – классные у нее ножки! – и Джон фальшиво подпевал, зная даже в темноте, по звяканью ошейника, что пес здесь, в комнате, – пусть кто-нибудь выведет пса, кто-то из ребят. Ведь ради них Зеро и продлили жизнь. Ради детей.
Джон задремал. Фильм кончился, но телевизор так и не выключили. В бокале ни капли вина, все ушли, бросили его. Свет выключен, но гирлянда снаружи дома мерцает, озаряя комнату странным, призрачным сиянием. Джон вдруг испугался: что-то не так. И застыл неподвижно с бокалом в руке. Этот страх был ему знаком с детства – бывало, лежит он внизу на двухъярусной кровати, сжавшись в комок, не в силах дохнуть от ужаса, и кажется, будто где-то рядом притаилась неведомая злая сила, подкрадывается к нему бесшумно. И на этот раз он подумал: вот она, явилась за ним наконец. Так он и знал.
Спину опять прихватило, а в комнате все тем временем встало на места: диван, ковер, телевизор. Все как обычно. Джон поднялся, поставил бокал на кофейный столик, включил свет в коридоре, на кухне и зашагал по лестнице на второй этаж, где все уже спали.
На другой день был сочельник. Джон с двумя кружками кофе поднялся в спальню. Утро выдалось ясное, туман почти рассеялся, но в спальне было сумрачно, по-старинному, будто до эпохи электричества. Для спальни Линда выбрала темные обои, темные шторы, кровать на четырех столбиках – впрочем, Джон даже не представлял, что бы он выбрал сам. На тумбочке с его стороны кровати – плетеный подносик с мелочью, ложка для обуви, совсем новая, в целлофане, пухлый сборник детективных рассказов. В стенном шкафу – разобранный тренажер, Джон по двадцать минут в день на нем висел вниз головой, спина болеть перестала, но Линда его гимнастике положила конец – мол, жуткое зрелище.
Линда села в постели – лицо помятое, ворот ночной рубашки перекручен. Взяла кружку, заморгала, ища очки.
– Саша уже встала, – сказал Джон.
– Бухтит?
Джон пожал плечами:
– Нет, все хорошо.
– Боюсь спускаться, вчера она так расстроилась из-за чемодана. Я и сама расстроилась.
– Да ну, все в порядке.
Так ли? Неизвестно. Саша лечится у психотерапевта – Джон об этом знает только потому, что страховку оплачивает Линда, а Саша до сих пор включена в план. Водили Сашу к психотерапевту и в школе – расцарапывала в кровь ноги то щипчиками, то маникюрными ножницами. Не помогло, только набралась новых слов, чтобы описывать, какие ужасные у нее родители.
Когда дети были маленькие, Линда уезжала один раз на неделю в Аризону, в санаторий на ранчо. Было это, кажется, после очередной черной полосы, когда она несколько раз его выставляла из дома или забирала детей и отправлялась к матери. Однажды вечером Саша – ей было тогда девять – пожаловалась на него в полицию. Те приехали, вернувшаяся Линда извинилась за ложный вызов, навела в доме порядок. Теперь на упреки Линды Джон отвечает: столько лет прошло, многое изменилось с тех пор. Из санатория Линда привезла книгу рецептов для здорового питания, где все блюда с манговым соусом, и рассказывала про медитацию в спортзале – как инструктор вызвал дух пса, любимца ее детства. И Джону она предложила тоже полечиться у психотерапевта – точнее, не предложила, а условие поставила.
Джона хватило на два сеанса. Врач ему выписал антидепрессанты и нормотимик, вручил распечатку с дыхательными упражнениями на случай приступа гнева. В первый же день приема таблеток ему хотелось горы свернуть, мысли сделались яркими, как цветная фольга, – он вымыл обе машины, вынес с чердака коробки со всяким хламом, решил вызвать мастеров, чтобы сделать там студию для Линды. Вылез из окна Хлоиной детской прочистить водосток, выгребал оттуда голыми руками мокрые листья и птичий помет, так что пальцы посинели от холода. Вытер щеку рукавом рубашки, а рукав мокрый. Все лицо мокрое. Хоть он и плакал, на душе было легко, как в тот раз, когда он еще школьником пробовал грибы в заповеднике Солт-Пойнт, – к горлу подкатила волна, из глаз хлынули слезы, изо рта – слюни. Он лег на черепичную крышу, подумал: а что, если скатиться вниз? И к какому выводу пришел? Низковато тут. Больше он таблетки не принимал.
Ну а приступы гнева сами собой прошли – устал все крушить. Что там говорила Саша во время их последней ссоры? Плакала, вспомнила вдруг, как он в нее швырялся едой, когда она плохо ела. Теперь это казалось далеким-далеким – чем дальше, тем реже об этом говорили, а потом и вовсе забыли.
Когда он относил на кухню кружки из-под кофе, то застал там Сашу с распечатанной картонной коробкой в руках.
– Что это? – спросила она.
– Где ты это взяла?
– Здесь, на столе увидела. И открыла, прости.
Он выхватил у Саши коробку.
– На ней написано, что это тебе?
– Прости, – повторила она.
– Тебе все можно, да? – Джон почти сорвался на крик.
– Я же извинилась.
Сашин испуг его только разъярил.
– Ладно уж, бери. Теперь уже все равно.
На Рождество он всем купил домашние ДНК-тесты. И детям, и Линде. Хороший подарок. Он гордился собой – каждому по ДНК-тесту и членство в Ассоциации автомобилистов, разве он не заботится о семье?
Зашел Сэм, уже одетый.
Джон пододвинул к нему коробку:
– Это тебе.
– Что это?
– Подарок к Рождеству. Надо просто плюнуть в пробирку. Все нужное там есть. И отправить. И тебе все распишут про твои гены.
– Здорово, – ответил Сэм, с притворным интересом вертя в руках коробку.
– Вообще-то, – вставила Саша, – это все равно что свою ДНК полиции передать.
– Зато родословную изучить можно, – сказал Джон. – Найти родных. Узнать побольше о своих корнях.
Саша усмехнулась:
– Так нашли одного типа, который кучу народу поубивал. Маньяка. Через какого-то дальнего родственника.
– Пришлось на них раскошелиться. – Джон уловил досаду в собственном голосе. Дети, наверное, даже не знают, как их деда звали, его отца. В голове не укладывается. Он вздохнул. – Я купил по одному на каждого.
Саша глянула на него, на Сэма.
– Прости, – повторила она. – Здорово! Спасибо!
После обеда Хлоя включила домашнее видео. Год назад Сэм сделал Джону с Линдой подарок на Рождество, все пленки переписал на компакт-диски. Рядом с Хлоей на полу в гостиной сидел Зеро и трясся мелкой дрожью. От пса попахивало мочой. Джон уже с порога почуял, а Хлое хоть бы что – тычется носом псу в загривок, а между делом жует завернутый в салфетку буррито из микроволновки – влажный, неаппетитный, фасоль наружу так и лезет.
– Хочешь, вместе посмотрим? – предложила Хлоя.
Джон вымотался за день. В гостиной было тепло от обогревателя. Приятно сесть в большое кресло, закрыть глаза и прислушиваться. Джон узнал свой голос, открыл глаза. Он идет по пустому коридору с камерой в руках, камера дрожит. Пойдем поздороваемся со всеми, – слышен его голос. – Где же они?
В том доме они жили давно, лет двадцать назад. Странный это был дом, с массивными темными балками, и столько в нем было уровней, закутков, укромных уголков. Ряд сосен – дети хватались за ветки через окна машины, когда Джон вез их мимо; окошко под крышей спальни заметало снегом. Все-таки удивительно вновь увидеть этот дом, возникший из ничего! Мелькнули в кадре кроссовки Джона, ковер, кусочек твидовой обивки дивана.
– Где это? – спросила Хлоя.
– Ты была маленькая, не помнишь. Мы там прожили всего год или два.
Когда же они там жили? – точно до смерти отца Линды, значит, году в девяносто шестом – девяносто седьмом. Кадры эти, похоже, сняты зимой – возможно, в тот год, когда в машину повадились медведи, и приходилось Джону оставлять ее открытой, чтобы стекла не побили. Сэму нравились грязные отпечатки медвежьих лап, а Саша до смерти боялась, даже на следы посмотреть не выходила.
Что еще было в том доме? Каменный очаг, набор солонок-свинок, тесная кухонька с грязно-желтым холодильником, забитым упаковками сосисок; морозилка барахлила, вафельные рожки с мороженым подтаивали. У девочек была одна спальня на двоих, у Сэма – свой угол. Играли в карты и в войну, строили карточные домики, смотрели мультик про ведьму на летающей кровати. К ним часто заходил Джордж, Линдин брат. Он жил тогда с первой женой, Кристин, та была красотка – пышногрудая, с вьющимися волосами, носила блузки в обтяжку. Джон сажал ее себе на колени, Линда шлепала его по руке: «Джо-он!» – Кристин увертывалась, но с колен слезала не сразу. Джордж и Кристин развелись… через сколько же лет? Кристин растолстела от психотропных и уверяет, что Джордж ее столкнул с лестницы.
– Смотри, какая у мамы прическа, – сказала Хлоя. – Обхохочешься!
Линда в очках-блюдцах, по тогдашней моде, кажется лупоглазой.
Вот Линда выхватила у него камеру: Джон! Прекрати! Видео прервалось. Джон снова закрыл глаза. Тишина, одни помехи. А потом:
Сэм, садись.
У него сегодня день рождения.
Какой хороший подарок тебе дедушка сделал!
А торт – ты только взгляни!
Сколько тебе лет, покажи на пальчиках.
Это не просто кукла. Смотри береги.
Кем ты хочешь стать? Врачом?
Нет.
Юристом?
Нет.
Президентом? Сэм?
Джон, я тебя умоляю!
Это не я, это он!
Не трогай куклу. Будем ее беречь, она очень дорогая.
Саша, малышка спит, не буди.
В дверях появилась Саша:
– Что вы такое смотрите?
– Смехота! – ответила Хлоя. – Сядь, посмотри с нами. Ты там такая лапочка! Погоди, сейчас найду про тебя. Просто прелесть!
Камера дернулась, мелькнул ковер. Потом – Саша в ночной рубашонке у подножия лестницы.
Сколько тебе лет?
Пять.
Кто это у тебя?
Геккончик.
Геккончик? Твой геккончик? А что ты делаешь?
Строю домик для Флаундера.
Для кого?
Для Ариэль и Флаундера.
А кого ты больше всех любишь? Папу любишь?
Да.
Кого ты больше любишь, маму или папу? Папу любишь больше всех на свете?
Джон оглянулся, но Саши уже не было.
Джон застал ее на кухне, она отрывала от рулона бумажные полотенца, квадрат за квадратом, и промокала лужу под столом.
– Зеро опять напрудил, – ворчала дочь. – Боже… – Рулон кончился, Саша говорила скороговоркой, а глаза у нее были красные, опухшие. – Что ж никто за ним не подтирает? Вот гадость! Пес лужи оставляет по всему дому, и никому дела нет.
– Мама его любит, – сказал Джон.
Саша носком туфли возила по полу полотенцами. Даже собрать их, наверное, не удосужится, подумал Джон.
– Что слышно про чемодан?
Саша мотнула головой.
– Я проверяю на сайте, но там пока написано «в пути». Держу руку на пульсе.
– Если хочешь, давай съездим в торговый центр.
– Ага. Давай, спасибо.
Джон задержался на кухне – чего же он ждал? Да ничего. Полотенца Саша так и не собрала.
Всю дорогу – полчаса езды по трассе номер двенадцать – Саша молчала. Дорога была почти пуста.
– Вот, смотри, гостиницу так и не достроили.
Конкурс на строительство он проиграл, обошли конкуренты. На самом деле к лучшему – слишком уж близко город, посыплются возмущенные письма, станут требовать отчетов о транспортной нагрузке.
Саша без конца проверяла телефон.
– Есть зарядник? – спросила она.
Когда он полез в бардачок за зарядником и нечаянно коснулся ее, Саша вздрогнула.
Джон заставил себя промолчать. Зря он вызвался с ней ехать, попросил бы лучше Линду или кого-то из ребят. Джон включил радио, настроенное на Линдину любимую волну, там уже со Дня благодарения крутили рождественские мелодии. Сэм ему как-то рассказывал, что сейчас плейлист на радио задает компьютер.
Внезапно тьму рассеял
Небесный дивный свет…[1]
Эту песню кто-то из детей, кажется, пел со школьным хором на рождественском утреннике. Детей нарядили ангелами – сшили им балахоны из простынь, Линда смастерила из фольги нимбы.
Саша, одернув рукава Хлоиной толстовки, поставила телефон заряжаться, положила на приборную панель между собой и Джоном. Заставкой на экране служила фотография: семья на палубе парома. Женщина, мужчина, ребенок. В женщине Джон не сразу узнал Сашу. Ярко-синяя спортивная куртка, волосы треплет ветер, лицо так и сияет. На коленях у нее мальчик, а мужчина – Эндрю – обнимает обоих, улыбается. Джон вдруг понял: эти двое по ней скучают, Эндрю и его сын. Она здесь, а не с ними, им ее не хватает. Что же тут странного? Экран погас.
Имелся у нее в школе дружок – или не у нее, а у Хлои? – долговязый, темные волосы острижены «шапочкой», востроносый, а ноздри вечно шелушились. Неплохой парнишка, но в итоге сломался – кажется, наркота? Или шизофрения, Джон точно не помнит. Родители его звонили однажды Джону с Линдой, искали сына у них. С их дочерью он уже несколько лет как расстался и, ясное дело, у них не ночевал, а его мать рассказывала по телефону, как он сунул в кофеварку мертвую птицу, как подозревал, что родители хотят его убить. И вот он пропал, и неизвестно, где он и что с ним. Джону больно было за мать мальчика, даже неловко за ее рвущееся наружу горе, и он порадовался за своих детей: нормальные, здоровые, разлетелись кто куда.
– Может, испечете сегодня с Хлоей печенье с хурмой?
– Кто его станет есть? Ты его и сам не любишь.
– А вот и люблю. – Джона захлестнула обида, пусть он и забыл, какая хурма на вкус. Кажется, скользкая, мыльная, вяжет во рту. – Если не испечь, вся хурма наша сгниет.
А Саше нет дела. Ничего хорошего из детства она не помнит. Например, ту ночь, когда он их всех разбудил, посадил на заднее сиденье пикапа, закутав в одеяла, и повез к водохранилищу, там развели большой костер, и дети сидели вокруг огня, постелив на влажную землю полотенца, жарили на прутиках зефир. На рабочем столе у него стояла когда-то фотография: дети, сонные и счастливые, в старых куртках веселых расцветок, – как вдруг получилось, что это ничего уже не значит? Или тот месяц, когда дети болели ветрянкой и спали в родительской спальне на полу, застеленном простынями, голышом, намазанные лосьоном, а слив забился от овсяных ванн. Столько было хворей, переломов, вывихнутых рук, шишек!
А теперь им все равно. В детстве Саша столько раз смотрела «Волшебника из страны Оз», что порвалась видеопленка.
– Помнишь, как ты любила «Волшебника из страны Оз»?
– Что? – нахмурилась Саша.
– Прямо-таки помешалась на нем, пересматривала раз двадцать пять, а то и больше. Да, больше, даже пленка порвалась.
Саша молчала.
– Так и было, – сказал Джон.
– Это не я, а Хлоя.
– Ты.
– Точно Хлоя.
Он старался не обижаться, разбудить в себе теплые чувства.
Канун Рождества, а на стоянке возле торгового центра полно машин. Все ходят по магазинам, нет бы дома побыть, с семьей, – пора бы уже привыкнуть, думал Джон. Еще недавно это считалось дурным тоном, все равно что отвечать на телефонные звонки, когда с тобой разговаривают, но раз уж теперь так принято, ничего не поделаешь, такова жизнь.
– Высади меня здесь, – попросила Саша. – Так удобнее. А обратно когда – часа через три? Встретимся здесь?
Джон решил заехать на работу, проверить, все ли в порядке; там, ясное дело, никого не оказалось – на стоянке ни одной машины, отопление выключено, и все-таки приятно включить компьютер, посидеть за рабочим столом, разобрать почту. Подписать несколько чеков. Хорошо здесь, в кабинете, когда тихо. Джон свернул воронкой лист бумаги, набрал тепловатой воды из фонтанчика, хлебнул. Пора наконец заказать настоящие бумажные стаканчики. Линда прислала сообщение: звонил сосед, Зеро выбрался из дома, пробежал немного вдоль улицы, там его и нашли.
Все хорошо?
Да, – прислала ответ Линда.
Еще недавно она говорила, что после Рождества надо бы усыпить Зеро, но теперь, с кардиостимулятором, кто знает. Может, он и Джона переживет. Через час ему забирать Сашу. В ящике стола завалялся злаковый батончик, Джон разорвал упаковку, посыпались крошки. Джон отправлял в рот кусочки и с аппетитом жевал. Маргарет уехала к сыну в Чикаго; на доске над ее столом фотографии внука, на столе – банка чая и тюбик крема для рук, которым она усердно пользуется. На календаре – бесплатном, из магазина стройматериалов – январь, Маргарет перевернула перед отъездом. Джон глянул на часы. Рано или поздно придется уходить, но спешить он не станет.
Объехав вокруг стоянки, он увидел Сашу – та стояла, прислонившись к столбу, закрыв глаза. Спокойная, безмятежная, волосы заправлены за уши, руки в карманах Хлоиной толстовки. Если он правильно помнит, Сашу в этот колледж не взяли, вечно ей не везет. Джон опустил стекло справа.
– Саша!
Молчит.
– Саша! – позвал он громче. – Зову тебя, зову, – сказал он, когда та наконец подошла. – Не слышишь?
– Прости, – ответила она, садясь в машину.
– Так ничего и не купила?
Саша на секунду смутилась.
– Ничего не приглянулось.
Джон стал выезжать со стоянки. Асфальт был мокрый – дождь прошел, а он и не заметил. Водители включали ближний свет.
– Вообще-то, – сказала Саша, – к одежде я не особо присматривалась. Я в кино ходила.
– Да? – отозвался Джон. Непонятно было, какого ответа она от него ждет. Он застыл с каменным лицом, сжимая руль. – Ну и как?
Саша пересказала сюжет.
– Грустно, – вздохнул Джон.
– Еще бы, – кивнула Саша. – Все этот фильм нахваливают, а по мне, так дурацкий.
Между ними на сиденье пискнул Сашин телефон.
– И все-таки зачем люди ходят в кино на грустные фильмы? – недоуменно вопросил Джон.
Саша молчала, сосредоточенно набирала текст, лицо было в отсветах экрана. Как же быстро стемнело! Джон включил ближний свет. Снова пискнул телефон, и Саша улыбнулась, чуть заметно, про себя.
– Можно я позвоню Эндрю? Всего минуточку. Спокойной ночи пожелать. Там уже поздно.
Джон кивнул, глядя вперед, на дорогу.
– Привет, извини, – заговорила Саша тихо, в телефон. – Нет, я в машине.
И засмеялась чуть слышно, с придыханием, расслабленно откинулась на сиденье, и Джон, затормозив у светофора, невольно повернулся к ней ухом, вслушиваясь в ее слова, будто пытаясь уловить в них скрытый смысл.