Мне только исполнилось двенадцать, когда мама умерла. Я толком тогда еще ничего не понимал. Точно не запомнил – только потом, когда стал старше, узнал, что такое гепатит и от чего он порой случается. Но умерла она, конечно, не из-за этого. В самом деле, кто в наше время умирает от гепатита. Это я тоже узнал гораздо позже, когда стал умнее. Просто маме было все равно, и даже болезнь не сумела ее вразумить и заставить пересмотреть свой образ жизни. Нет, не то чтобы образ жизни мамы был каким-то очень уж аморальным. В общем, многие семьи моих одноклассников жили примерно по такому же сценарию: пьянки, веселые гулянки, тяжелые безрадостные утра, вечный поиск праздника по минимальной цене. Мама иногда выпивала, да, но мы никогда не были похожи на тех опустившихся алкоголиков, которые дрожащими руками откупоривают на морозе флакончик аптечной настойки. Мы были, скорее, близки к какой-то средней семье. Средней среди не очень благополучных. Хотя черт знает, что значит это благополучие. У каждого ведь оно свое. Работать мама не хотела. Вернее, это совершенно не приносило ей радости. Да и какое удовольствие может быть от работы на заводе. Смена за сменой крутить гайки у конвейера – это не предел мечтаний. Но мама делала что могла, «выкручивалась», как сама часто говорила. Мы жили в нормальной квартире, своей, а не какой-нибудь съемной, из которой нас могли выгнать в любое время. Но там всегда были бардак и неустроенность. Мама иногда, когда плакала, употребляла это слово – «неустроенность». Она не парилась об уборке и порядке, поэтому полы чаще всего приходилось мыть мне, как и засовывать грязное белье в машинку. Посуду мыла мама. Это вроде как женское дело. Мама вообще строго за этим следила – чтобы я не дай бог не сделал каких-нибудь «женских дел». Мытье полов и уборка не считались. Да и это было по большей части для меня самого – надоедали разбросанные шмотки, которые мама никогда не складывала в шкаф, и эти жуткие шарики скатавшейся пыли.
У нас была трехкомнатная квартира, большая, так что у каждого имелось личное пространство. Нам повезло, что папаша, когда бросил нас, оставил жилье. Иначе не знаю, где бы мы ютились. Мамины родственники не особенно хотели водить с нами дружбу, а приятели и подруги у нее сплошь были такие же неустроенные, как она сама. Ну и я, конечно, вместе с ней тоже был неустроенный.
Мне жилось неплохо. Никто меня не унижал, не бил. Никто не оставлял меня без присмотра – мама всегда об этом заботилась. Но ее вечные посиделки на кухне с какими-то сомнительными, стремно одетыми и мерзко пахнущими приятелями – это мне не нравилось. У нее часто бывали истерики, когда гости уходили, а потом – по утрам – депрессии. Она кляла жизнь, плохо говорила об отце и не пророчила мне в будущем ничего хорошего. Я мало что по-настоящему понимал, кроме того, что мне не нравилось все это выслушивать. Я закрывался в своей комнате, лез под одеяло и сидел там часами. Иногда думал, что когда-нибудь обязательно убегу из дома; иногда жалел маму, ведь ей нелегко приходилось со мной совсем одной. Если бы у меня был навороченный телефон, я бы сидел в интернете и трепался с кем-нибудь, но мой стремный мобильник для этого не подходил. Мама купила его в каком-то ломбарде или у подруги, которой он был уже не нужен. Иногда, сидя вот так под одеялом, я включал музыку в наушниках, чтобы не слышать громких разговоров с кухни, и ненавидел своего отца. Я не помнил его – он бросил нас, когда я был еще совсем маленьким. Может, мне был год или два. В общем, я был в том возрасте, когда события не въедаются в память ядовитыми чернильными кляксами. Я не знал, кем был мой отец и почему оставил нас. Может, алкашом, наркоманом или другим отбросом общества, но для меня он прежде всего был редкостным подонком. Потому что бросил маму одну в незавидном положении, с незавидной работой, да еще и со мной, орущим и писающимся, на руках. Только квартиру оставил – вроде ушел как мужчина. Но спасибо ему за это я говорить не собирался. В те дни, когда прятался от маминых гостей в своей комнате, я думал, что, может, отца уже и в живых-то нет. Мама никогда не говорила о нем хорошо. Она вообще предпочитала о нем не упоминать – видно, здорово он ее обидел. И я склонен был винить его во всех несчастьях, что выпали на нашу с мамой долю. Когда мне было двенадцать, к несчастьям я причислял отсутствие у меня крутого телефона, мощного компьютера, X-box и модного велика. Да и маме не помешало бы меньше работать на этом стремном заводе.
Признаться честно, я был уверен, что папаша знать ничего не знал ни обо мне, ни о нашей с мамой жизни. Никогда от него не получал даже вшивой эсэмэски на день рождения или хоть блевотного конфетного подарка на Новый год. Каково же было мое удивление, когда родитель появился на пороге квартиры, едва я успел прореветься по поводу маминой смерти. Она умерла в больнице. Дома со мной тогда была ее подруга, довольно мерзкая тетка, толстая, неопрятная, вечно с размазанной тушью вокруг глаз и бутербродом в руке. Она осталась присматривать за мной. Следила, чтобы я вовремя приходил из школы и не гулял допоздна. А я вообще не гулял последнее время. Как маму положили в больницу, совсем слабую, так я и перестал гулять. В школу ходил, чтобы уж не подводить ее, на тренировки, а потом все время сидел дома с тетей Настей.
В тот день она, как всегда, устроилась на диване, жевала бутерброд с колбасой и смотрела по телику какой-то тупой сериал про бедную девушку, которая приехала в Москву, где ее полюбил миллионер… и все в этом духе. Любимый сюжет теток с бутербродами. Я сидел в своей комнате, когда тетя Настя вошла и сообщила, что только что звонили из больницы – мама умерла. Я ничего не ответил, залез под одеяло и стал рыдать, как девчонка. Это был самый паршивый день. И я даже не думал, как же буду дальше жить. Потом были похороны, куча маминых друзей на поминках. Все они пили водку и что-то бубнили. Я не слушал, потому что все мысли были заняты рыданием. Не знаю, сколько дней прошло до того, как раздался звонок в дверь.
Тетя Настя прошаркала тапками по коридору и открыла входную дверь. Потом – тишина. Как будто кто-то ошибся квартирой, испугался тетю Настю и поспешил сбежать. Я прислушался – замок щелкнул. А через минуту в дверном проеме моей комнаты появился мужчина. Лет тридцати, довольно приятный, чисто выбритый, в модной голубой рубашке и потертых джинсах. Его черные волосы с редкой проседью на висках были коротко стрижены и растрепаны. Я сразу отметил сильные руки, такие, на которых выступают вены. Телосложением он был подтянутый, с осанкой, какой я никогда у маминых подруг-то не видел, не то что у мужиков, тусовавшихся на нашей кухне. А еще его глаза, какие-то очень грустные, уставшие – как будто он не спал всю жизнь и много смотрел в темноту.
Он приоткрыл дверь моей комнаты и поздоровался. Голос его, тихий, приятный, как будто тоже уставший, звучал, однако, совсем не робко или неуверенно.
– Привет, Юра, – сказал мужчина в голубой рубашке, пытаясь поймать мой взгляд.
Я ничего не ответил – только посмотрел на него как-то без особого интереса.
– Ты как? – продолжал он, делая шаг в комнату.
– Никак, – буркнул я. – Вы кто такой?
– Я твой папа. Я позабочусь о тебе, не бойся…
От такого заявления я, мягко говоря, офигел. Главное, он что-то еще как будто говорил, но после слова «папа» я вообще ничего не слышал. Папа? Какого черта! Папу-то я ожидал увидеть меньше всего. Деда Мороза или тренера сборной Бразилии по футболу – еще куда ни шло, но папу… Вот это номер! Да еще чтобы мой отец вдруг оказался таким импозантным мужчиной, или как там говорили умные начитанные взрослые. Я, может, не особо хорошо понимал тогда, что означает слово «импозантный», но именно оно пришло мне на ум. Этот, в голубой рубашке, совершенно не похож был на всё, что мне пришлось видеть за свою жизнь. Я к тому, что у мамы, конечно, были ухажеры – она же еще была молодая, – но все они выглядели как-то неприятно. Одеты были кое-как, грубые, с запахами, которые мне не хотелось вдыхать. А этот, в дверях, похож был на какого-нибудь менеджера. У него наверняка была иностранная машина, подумал я, и тут же мне стало стыдно за эти мысли, ведь на днях умерла моя мама. Я не имел права думать о таком.
Мы с мужчиной в голубой рубашке еще какое-то время молча смотрели друг на друга. Тишину нарушила тетя Настя.
– И чего ты приперся? – обратилась она явно не ко мне, потому что я-то уже давно был тут.
– Я заберу Юру, – спокойно ответил мужчина.
– Сейчас прям, – возмутилась тетя Настя. – Кто ж тебе даст…
– Он мой сын, – оборвал незнакомец.
Они спорили еще. Я особенно не слушал. Однако из разговора понял, что тетя Настя, мягко говоря, очень плохо к нему относилась. Она даже обозвала его пару раз сильно жесткими выражениями. Впрочем, я мог ее понять: ведь он бросил меня и ни разу, тварь такая, не появился за столько лет! А тетя Настя-то часто со мной возилась, хотя, думаю, не особенно любила это дело. Однако мужчина в голубой рубашке держался достойно. Он не вышел из себя, хотя при виде недовольной тети Насти это задача не из простых, продолжал ровно дышать и не вступал в перепалку, которую тетя Настя с рвением ему пыталась навязать. Он стоял гордо, с расправленными плечами и слегка поднятым подбородком. Стоял так, как будто во всем, во всем в жизни был прав.
– Я заберу его к себе, – спокойно и настойчиво повторил он. – Ты мне не помешаешь. Я его отец, и любой суд будет на моей стороне.
– Да уж, если только…
– Заткнись! – Он оборвал тетю Настю неожиданно так резко, что даже она сама растерялась. – И не раскрывай больше свой поганый рот! Он мой сын. Все. С тобой я ничего выяснять не намерен.
Вообще, я, конечно, плохо соображал из-за смерти мамы и из-за того, что совершенно не знал, как дальше жить, но то, как этот, в голубой рубашке, поставил на место тетю Настю, мне понравилось. Я бы сказал, что это меня даже восхитило, если бы он не назвался моим отцом, которого я заранее настроил себя ненавидеть. Потом он подошел ко мне и присел на край кровати.
– Ну что, Юра, поедем ко мне? – спросил он очень вкрадчиво, как будто осторожно. – Здесь тебе тяжело, наверное.
– Мама умерла… – только и мог всхлипнуть я.
– Да, знаю. – Он протянул руку и коснулся моего плеча, как делают в кино самые лучшие друзья, чтобы поддержать. – Это тяжело, но ты должен быть сильным. Ты же мужчина…
– Да уж, – вступила вновь тетя Настя. – Чего о тебе не скажешь…
– Заткнись, – снова переменившись в тоне, оборвал незнакомец. – Тебя никто не спрашивает.
А мне очень понравилось, что он назвал меня мужчиной. Ну, насколько вообще что-то может понравиться в отце, который бросил тебя и маму, когда ты был еще совсем мелким.
– Вы правда мой папа? – всхлипывая, спросил я.
– Правда, – ответил мужчина в голубой рубашке.
– Почему тогда вы никогда к нам не приходили?
Клянусь, мне захотелось наброситься на него с кулаками. Хотя он, конечно, был в отличной форме, все равно мне захотелось побить его. Но он вдруг обнял меня, прижал к груди – даже мама никогда так не делала, – и я растерялся.
– Я все объясню, – как-то очень нежно сказал он. – Прости меня. Так получилось. Я очень скучал. Я все объясню. Обещаю, я не дам тебя в обиду и во всем буду тебе помогать. Сейчас очень тяжело, Юра. Поехали, поживешь со мной, пока все не утихнет. Не надо тебе здесь оставаться.
Я кивнул. Мне почему-то очень захотелось уйти из дома. Без мамы там стало невыносимо пусто. Я даже думал, кто же теперь будет разбрасывать вещи и оставлять всюду грязную посуду. А этот, имени которого я даже не знал, показался мне приятным, и почему-то я поверил, что он сможет объяснить свое отсутствие. Может, и правда случилось что-то неординарное. Может, он был на войне или в командировке где-нибудь в Австралии. Оттуда же так просто не доберешься, чтобы повидаться с сыном. Я слышал о таких историях по телевизору и в кино, когда отцы объявлялись через много лет и оказывались потом приличными хорошими людьми.
– Тебе надо взять какие-нибудь вещи? – спросил он. – Собирайся. Я подожду.
Я встал с кровати и стал вытаскивать из шкафа одежду.
Тете Насте это все жутко не нравилось.
– Вот погоди, – ехидно шипела она. – Когда все узнают…
– Заткнись, – сквозь зубы процедил мужчина и, вмиг оказавшись рядом с тетей Настей, взял ее за горло и прижал к стене. – Замолчи, я сказал! И только попробуй открыть свой рот. – Он, видно, был очень зол. – Юра – мой сын. В этом ни у кого сомнений нет. Ты знаешь, почему я не мог быть с ним. Ты все знаешь, так что лучше молчи.
Мне стало не по себе. Но не от того, что этот так рычал на тетю Настю. Скорее мне в голову вгрызся вопрос: что же такое знала тетя Настя? Значит, получалось, что и моего отца она все это время знала. Получалось, что и мама мне про него врала. Я как будто потерял почву под ногами и сел на кровать.
– Собирайся, Юр, – повернувшись ко мне, повторил мужчина в голубой рубашке.
– А вы точно мой папа? Потому что мама говорила мне, что вы нас бросили…
– Я все тебе объясню. – Он погладил меня по голове. – Обещаю. Я скучал, но не мог быть рядом. Надеюсь, ты простишь меня. Хочешь есть?
Он так ловко и неожиданно завернул тему, что я растерянно ответил: «Да». Клянусь, это было просто как два разных человека, когда он говорил со мной и с тетей Настей. Он даже в лице менялся, у него моментально вспыхивал и угасал огонь в глазах. Он быстро помог мне собрать вещи, и мы поехали в пиццерию. И у него в самом деле оказалась хорошая машина, «форд», такой белый, большой, чистый.
В кафе мы ели молча, а потом поехали в его квартиру. Я только спросил, как его зовут. Он ответил: «Андрей».
Квартира у моего только что обретенного отца оказалась намного больше нашей. Вернее, квартира была какая-то странная. Я таких раньше не видел. Отдельные были только две комнаты, а то, что у нас считалось залом, было совмещено с кухней. В общем, пространства – хоть в мяч играй. Одна из комнат – к величайшему удивлению – была моей. Не то чтобы номинально – там было все сделано как будто для меня. Даже мяч футбольный в углу лежал.
– Ты извини, Юра, – начал как будто оправдываться Андрей. – Я не успел все тут доделать, да и не знал, что тебе понравится. Мы познакомимся поближе, а потом купим что захочешь… Может, шведскую стенку, или тренажер, или…
Он осекся как-то виновато, и мы не продолжили разговор. Я устал, поэтому бросил сумку на пол и почти сразу уснул, даже не сняв покрывало с кровати. Все-таки это было очень паршивое время.
В следующий раз я увидел Андрея только поздно вечером. Он зашел пожелать спокойной ночи, спросил, хочу ли я принять душ. Я ответил, что очень устал. Тогда он присел рядом, погладил меня по голове, и я тут же опять начал реветь. Жизнь представлялась мне совершенно конченой. Не скажу, что у нас с мамой были такие уж теплые доверительные отношения, мы скандалили и ругались, она никогда меня не понимала и часто злилась. Когда выпивала, могла обвинять меня в чем-то, чего я не понимал. Но, черт возьми, она была единственным родным человеком! С мамой все равно было спокойно. По крайней мере, все было понятно. А теперь… Я даже не знал толком, что такое смерть. Я видел в кино, читал в книгах, но вот так просто остаться одному… Этот Андрей, ему я, понятное дело, не доверял. Да и кто он был вообще такой? Человек, назвавшийся моим отцом? Этот аргумент не прокатывал.
На Андрея почти все мамины подруги смотрели злобно, не скрывая какого-то непонятного презрения. Я рассуждал так: они ненавидели его, потому что он бросил маму и меня, а потом объявился такой весь, как говорят, рыцарь в сияющих доспехах. Хотя, конечно, о чем я мог рассуждать, растерянный и перепуганный.
Андрей сразу начал таскать меня по службам опеки, юристам. Он говорил с этими тетками в душных кабинетах. С теми, кто поставлен был заботиться о детях и не давать им – то есть нам – попасть в беду. В беду-то мы попадали без их участия, но наивно же думать, что они в самом деле пеклись о нашем будущем. Им лишь бы все сошлось в бумагах, лишь бы никто не остался неучтенным, лишь бы мы не разбежались, как тараканы. Они обучены были быстренько рассовывать нас по интернатам и детским домам. Стоило ребенку остаться без родителей – они тут как тут, эти женщины со стремными прическами в старомодных платьях, быстренько определяли его в какое-нибудь учреждение поблизости. И мне, конечно, необыкновенно повезло, что у меня появился Андрей. Иначе я был бы обречен оказаться в детдоме. Эти женщины из служб опеки еще в придачу ко всему оказывались очень несговорчивыми. Такие бумажные крысы, которые и детей-то никогда не видели, но трепетно вершили их судьбы. Им наплевать было – на меня они даже не смотрели, я сидел все время на неудобном стуле и молчал. Но Андрей – надо отдать ему должное! – у него как-то получалось сразу очаровать всех этих теток. Он садился напротив них, начинал разговор, и они в конце концов всё ему подписывали, со всем соглашались. Он как будто знал, как с ними нужно говорить, становился сразу таким улыбчивым, учтивым.
Потом были суды, крики и эмоциональные всплески тети Насти. На Андрея постоянно наседали с беседами и расспросами. На меня – тоже, но спасибо ему: настоял, чтобы меня не таскали по этим бесконечным разбирательствам. Правда, в это время я должен был оставаться с кем-то из маминых подруг, в чем было мало приятного. Но все же хоть не мотался по казенным залам и госучреждениям. Я тогда мало что понимал и однажды лишь услышал спор Андрея с тетей Настей перед очередным судом по опекунству.
– Ты недостоин воспитывать его, – говорила тетя Настя. – Тебя вообще нельзя к детям подпускать! Я все расскажу…
– Замолчи, дура, – резко, но как-то устало оборвал он. – У тебя нет никаких подтверждений. Ты ничего не докажешь. Так что лучше молчи, иначе я выставлю тебя полной идиоткой, и тогда тебе могут много чего запретить.
Он так резко говорил, но я тогда не понял, о чем шла речь. К тете Насте идти я не хотел. Мне почему-то нравился этот мужчина в красивых рубашках.
В тот вечер он молча забрал меня от другой маминой подруги, а когда мы приехали домой… Быстро пошел на кухню, достал из холодильника бутылку виски, налил себе, как будто на автомате, потом повернулся, посмотрел на меня и отставил стакан. Меня пробрало. В смысле, Андрей был готов выпить, бахнуть залпом, как часто делала мама, когда уставала на работе. Только у мамы была дешевая водка. Только мама никогда не оглядывалась на меня и не останавливалась из-за моего присутствия.
– Извини, Юр, – шепотом произнес Андрей и отставил стакан. – Тяжелый был день.
Я угукнул, пожал плечами и отправился в комнату. Там достал из рюкзака сложенную пополам фотографию мамы и уставился на нее. Сколько я так сидел – не знаю; не заметил даже, как Андрей подошел и присел рядом. Я вздрогнул.
– Если тебе что-то надо, – как будто извиняясь, заговорил он. – Забрать из дома… Какие-нибудь вещи, фотографии… Не знаю, игрушки, там, или что угодно. Если хочешь, давай съездим.
– А у вас есть ключи? – подняв на него глаза, спросил я.
– Ключи у Насти, – ответил он, и было видно даже мне, сопляку, что Андрей уже пожалел о предложении.
Они с тетей Настей по каким-то мне неведомым причинам были настоящими врагами. Они ругались с тех самых пор, как Андрей появился на пороге после маминой смерти. Они ругались почти каждый день, когда приходилось встречаться в судах и отделах опеки. Я сидел за закрытыми дверями, но даже сквозь них слышал рычание своего неожиданно объявившего отца и истеричные вопли тети Насти. Иногда мне казалось, она была готова буквально выцарапать Андрею глаза. И все это наталкивало меня на мысль, что он как-то очень плохо поступил с мамой. Иначе с чего бы тете Насте так его ненавидеть.
– Поедем? – Андрей пытался заглянуть мне в глаза, потому что я грустно опустил голову, расстроившись.
– К тете Насте? – шмыгнул я и вытер нос.
– Да, – ответил он и устало улыбнулся уголком рта. – Возьмем ключи и заберем, что тебе нужно.
Было поздно, но мне хотелось вернуться домой. Я не понимал тогда почти ничего из того, что чувствовал, просто подчинялся эмоциям и желаниям. Я закивал и быстро оделся.
Пока мы ехали, я решился задать только один вопрос:
– Почему тетя Настя так вас не любит?
– Потому что… – Он задумался и вцепился в руль так сильно, что я подумал, сейчас тот треснет. – Это непростой вопрос, Юра. Давай чуть позже обсудим, хорошо?
Я кивнул. Этот мужчина казался мне очень сильным. Он был такой, как показывают в кино, с выступающими венами на руках, пристальным взглядом. Фигура у него была очень спортивная, и я подумал: может, он даже бил маму, поэтому тетя Настя и не хотела меня с ним оставлять. Кто знает, может, он бил и меня. Я думал об этом, но вопреки всему страх не появлялся. Я не боялся Андрея; наоборот, с ним я даже как будто успокаивался.
Тетя Настя открыла дверь в ночнушке и вытянутом полинялом халате, в котором часто ходила дома после ванны. Он был такого цвета, странного, и напоминал мне розовато-оранжевый плов в школьной столовой. Увидев Андрея, она сразу нахмурилась.
– Чего таскаешь его по ночам… – начала ворчать она и заготовила, видно, целую тираду, но Андрей резко прервал:
– Ключи дай.
– Чего это? – возмутилась тетя Настя и уперла руки в боки. – Зачем еще…
– Ключи дай! – повысил голос Андрей и протянул руку ладонью вверх.
– А не кричи тут на меня…
– Дай ключи от Юркиной квартиры, – почти прорычал он. – Ему надо забрать вещи.
– Какие еще вещи…
– Какая разница. – Он не давал ей договорить.
– Ну ладно. – Она посмотрела на меня и смягчилась. – Я тогда с вами поеду. Сейчас только оденусь и волосы…
– Блять, дай ключи! – не сдержался он, хотя до этого я не слышал от него грубых слов. – Никуда ты не поедешь! Хватит!
Мне показалось, что тетя Настя все же боялась Андрея, но тут он не мог на нее давить. Она быстро оделась, взяла ключи, засунула свое толстое тело в легкую болоньевую куртку, накинула капюшон на еще влажные волосы, и мы поехали. Все вместе. В машине стало так жарко от накала эмоций, что Андрей включил кондиционер на полную. Сначала направил поток воздуха на себя, а потом перевел на заднее сиденье, где была тетя Настя. Я сидел впереди и видел, как на ее просьбу убавить холод Андрей только посмотрел в зеркало заднего вида. Когда приехали, тетя Настя так сильно хлопнула дверью новенького «форда», что я даже испугался.
– Назад пешком пойдешь, – сказал, скрипя зубами, Андрей.
Я знал, что мужчинам не нравится, когда дверями их машин сильно хлопают. Мама иногда неаккуратно закрывала двери «приоры» одного своего друга, который подвозил нас, так он ругался тогда почем зря.
Дома я растерялся. Честно признаться, мне ничего особенно было не нужно. Я просто думал, что хочу снова тут оказаться, а когда оказался, захотелось поскорее сбежать. Но вместо этого я стал ходить из комнаты в комнату, заглядывать в шкафы, а потом сел на диван в зале и разревелся.
– Ну что ты, малыш, – запричитала тут же тетя Настя и плюхнулась рядом. – Ну-ну-ну, не надо плакать. – Она обняла меня и стала гладить по голове. – Не плачь, ты же мужчина! Мужчинам не надо плакать…
– Пусть плачет, если хочется, – вполголоса отозвался Андрей, стоявший в проеме двери.
Тетя Настя молча на него зыркнула, а он только усмехнулся ей.
– Если хочешь, – снова заговорила она со мной, – поедем ко мне. А, Юр? Поехали? У меня вареники с вишней, как ты любишь. Что ты хотел взять?
– Ничего! – еще больше разрыдался я и все шмыгал, шмыгал без остановки.
А тетя Настя снова зыркнула на Андрея, как будто он специально соврал и вытащил нас сюда. Я поднял на него глаза. Он стоял и смотрел на меня молча, но по его взгляду мне стало ясно, что он понимает. Я думал, он, наверное, будет злиться за то, что я притащил его сюда просто так, без нужды, да еще заставил снова говорить с тетей Настей, но он как будто все знал заранее. Знал, что ничего мне не надо – просто как будто хотелось стать ближе к маме. Он не звал меня с собой. Только тетя Настя продолжала кудахтать:
– Ну поедем ко мне, Юр? Поехали, а?
Я замотал головой, вытер слезы и сказал, что поеду лучше с Андреем. Когда мы выходили, он закрыл дверь сам и положил ключи в карман джинсов.
– Отдай! – потребовала тетя Настя.
– Нет, – отрезал он.
– Это не твоя квартира…
– Это Юркина квартира, – ответил он. – И пока он со мной, ключи будут у нас. А ты идешь домой пешком.
Мы быстро спустились по лестнице и уехали.
– Это из-за мамы, да? – робко начал я в машине.
– Что? – не понял Андрей.
– Тетя Настя так вас не любит, потому что вы бросили нас с мамой?
– Я бы никогда вас не бросил, – тяжело сглотнув, ответил Андрей. – Так все вышло, Юр… Прости меня.
Через пару дней Андрей подошел ко мне и спросил, хочу ли я вообще с ним жить. Он сказал, что если не хочу, то он не станет принуждать, и если мне лучше будет с тетей Настей, то он примет мое решение. В общем, мы тогда поговорили, и я сказал, что хочу остаться с ним. Я сам принял такое решение, он ведь все-таки был моим отцом, хотелось бы сказать мне. Но на самом деле у него просто было гораздо лучше, чем у тети Насти и чем у нас дома. У него была большая квартира с офигенным ремонтом и боксерской грушей, подвешенной к потолку в моей комнате. У него были футбольный мяч и свисток с символикой Барселоны, которые он привез прямо из Испании с какого-то матча. И еще Андрей часто заказывал пиццу или даже суши и возил меня в школу на машине.
– Квартира, в которой вы жили, по закону скоро будет твоя, – как-то начал Андрей недетские объяснения.
И тут я напрягся, подумал: вот сейчас окажется, что квартира ему наша нужна. Но он продолжил:
– Надо только все дела с наследством уладить, но я об этом позабочусь. Я знаю, ты, наверное, не очень понимаешь. Я предлагаю сдавать ту квартиру, пока ты у меня живешь, а деньги на твой счет перечислять будем. Когда тебе исполнится восемнадцать, сможешь их забрать и решить, что делать с квартирой.
– Вы правда мой папа? – со всхлипом спросил я.
Я вообще часто тогда спрашивал его об этом, как будто он мог случайно расколоться, проболтаться. Но он не врал. С каждым нашим днем, прожитым вместе, это становилось все очевиднее.
В мою школу ездить было очень далеко, аж в другой район города. Одного меня Андрей не отпускал категорически – возил и забирал всегда сам, и я начал подозревать, что его через какое-то время это стало напрягать. Не возить меня в школу, а то, что школа была далеко. Да и паршивая школа, чего уж там. Грязная, ободранная. Но больше всего, думаю, Андрея напрягало рано вставать по утрам. Он этого не любил. Вообще он был какой-то то ли дизайнер, то ли рекламщик, то ли менеджер – все время делал всякие крутые красивые штуки на компьютере. То принты для футболок, то вывески, то плакаты.
Квартира его была безупречна. Стены светлые с большими постерами ярких картин. Мебель очень простая, темная – полки и несколько шкафов. Везде очень чисто. Андрей не любил беспорядок, я это сразу понял. Пару раз очень вежливо он попросил меня не разбрасывать свои вещи – и мне понравилось. И у него везде были такие клевые подставки для стаканов и кружек, ну, чтобы не портить мебель. Вот прямо везде – чтобы желание поставить стакан на стол или стеллаж не застало врасплох. Еще у Андрея дома была посудомоечная машина, поэтому тарелки и кастрюли он никогда не мыл сам. Отличный выход, чтобы мужчинам не заниматься «женскими делами», отметил я. Еще у него полно было всякой навороченной техники: крутая плита, холодильник синего цвета, стереосистема, белый компьютер с яблоком. Из-за всего этого я стал на него жутко злиться. При таких деньгах он, скотина, ни разу нам с мамой не помог! Даже подарок на день рождения мне не прислал: мама всегда в лепешку разбивалась, скапливала гроши, чтобы на праздник мне что-нибудь крутое купить, а этот… Он как чувствовал, когда на меня накатывать начинала эта неприязненная зависть. Тогда брал меня, и мы ехали в магазин и накупали там мне всяких мелочей в комнату – каких я хочу. Но не этим отец покорил меня. И не тем даже, что купил мне две пары дорогущих бутс и спортивные костюмы, от которых визжали все пацаны в футбольной команде. А тем, что, с тех пор как забрал меня, не пропустил ни одной моей игры. Правда, даже отборочные и какие-то проходящие – он всегда приходил. Сидел на трибуне, болел, а потом поздравлял или поддерживал, обнимая и хлопая по плечу. Мама так и не видела, кажется, ни одного матча. Ей все время было некогда. И даже когда игры проходили в ее выходной, она чаще всего просто спала или занималась своими делами. Я сам готовил себе завтраки. Супы мама варила заранее, и поэтому обед перед тренировкой у меня почти всегда был. Но по утрам мама выходила на завод гораздо раньше меня, и я лет с шести уже очень даже сносно умел пожарить глазунью или сделать омлет. Андрей, хоть и не любил просыпаться рано утром, завтраки мне всегда делал обалденные. То сэндвичи, то тосты, то хлопья с молоком, даже каши иногда варил. Долгое время я и не вспоминал о жареных яйцах.
Так мы жили какое-то время, привыкали друг к другу. Пытались привыкать. На самом деле за фасадом полного порядка и быта у нас все разваливалось. Вернее, так и не склеивалось. Хорошо хоть Андрей не настаивал, чтобы я называл его папой, потому что именно этого я всерьез боялся. За отца я его, конечно, не считал. Да, то, что он приходил на матчи и разбирался в футболе, было очевидным плюсом. Впрочем, и всеми удобствами, подарками он не пытался купить мою любовь. Он пытался быть честным, и это создавало проблемы. Иногда я злился на него в открытую, и тогда он затихал, совсем уходил в себя. Я даже, бывало, орал на него, что он маму со мной бросил, а Андрей только кивал как-то грустно, но ничего так и не объяснял. Нечем, наверное, было крыть. Чего уж тут скажешь. Я быстро взрослел. Быстро понял, что никаких командировок в Австралию у него не было и ни в какой космос он не летал.
Первый мой день рождения с новым «папой» мы отметили тихо. На самом деле это был тринадцатый мой день рождения. Андрей подарил мне смартфон и билеты на матч «Зенита», поэтому мы провели выходные в Петербурге. Приглашать нам особенно было некого. Недавно я перевелся в новую школу, поближе к дому, да и поприличнее, так что друзей пока у меня кот наплакал. Друзей у своего недавно появившегося отца я тоже особенно не наблюдал, и это даже настораживало: такой крутой мужик – и совсем вне зоны общения. Крайне редко кто-нибудь заглядывал – по работе. Иногда он сам уходил по вечерам куда-то – наверное, на свидания. Возвращался в такие дни обычно поздно, когда я уже спал. Но и это началось, только когда я уже попривык к новым условиям и к нему. И каждый раз мысль моя упиралась в утверждение, что это я спутал ему все планы. Конечно, теперь даже телок в квартиру приводить было нельзя, ведь тут тусовался сын, вступающий в острый и непримиримый период переходного возраста.
– Тебе нравится здесь? – спрашивал периодически Андрей.
– Да, – неизменно отвечал я как-то вяло и как будто заученно, хотя мне на самом деле нравилось.
– Юр, ты только пойми меня правильно, – почти каждый раз, когда собирался уйти на вечер, извинялся он. – Мне надо иногда отлучаться. Я боюсь тебя одного оставлять, но не няньку же тебе нанимать, в самом деле… Нет, я, конечно, мог бы…
– Да ладно, – махал я обычно рукой. – Уж как-нибудь не пропаду.
– Уверен?
– Угу.
На самом деле тогда я уже привык к квартире, и мне, что уж врать, было у Андрея гораздо комфортнее, чем в нашей старой квартире с мамой. Впрочем, это его «иногда» со временем стало случаться все чаще. Чтобы я не скучал, Андрей купил мне X-box и еще кучу крутого хлама.
Как только переходный возраст ударил мне в самую макушку, начался новый виток притирок. Я понял, что это он, переходный возраст, потому что мама всегда говорила, когда я становился невыносимым: «Ты сейчас такой, а что будет, когда переходный возраст начнется». В общем, я был уверен, что это именно он, потому что все вокруг вдруг стало совершенно невыносимым. Друзья в школе уже появились, даже девки кое-какие стали вокруг меня крутиться, пацаны вроде нормальные в классе подобрались, тренер в футбольной академии хвалил. Андрей постоянно ходил на игры и не упускал возможности попинать со мной мяч в свободное время. После игр всегда ждал, пока я приму душ и все такое, разговаривал с тренером, потом обнимал меня, хлопал по плечу. Пацаны из команды завистливо смотрели и бубнили, какой клевый у меня отец. Я сам его, конечно, «папой» не мог называть. Хоть он вроде и нормальный чувак был, все равно козел. Я в душе очень сильно на него злился, но ничего ему не высказывал. До поры до времени. До того как мне зарядило этим переходным возрастом.
Переходный возраст – это когда у тебя появляются такие друзья, с которыми вы никак не можете расстаться и пропадаете черт знает где допоздна. Андрею это как будто не очень нравилось, и он постоянно спрашивал, где и с кем я бывал. Может, у остальных была такая же петрушка – не знаю, сравнивать мне было особенно не с чем.
– Не твое дело, – огрызнулся я в очередной раз на его вопрос по дороге в комнату, стянув вымазанные в грязи кеды в коридоре.
– Я твой отец, – строго ответил он. – Так что – мое.
– Да прям, – отозвался я, уже закрывая за собой дверь.
– Юр. – Он успел поставить ногу в проем, чтобы дверь не захлопнулась. – Я же не просто спрашиваю. Я волнуюсь…
– Не волновался четырнадцать лет…
– Ты тоже два года как-то нормально со мной общался! – парировал он.
– Не понимал ни фига!
– А теперь что, понял?
– Отстань. У меня переходный возраст.
Мы ругались. Иногда не сильно, но порой просто орали друг на друга.
Однажды мы с пацанами купили и выпили бутылку водки на четверых, и потом я, не очень-то трезвый, пришел домой. Андрей, ясное дело, с порога учуял запах и давай меня отчитывать. Я – в защиту.
– Чего ты меня учишь еще! – рявкнул после долгой перепалки. – У самого нет друзей, так не завидуй!
– Вот, значит, как ты заговорил, – хмыкнул как-то очень горько Андрей. Так горько, мать его, что я почти на вкус эту горечь почувствовал. – Я тебе деньги даю не на то, чтобы ты водку пил… – добавил он неосторожно, и мой пьяный язык зацепился тут же за его слова.
– Да и не давал бы! – крикнул я. – Столько лет не давал – и чего это начал вдруг? Мне тебе что, отчитываться?
– Я не прошу отчитываться… – попытался остудить кипящий спор Андрей.
– Вот и все! – бросил я. – Деньги он мне дает, что ты прям! Тоже мне…
Я хотел было уйти и громко хлопнуть дверью своей комнаты, чтобы продемонстрировать, насколько мне действительно не нужны были его деньги и вообще забота. Но Андрей схватил меня за руку, очень сильно, неосторожно, не рассчитав.
– Стой…
– Отпусти! – Я вырвался. – Ты мне никто!
– Извини, Юр…
– Да пошел ты. Засунь свои извинения в задницу себе. Перед мамой извиняйся!
Я пьяный был, конечно, и нес черт знает что. Не думал я так, но с пьяного, да еще в переходном возрасте, что возьмешь. Однако Андрей в этом плане мужик – ничего не скажешь – все терпел.
– Протрезвей, – бросил он, но слова ударились о закрытую дверь моей комнаты. – Завтра поговорим, умник. Сам пожалеешь, что напился. Приползешь еще.
Он усмехнулся. Я рухнул на кровать. А потом наступило завтра. Вернее, сначала наступила ночь. Спал я недолго. Проснулся от отвратительной тошноты. Все мое содержимое грозилось вот-вот вырваться наружу. Я побежал в туалет. Да, пришлось прямо бежать, потому что то, что сидело у меня в желудке, ждать отказывалось. Меня вырвало один раз. «Как-то очень легко отделался», – не успел подумать я, как меня вырвало снова. Потом еще чуть-чуть, пока не остались одни только спазмы.
– Воды попей, – услышал я громкий голос Андрея, доносящийся из его спальни.
Вот же козел! Издевался еще! Я хотел ответить что-то обидное, но рвотные позывы прервали меня. Едва передвигая ноги, я прошел к кулеру, налил себе большой стакан воды, выпил залпом. Потом еще один. Потом снова побежал в туалет. Так плохо мне еще никогда не было. И вот только после всего этого наступило завтра. Тоже суровое. Хорошо, что суббота, но на это вроде как и был расчет. Или нет? Гордость моя спросонья казалась гораздо крепче головы, которая раскалывалась и гудела, и приятнее того, что обосновалось у меня во рту. Когда я сумел выползти из комнаты, на кухонном столе обнаружил горсть таблеток активированного угля, стакан воды и бумажку с издевательским смайликом. Вот же урод, все предвидел!
Андрей сидел на диване и что-то читал.
– Мне плохо, – протянул я, но вышел какой-то стон.
– Да что ты, – усмехнулся Андрей.
– Ну что ты издеваешься, – опять простонал я и по обыкновению назвал его по имени.
– Папой слабо звать? – по обыкновению спросил он.
Андрей не настаивал и не давил, чтобы я называл его отцом, но порой вот так поддевал.
Я отрицательно замотал головой и почесал затылок. Мама бы убила меня, если бы увидела в таком виде.
– Противно, – пробурчал я.
– Вчера водку пить не противно было, – снова съязвил Андрей.
Вообще, Андрей нечасто читал мне нотации. Со временем у нас как будто сложились негласные правила. Он меня ничему не учил, не претендовал на отцовские права, а я не укорял его за то, что он бросил нас с мамой. Он, конечно же, чувствовал вину и без моего участия, и его очень задевало, что я все время называл его только по имени. И я, конечно же, специально очень подчеркнуто, особенно на людях, называл его только по имени. Но именно в переходном возрасте у нас все чаще стали случаться серьезные разговоры и скандалы. Так было и на мой четырнадцатый день рождения. Я спросил, можно ли мне пригласить друзей и устроить вечеринку, а Андрей свалил бы куда-нибудь допоздна, и он согласился. Так причем, без условий. Почти. Согласился вообще даже на ночь уйти, чтобы не мешать. Только сказал, чтобы ничего не испортили, порядок чтобы я навел потом и чтобы в его спальню никто не заходил. Иногда он бывал очень занудным и педантичным, особенно если дело касалось спальни или личных вещей.
– Да нужна кому твоя спальня прям, – засмеялся я.
– Вот и отлично, – кивнул он. – Я после обеда приду, чтобы ты все убрать успел.
Вечеринка моя, конечно, удалась. Перед тем как свалить, Андрей заказал пиццу, роллы и всякие крутые ништяки. Пришло человек десять, но погудели мы круто. Естественно, пацаны притащили спиртного и презервативов, а телки рады были, чтобы их помяли. Ну и мой крутой X-box, сигареты, трава… Четырнадцать лет ведь, не рано? Главное, чтобы родители не спалили. В моем случае – Андрей. Но я же все уберу, наивно полагал я, закуривая косяк.
Не помню, как все разошлись, но было весело, и проснулся я только часов в одиннадцать следующего дня. В голове гудели уплывающие корабли моего детства. Спал я на диване в зале и, поднявшись, стал медленно ходить кругами по комнате. Потом посидел, выпил полуторалитровую бутылку воды и стал собирать разбросанные объедки, вилки, бумажки. Но занятие быстро меня утомило, и я как будто снова уснул. По-настоящему меня разбудил телефонный звонок. Андрей сказал, что будет дома через полчаса, и выразил искреннюю надежду, что «там у нас все в порядке». А у нас-то тут был просто полный трындец. Я подорвался как ужаленный и стал спешно набивать мешки для мусора. Главное было уничтожить пустые бутылки, окурки и проветрить квартиру.
Андрей застал меня немного растерянного, но уже во вполне прилично выглядящей квартире.
– Э-э-э… Привет, – как мог невинно улыбнулся я.
– Привет, – скептически поморщился он и поднял с пола краешек пиццы. – Почти успел.
Он пошел к себе в комнату, чтобы не мешать, и тут случился коллапс. Уже минуты через две Андрей вновь появился в проеме двери и выглядел так, каким я его, клянусь, никогда раньше не видел. Зубы прямо скрипели. Он ничего не говорил, только держал в вытянутой руке женский лифчик.
– Э-э-э… Это не мое, – заикаясь, промямлил я.
– Мое, наверное! – Андрей швырнул в меня предмет одежды, а следом полетело и нечто, завернутое в бумажную салфетку.
Когда оно, неприятно хлюпнув, приземлилось у моих ног, я увидел завязанный узлом использованный презерватив.
– Что это за херня?! – очень резко, серьезно и даже грубо спросил Андрей, не сводя с меня глаз.
– Ну… Я не уследил, наверное… Не заметил… Прости… – Я виновато опустил голову.
– Я же сказал, не надо заходить в мою спальню! – шипел он, переходя на крик. – И уж тем более трахаться на моей кровати! Сложное было условие! Не для детей!
Я попытался оправдаться, но Андрей заткнул меня и велел быстрее убирать устроенный срач.
– И никаких больше гулянок, – заключил он. – Всё. Нагулялся.
– Да что ты…
– Замолчи. Слушать ничего не хочу.
Весь день мы не разговаривали, а Андрей жаловался потом по телефону своей телке, какой я дебил конченый и что устроил в квартире. А это даже не мой был презерватив! Да фиг знает – не уследишь за этими гостями, расползлись по углам, как тараканы, что мне их, собирать надо было? Воскресенье прошло так же, напряженно и тихо. А на весь следующий месяц мне пришлось отказаться от вечерних гулянок. Пацаны смеялись надо мной, называя ребенком и папенькиным сынком, а я, понятное дело, срывался на Андрее и ругался с ним из-за его принципиальности.
В то же время, где-то к лету, я познакомился наконец с парочкой друзей Андрея, и оказалось, что они тоже крутейшие мужики.
Сначала я напросился с Андреем в тренажерку, где он занимался. Личным тренером по боксу моего отца был его хороший друг Руслан. Он встретил нас, познакомился со мной, выслушал короткий отчет о моих спортивных достижениях, не без гордости произнесенный Андреем, и дал пару дельных советов. Признаться честно, после нескольких визитов в спортзал и наблюдений за Русланом у меня появились некоторые комплексы. То есть мало того, что друг моего отца оказался очень крутым чуваком, так еще телки вокруг него вились толпами. Вокруг Андрея тоже, но он же был вроде как со мной и не мог в полной мере насладиться женским вниманием. Зато уж Руслан прямо не упускал возможности то приобнять, то подмигнуть.
– Эй, ты чего такой грустный? – спросил Андрей как-то, когда мы были в раздевалке после душа. – Неужели так устал?
– Да нет, – хмыкнул я.
– А что?
– Ничего.
– Да ладно! – Он засмеялся и обнял меня. – Что такое? Колись давай.
– Ну, просто Руслан такой крутой… – пробурчал я.
– А я не крутой, значит? – наигранно обиженно передернул Андрей.
– Ты тоже крутой. – Я кивнул и опустил голову.
– И в чем тогда твоя проблема? – Он наклонился и заглянул мне в глаза.
– В том, что я не крутой.
– Юр! – Андрей рассмеялся так звонко, что привлек внимание какого-то мужика с накачанным торсом. – Что за мысли?!
Он взъерошил мне волосы, потом посмотрел очень пристально и предложил поехать в парикмахерскую.
В салоне красоты какой-то парень педиковатой внешности постриг меня и сделал прическу, похожую на те, что носили мой отец и Руслан. Мне понравилось. Я и правда как-то сразу преобразился.
– А можно мне твой гель для волос брать? – несмело спросил я у Андрея.
– Можно, – усмехнулся он.
Вторым другом Андрея оказался его школьный приятель Влад, высокий спортивный блондин и тоже очень крутой мужик. Он появился у нас, и сразу мы с ним залипли на футболе в X-box. И он уделал меня, как сопляка, пять раз подряд. То есть друг моего отца обыграл меня в приставку! Я негодовал и тренировался потом всю неделю до следующего прихода Влада.
– Он прям за живое тебя задел, – смеялся Андрей.
Да что он понимал! Он вообще не любил X-box. А с Владом с тех пор у нас началось жесткое противостояние. Мы рубились почти насмерть, а Андрей только поглядывал на нас как-то подозрительно, исподтишка. Мне показалось, что он ревнует меня к Владу, ведь мы однозначно сдружились с ним, да так, что потом отцу пришлось пойти на уступки и приглашать Влада с нами на вылазки в лес на великах, на реку на пикники. В общем, мне показалось, что Андрей как-то не был особенно в восторге от того, что с Владом мне было проще, чем с ним. Ну так оно и понятно: Влад же был профи в игрушках! Мы даже онлайн с ним по ночам иногда рубились, но Андрею я об этом не говорил. А когда я предложил Владу прийти на один из моих матчей, Андрей и вовсе закатил глаза. Но все же они пришли, оба. И потом еще несколько раз я звал Влада. Он же теперь вроде как стал и моим другом тоже. К тому же пацанам из команды не лишним было постонать от зависти. К ним-то и отцы не каждый раз приходили, а ко мне – еще и такой приятель.
В общем, все как-то шло более-менее нормально, а потом я уехал в летний спортивный лагерь. Каждый год туда ездил, километров триста от нашего города. Мама, ясное дело, никогда не приезжала меня проведать, да я и не скучал особенно. Андрей же, когда привез меня на машине – и вот это отдельный разговор, потому что мне не пришлось вместе со всеми трястись в душном автобусе и нюхать чьи-нибудь потные носки, – так вот, когда привез меня, Андрей сразу попросил дать ему недельку уладить свои дела. То есть, подумал я, он что же, собирался ко мне еще и приезжать?
– Конечно, – ответил он на мой вопрос. – Тебе же что-то нужно будет. Ты звони, если что. В любое время. Я привезу потом всё, дней через восемь.
– Так тут же роуминг, – неуверенно замялся я. – Дорого же звонить…
– Да не парься. – Он похлопал меня по плечу. – Не скучай, Юр!
И что было неожиданней всего в этой ситуации, так это то, что спустя дней пять я начал жутко скучать по Андрею. Вот прямо изо всех сил скучать и чувствовать себя одиноким. Так скучать, что несколько раз позвонил ему, чтобы поболтать ни о чем. И он болтал. И даже не торопил меня, потому что звонок сожрет кучу денег.
Приехал Андрей через десять дней, такой посвежевший, отдохнувший, расслабленный. Его ровный загар выдавал, что он точно не дома на диване валялся. Девки из другого отряда, как увидели Андрея, сразу застыли, раскрыв рты. И это так приятно щекотало мое самолюбие, притаившееся где-то между ребрами. Кстати, моя класснуха Полина Николаевна тоже с первого взгляда запала на Андрея и всегда искала какой-нибудь повод, чтобы его в школу затащить. То ей стул надо починить, то что-то на машине привезти для класса, то поговорить о моей успеваемости. Успевал-то я нормально, но Андрей никогда ей не отказывал, и это меня жутко выбешивало. Ведь Полина Николаевна в свои тридцать лет была не замужем, и что-то мне подсказывало, что она очень хотела влезть в нашу тесную мужскую компанию.
С того лета Андрей стал брать меня на волейбол. Они собирались с мужиками и играли в арендованном зале. Было круто. Андрей брал меня в свою команду и относился как ко взрослому. Когда кто-нибудь пытался подавать на меня вполсилы, ругался, чтобы меня принимали как равного. Все соглашались и долбили потом что было мочи. А мне нравилось, даже когда руки отбивал. И мне нравилось наблюдать за Андреем: он так круто играл, как будто был настоящим профи. Как-то, помню, он отбил мяч, ловко подпрыгнув у сетки, на той стороне отразили удар на меня, а я застыл, словно завороженный движениями Андрея, и мяч влетел мне прямо в лицо.
– Что такое, Юр? – Андрей посмотрел на меня и развел руками, не понимая моего бездействия. Но тут же увидел, как я схватился за нос, и подбежал. – Ты в порядке?
– Угу, – мычал я, сжимая зубы от боли. У меня чуть слезы из глаз не брызнули.
– Все нормально? – участливо спросил Паша, который отбил мяч и выбил мне половину мозгов.
– Ты как? – Андрей тряс меня за руку. – Больно? Юр!
– Нет, – процедил я.
– Посмотри на меня. – Он поднял мое лицо и заглядывал в глаза, потом обхватил ладонью шею, коснулся щеки.
– Да нормально все! – взбрыкнул я, вырвался и быстро пошел в раздевалку.
Но не от боли я готов был разрыдаться, а от того, с какой заботой Андрей на меня смотрел. Он правда испугался. Помню, как-то на поле меня вырубил один псих, я потерял сознание, так мамы мало того что даже не было на игре, она только уже потом дома меня встретила дежурным послерабочим «Как дела? Не болит?» – как будто ей совсем не было до меня дела. А этот, отец мой, конечно же, сразу следом в раздевалку и давай опять талдычить свое: «Как ты? В порядке? Точно?» – и обнимать меня, по плечу хлопать. Ну и конечно, блин, я раскис!
Вечером того же дня мы сидели в моей комнате. Вообще-то Андрей заглянул просто пожелать спокойной ночи, но я так расчувствовался, что никак его не отпускал.
– Расскажи о себе, пап, – сказал я, – расскажи о своем прошлом, о том, кем ты был.
Никогда раньше до этого момента не называл его папой, а тут само как-то вырвалось, бесконтрольно. И я бы даже не обратил внимания, но Андрей, по-моему, после этого «пап» ничего больше не слышал. Он замер и впился сначала в меня глазами, потом перевел взгляд куда-то на стену. Клянусь, у него чуть слезы не выступили, и на секунду мне показалось, что вот сейчас, в благодарность за это случайно оброненное «пап», он может рассказать мне абсолютно все. Все, о чем мы так долго молчали.
– Что ты хочешь узнать? – с трудом выговаривая слова, ответил Андрей.
Было странно видеть его таким – счастливым и в то же время каким-то испуганным.
– Почему ты ушел от нас? Почему бросил маму? – вполголоса спросил я.
Андрей вздохнул. Этот разговор, которого мы успешно избегали, был для него трудным. Не думаю, что он хотел об этом говорить, но деваться ему было некуда. Я ждал ответа.
– Мы были молодыми, – тяжело вздохнул он. – Глупыми, бестолковыми, наделали много ошибок, ни о чем не думали…
– И я ошибка, значит? – передернул я, прервав его череду ничего не значащих отмазок.
– Нет, Юр, – моментально вцепился он своими словами в мои. – Ты не ошибка. Не думай даже так. Ты единственное, может, в моей жизни, что не было ошибкой.
– Почему же ты тогда бросил меня? Ни разу не появился? Ни открыток, ни поздравлений! Почему тогда ни копейки не давал? – Обвинения вылетали из меня очередью, как пули из автомата, курок которого заклинило. – Мы с мамой кое-как жили, а у тебя-то все в поряде. Чего ж ты не помогал нам? Скажешь, не мог, да? Ну!
Андрей закрыл глаза ладонью, запрокинул голову к потолку. Казалось, я раскрыл сейчас какую-то страшную тайну, которая вот-вот превратила бы его из принца назад в лягушку, и ему жуть как этого не хотелось. Много я понимал тогда! И представить же не мог, что тайна эта меня самого размажет по кровати, как девчонку, обмотает соплями вокруг горла.
– Я всегда давал вам деньги, Юр. – Он посмотрел на меня и тяжело сглотнул, как будто ему не очень-то приятно было говорить об этом, как будто даже стыдно. – Я не оправдываюсь, просто так было. Кате… Маме твоей давал. Я не знал, что́ ты любишь, не мог сам просто купить подарок, поэтому давал ей. И она говорила, что покупала подарки. Я оплачивал твою футбольную школу, Юр. – Андрей чуть не плакал, да и я сам уже был на грани, только бы не разреветься. – Все сборы, поездки в лагеря. Мама не говорила тебе… А я больше ничего и не мог сделать… Хотел бы, но не мог…
– Мог бы, если бы правда хотел, – уже шмыгал носом я.
«Мог бы, если бы правда хотел», – повторил я про себя. Ведь мог же. Что за отмазки у него? Что он оправдывается, как ребенок? Какие-то глупости! Что же мама подарок не могла от него принять, а потом просто от себя подарить? Что же покупала мне вечно какую-то ерунду дешевую? Куда ж девала деньги, если он в самом деле их давал? И что же так ненавидела тогда его – и она, и тетя Настя? Я хныкал в подушку и никак не мог остановиться, чтобы выпалить еще порцию застрявших в горле вопросов.
– Почему же мама тебя так ненавидела? – Я посмотрел на Андрея.
Он молчал.
– Ты что, был наркоманом тогда? – Первое, что пришло мне в голову.
– Нет, – возразил он как-то очень правдоподобно.
– А что тогда? Бухал?
– Юр…
Это незаконченное обращение тоже значило «нет», и тоже в него верилось как-то просто.
– Ты бил ее? – продолжал гадать я. – Ходил по бабам, да? – И это, последнее, показалось мне самым близким к правде. – Ну точно! – Я вытер слезы и сел на кровати. – Гулял, изменял ей, вот мама и не выдержала…
– Все не так просто, как может казаться…
Ну конечно! Вот и крыть ему нечем. Значит, я угадал.
– Бабник! – бросил я ему, снова уткнулся в подушку и отвернулся к стене. – Уйди. Не хочу тебя видеть.
Мне все стало тогда понятно. И про Андрея, и про маму, и почему она его выставила, и почему тетя Настя его терпеть не могла. И ведь не надо быть сильно умным, чтобы понять. Достаточно было просто посмотреть на Андрея – бабская мечта как она есть: красивый, модный, при деньгах. Как же я, наверное, ему малину испортил своим появлением! Ну и ничего, пусть помучается! Еще скажу, что и нечего даже начинать к нам домой баб своих водить, думал я. Я представил, что у него наверняка не одна была и не две. Меня прямо такая злость переполняла, что я, лежа на кровати, бил ногой стену.
После того вечера мы не разговаривали с Андреем два дня. Я ненавидел его и даже сказал, что больше никогда в жизни его отцом не назову, пусть даже не мечтает.
– И больше об этом не говорим, – заявил я жестко на третий день за завтраком.
– О чем? – в общем-то справедливо не понял Андрей.
– О том, как ты изменял маме.
Он кивнул едва заметно и опустил глаза.
Так мы навсегда закрыли тему того, почему и как он нас бросил. Для меня тогда половина мира рухнула, потому что я узнал, что папа не был таким уж конченым подонком и не оставлял нас без денег, что не было никаких «бесплатных мест» в спортивных лагерях, как врала мама, что мама вообще мне много о чем врала. Но и то, что Андрей сильно обижал маму, гуляя, отодвинуло его с линии моего доверия, к которой он успешно приближался последние пару лет. Мама сама себя никогда, как мне казалось, не любила, у нее была целая куча комплексов, и теперь я понял почему. Наверное, она жутко обрадовалась, когда Андрей женился на ней, а потом горько разочаровалась в его любви. Все же он был сволочью. Все же я мог понять маму, мог как-то теперь оправдать ее нежелание говорить об отце. Ничего святого не было в нем. Конечно, он изменился, но меньшим козлом это его не делало.
Где-то через пару месяцев произошел еще случай, который раскрыл Андрея как странного и на редкость непредсказуемого человека, ценившего свои принципы больше всего на свете. Впрочем, тут еще наша класснуха никак с него не слезала. Так что я думал, может, и она ему что-то напела. В общем, все из-за Олега Канарейкина. И ведь фамилия же – ну специально не придумаешь для такого чмошника, как он! Канарейкин, блин – почти Сергей Пенкин! Короче, все дело в том, что Олеженька наш был педиком. И таким прям противным. Гадким, манерным, изнеженным типом. И вроде как, может, всем нормальным пацанам было бы пофигу, кто там ему нравился, если бы он не выпячивался, и не говорил так, и рукой так не махал на всех. Фу! И сказать, что мы его поддевали или дразнили уже почти год, тоже было бы неправильно. Мы его просто безбожно унижали. Да потому что, черт, нам было по пятнадцать лет, мы трындели о телках целыми днями, мечтали полапать грудь, а у этого уже, видите ли, ориентация там какая-то сменилась! Ты сначала с девками-то попробуй, честное слово, а потом уже свой непредсказуемый выбор выставляй на всеобщее обозрение!
– Эй! Кенар! То есть пидор! – Я бросил в него скомканный листок после урока русского. – Чего так сидишь? Жопа не болит?
Весь класс закатился от смеха.
– Да пошел ты! – обиженно чирикнул Олег.
– Молчи уж, педик! – подхватили парни.
И вот он же идиот конченый! Правда! Потому что опять пустился что-то кому-то объяснять. Начал со своего любимого: «Вы необразованное быдло, раз не понимаете, откуда берется ориентация…» Пришлось его заткнуть.
– Мы тебе покажем после уроков, откуда она берется! – рассмеялся ему в лицо Костян.
Мы все смело и с радостью подхватили порыв и в тот раз явно переборщили. Довели Канарейкина до слез. Буквально, так что он стоял перед нами на коленях и рыдал, умоляя оставить его в покое. Нет, всякое бывало: мы гнобили Олега словесно, бросали в него пробки от бутылок и смятые жестяные банки, даже в землю лицом толкали, но в тот раз переборщили – разбили ему нос. Не то чтобы прям специально, но был бы он мужиком, смог бы сопротивляться и дать отпор. А он… Ну, в общем, все понятно. Он же пацифист, то есть пидорас, то есть… невелика разница. Но черт с ним, с этим недоделанным. Мы переборщили, и Олег настучал обо всем учителю. Не своим предкам, конечно, потому что он же не мог сказать маме и папе, что он долбаный педик, а нашей всепонимающей класснухе Полине Николаевне. И началось… Долгая и неинтересная лекция со всеми нами вместе и с каждым отдельно – вот это уж совсем был вынос мозга. Сидела передо мной минут двадцать и говорила, что все люди равны, имеют одинаковые права и могут быть какими захотят. Да могут, конечно! Да и пусть! Я-то при этом имею право немного постебать их, этих, так сказать, людей? Самое неприятное во всем этом было то, что Полина Николаевна твердо решила обсудить мой поступок с отцом, то есть вызвать в школу Андрея. Однако в нем я был как-то уверен. Нет, я, конечно, знал, что он устроит мне лекцию и поворчит о моем поведении, но так чтобы сильно осуждать – нет. Он был мужиком до самых костей, и все его друзья тоже, то есть им точно до педиков дела не было, да и симпатии их вряд ли легли бы на сторону Канарейкина.
Андрей просидел наедине с Полиной Николаевной больше получаса. Я ждал в школьном коридоре и уже не знал, чем себя занять. Пытался даже подслушивать, но говорили они так спокойно, что ничего через дверь я не выудил. Я готовился к серьезному короткому разговору, какие Андрей был большой мастер выстраивать. Он вообще не любил много говорить, но, когда вышел из класса, его немногословность достигла высшей точки.
– Ну, что тебе сказали? – спросил я, приняв максимально виноватый вид.
– Пойдем, – так строго и холодно ответил он, что у меня чуть ноги не онемели.
– Что такое? – продолжал я, как будто совершенно не знал, о чем вообще шла речь.
– Дома поговорим, – отрезал Андрей.
Я возобновил попытки что-либо разузнать в машине.
– Да он, этот Олег Канарейкин, – начал я, – просто педик… Ну, Андрей, мы и не хотели ничего… Просто…
– Дома поговорим, – прервал он, как страховочный трос перерезал.
В общем, таким я его еще никогда не видел. Даже в первый раз, когда он пришел забрать меня и чуть не задушил тетю Настю. Тогда, после школы, было даже хуже, потому что Андрей сохранял какое-то странное спокойствие, и при этом его злость выходила еще более страшной.
– Жди в комнате, – скомандовал он и долго говорил с кем-то по телефону.
Так долго, что я даже подумал, он сейчас забудет о том, что надо читать мне лекцию.
– Поехали, – все тем же строгим, холодным тоном проговорил он и кивнул на дверь, когда освободился.
Ничего он не забыл.
– Слушай, – я решил быстренько оправдаться, – мы не хотели так. Я раскаиваюсь, в общем, больше так не буду…
– Поехали, – почти по слогам повторил он, не желая слушать мои извинения.
– Куда мы едем? – осторожно попытался уточнить я.
– Куда надо.
Больше я ничего не спрашивал. Андрей ничего не объяснял, и мне казалось, он просто отвезет меня куда-нибудь в лес и бросит там в растопленную печь. Однако вопреки всем разгулявшимся фантазиям мы приехали в ресторан, где нас ждал друг отца Руслан. Они поздоровались как обычно, и я даже подумал, что эта встреча была запланирована давно и мои выходки уже позабыты. Я даже подумал, что как-то совершенно некстати пришелся этот разговор с Полиной Николаевной, но после недолгого молчания Андрей вдруг выдал без вступлений:
– У нас новый тренд. Юра травит своего одноклассника-гея. Разбил ему лицо.
Я был в шоке. Зачем при Руслане-то? И какое ему вообще было дело до моих школьных стычек? Хотел тут же возразить, но Андрей заткнул меня одним взглядом.
– Мой сын гомофоб, – констатировал он.
– Никакой не гомофоб, – возразил я, потому что это слово и то, как оно прозвучало от Андрея, мне не понравилось.
Прозвучало даже не как оскорбление – как приговор. Как будто неизлечимый диагноз вроде «умственно отсталый» или «человек, которого необходимо изолировать». Причем в этом не было ни капли жалости, как если кому-то сообщают, что у его ребенка рак в последней стадии или синдром Дауна. Просто – как выстрел – гомофоб.
– Так почему тогда вы избили того парня? – решил уточнить Андрей после моего возражения.
– Да ну блин… – стал мяться я. – Ну он просто так себя вел…
– Как? – Андрей начинал выходить из себя. – Что он сделал?
– Ничего…
– Тогда какого черта вы его избили? Не первый раз! Отвечай. Мне сказали, твой ответ был – «Потому что он педик». Так ты сказал Полине Николаевне?
Ну вот, точно, это она ему напела какую-то фигню, подумал я.
– Ну да.
– Что «ну да»?
– Ну, он педик… – Я отвечал неуверенно, чувствуя крайнее неудобство из-за присутствия Руслана, которому, казалось, тоже не особо нравился весь этот разговор.
– Он тебе сказал или ты сам догадался? – Андрей гнул свою линию.
– Ну блин… – мямлил я. – Видно же их…
– Да ты у нас эксперт. – Андрей сжал зубы. – И что, если тебе видно, нужно бить и унижать? Это делает тебя мужчиной?
– Ну а что, он, что ли, мужчина… Они же даже сдачи дать не могут, такие нежные…
– Кто?
– Канарейкин.
– Кто «они»? – Андрей пер как танк.
– Гомики, – ответил я.
– И потому что не могут ответить, вы решили, что нужно непременно парню разбить лицо…
– Да ну нет… Ну мы же…
– Сейчас тебя никто не собирается слушать! – отрезал он и посмотрел на Руслана.
– Может, не надо так резко? – как-то не очень уверенно спросил тот. Ему явно не нравились наши разборки.
– Надо, – ответил Андрей и посмотрел на меня. – Ты же знаешь Руслана, так?
Я кивнул.
– Руслан – гей.
Я вытаращил глаза сначала на него, потом на самого Руслана. Это звучало как-то совсем неубедительно.
– Ты считаешь, что Руслан не мужик, слабак, или ты сразу смог определить по нему?
– Нет, – едва не заикаясь, ответил я.
– Если ты такой смелый, то можешь сейчас ему все свое обоснованное отношение высказать. Или думаешь, Руслан нежный и не сможет тебе дать сдачи? Что его остановит? Что тебе пятнадцать?
Я молчал, уткнувшись в деревянную столешницу. Я не мог поднять глаза и посмотреть на Руслана. Я даже не мог понять, при чем тут Руслан, ведь он был нормальным мужиком, да еще по совместительству тренером моего отца по боксу.
– Андрюх, – вступил сам Руслан, видя мою беспомощность, – не надо…
– Надо, – перебил отец и снова обратился ко мне: – Ты же принципиально ненавидишь геев, они же для тебя не мужики, так? Ну! – Он повысил голос, и теперь вся его злость вырвалась наружу. – Вот перед тобой недостойный. Дашь в морду, так же как своему однокласснику? Нет? Что, кишка тонка? Ссышь, эксперт по педикам?
Я готов был провалиться сквозь пол ресторана. Честное слово, я лучше бы сгорел в печи в лесу, чем сидеть там и участвовать во всем этом. Молчание давило на меня. Я украдкой косился на Руслана. На отца я посмотреть даже мельком не решался. Признаться по правде, я до конца не верил в это «открытие». Ну не мог Руслан быть педиком! Ну не такие они! Однако это был не конец вечера. Домой ехали молча, а когда оказались в нашей квартире, Андрей бросил мне на кровать кипу каких-то листовок, брошюр и самопальных книжек в мягком переплете.
– Почитай. – командно-приказным тоном сказал он, кивнув на гору бумаги. – Может, что-то поймешь. – И через несколько секунд добавил: – Я серьезно. Прочтешь все. Буду спрашивать.
Он закрыл дверь. Больше в тот вечер мы не разговаривали. Завтракали утром тоже молча. Андрей только спросил, начал ли я читать то, что он мне дал. Я угукнул. Там была просто прорва всякой научно-просветительской литературы на тему гомосексуальности. Откуда она берется, кто такие геи, почему они существуют и как вообще это объясняется. Потом Андрей умотал ночевать к своей телке. Видимо, окончательно я его расстроил, раз он решил оставить меня одного на ночь. Наказал только все прочесть. Ну, я и читал. Конечно, мое поведение расстроило Андрея. В общем, его можно понять, он же должен был меня воспитывать честным порядочным мужчиной и все такое, только вот про Руслана это он зря. Это он перегнул с концертом. В это я все равно никогда бы не поверил.
– Да все мне понятно, – начал я, отвечая на его вопросы следующим вечером. – Я был не прав, признаю. Погорячились с Канарейкиным. Не виноват он, типа… в том, что такой… Но про Руслана – это же неправда?
– Что «неправда»? – как будто не понял Андрей, но я видел, что все он прекрасно понял.
– Ну, что он такой?
– Какой? – В голосе Андрея снова звучало раздражение.
– Ну, гей. Это же вы специально…
– Ничего ты не понял, – вздохнул отец.
– Да нет! – запротестовал я. – Да понял! Ну просто он же совсем не похож… То есть ну их же сразу видно…
– Не видно, значит. Руслан – гей. Смирись. Твое отношение к нему поменялось?
Я пожал плечами. Я действительно не мог ничего сказать о своем отношении, потому что был совершенно сбит с толку. Часть моих незыблемых представлений о мире и о людях была разрушена, а вторая, уцелевшая, оказалась не такой простой, как я думал. Все говорили про геев. Все говорили, что они больные извращенцы. Все видели, что они женоподобные слабаки. Лично со мной, конечно, никогда никто из взрослых этой темы не поднимал. Мама всегда презрительно фыркала, если тема на кухне с ее друзьями заходила в это русло; в школе не принято было о таком рассказывать. Ну, вот мы с пацанами и построили свои представления на базе общественной морали. И все было в порядке, и даже черт с ним, с Канарейкиным, – ну избили и избили, получили и забыли. Но Руслан, друг Андрея, тренер по боксу… Я даже представить не мог, чтобы его не то что кто-то заподозрил в таком, но и вообще решился что-то оскорбительное сказать. Руслан был крутым. Как и все друзья моего отца. Как и сам мой отец.
– И ты вот так его сдал? – спросил я. – Ну то есть он разрешил рассказать мне?
– Это не тайна, – спокойно и холодно ответил Андрей. – Руслан открыт.
– Что это значит?
– Что он ни от кого не скрывает своей ориентации.
– Но я не знал…
– Но и не сообщает при знакомстве, – перебил отец. – Ты же не сообщаешь, что гомофоб.
– Я не гомофоб.
– Ладно, проехали. – Андрей попытался закрыть тему.
– А этот дебил Канарейкин сообщает, – настаивал я. – Прямо всем так и жаждет это показать.
– То, что он идиот, тоже не дает никому права его избивать, – отрезал Андрей. – Ты не согласен?
– Согласен, – вздохнул я и посмотрел на него. – Ты не сердишься на меня?
– Сержусь, – ответил он. – Дело не в том, кто гей, а кто нет. Дело в том, кто мужик, а кто позволяет себе толпой бить одного. Но тему пора закрывать. Слишком затянулось просвещение.
Не скажу, что мое отношение к геям сильно с тех пор изменилось, – впрочем, как не изменилось мое отношение и к Руслану, – но урок отца я усвоил и больше не участвовал в травле Канарейкина. Старался не участвовать насколько мог, потому что Олег постоянно меня бесил своими педиковскими замашками.
Слава богу, не все уроки Андрея были такими тяжелыми и неприятными. Некоторые мне очень даже нравились. Например, тогда же, лет в пятнадцать, я начал обнаруживать у себя на лице волосы, которые страшно бесили, угрожая вырасти в самую что ни на есть козлиную бородку. Да еще стали расти усы. Это довольно паршивая часть переходного возраста, потому что с телками и желанием заняться сексом решить все гораздо проще – главное, чтобы была свободная квартира. А вот волосы на лице делали из меня настоящего урода. И хотя никто ничего не говорил и даже как будто не замечал, меня это половое созревание страшно бесило. Я вспомнил даже, что мама как-то выдергивала волоски на лице специальным пинцетом, но для меня это категорически не годилось. Поэтому однажды утром я взял бритву Андрея и избавился от всего, что отросло на подбородке и под носом. Тешить себя надеждами, что Андрей не заметит новых, оставленных не им капель воды на своей бритве, было бы, конечно, глупо. Он был в некоторых вопросах очень педантичным. Особенно в том, что касалось личных вещей. Вечером того же дня Андрей подошел ко мне, присел рядом и сказал, что пора покупать мне собственную бритву и все остальное.
– Ты заметил, да? – виновато спросил я.
– Не парься, – ответил он и похлопал по плечу. – Как-то я упустил этот момент.
Он подарил мне крутую бритву, хотя пока она мне была особенно не нужна, а потом объяснил технологию. Андрей сказал, что сначала надо распарить лицо, чтобы не было раздражения, что бритву надо споласкивать в горячей воде.
– Да мне пока эти мелочи ни к чему, – бурчал я, внутри почти мурлыкая от счастья. – У меня не особенно растет пока что-то.
– На будущее, – сказал Андрей. – Лучше сразу быть в курсе, чтобы не провести лучшие годы с прыщавым лицом.
– А у тебя были?
– Кто?
– Прыщи на лице.
– Немного. Мне повезло, – ответил он.
Блин, значит, он всегда был красавчиком! Повезло же ему, ничего не скажешь. А у меня на щеках и на скулах периодически высыпался прыщавый урожай и еще на шее – в общем, ужас.
– Может, тоналкой замазывать? – как-то спросил я.
– Нет уж. – Андрей рассмеялся. – Давай лучше найдем какое-нибудь волшебное средство.
И он всегда находил. От прыщей, от царапин, от ушибов, от боли в голове – он всегда знал, что́ поможет. Даже фильмы от депрессии идеально мог подобрать.
Самыми любимыми моими минутами с того дня стали те утра, когда мы с Андреем брились вместе, стоя рядом напротив одного большого зеркала. Я украдкой смотрел на него и старался повторить движения. Правда, часто бриться мне пока необходимости не было, поэтому иногда я только притворялся, что у меня уже наросло достаточно.
– Да у тебя нет ничего, – смеялся Андрей.
– Отстань, – бурчал я как будто недовольно. – Мне лучше знать.
Он усмехался, а я вставал рядом, брал собственную бритву, свою пену для бритья и начинал мужской ритуал. И каждый раз я мечтал, чтобы только эти утра длились подольше. Я бы лучше пропустил завтрак, но постоял, растягивая процесс бритья, рядом с отцом в наполненной паром ванной.
Это все было мое прошлое. Хорошее, плохое, местами очень веселое, местами горькое, как черный перец, но прошлое. Оно многому меня научило. Научило главным образом тому, что предстояло разрушить настоящему. Настоящее, кажется, началось в тот самый день, когда этот гондон Канарейкин принес на хвосте странную новость.
После того, что выдает эта сволочь с птичьей фамилией, я ухожу с уроков. Несколько часов шатаюсь по улицам, кутаясь в осеннюю куртку от ноябрьского ветра, пытаюсь соотнести в голове хоть что-то. Обрывки фраз, заполняющие пространство слухи, временные промежутки неоднозначного молчания – все смешивается у меня в какой-то неудачный коктейль. Наконец я подхожу к дому, влетаю в подъезд, взбегаю пешком на седьмой этаж. Я знаю, что Андрей дома. Он встречает меня в домашних спортивных штанах и белой футболке. Волосы мокрые. Полотенце, которым он только что их вытер, перекинуто через шею.
– Ты что так рано, Юр? – Он так расслаблен, что меня аж передергивает, аж током бьет.
– Поговорить надо, – отвечаю.
– Окей. – Он становится немного серьезнее, собраннее. – О чем?
– О том, – передергиваю. – О тебе.
– Мне не нравится твой тон, но ладно, начинай.
Он останавливается напротив меня и смотрит прямо в глаза. Он понятия не имеет о том, что я узнал, а у меня просто разрывается все внутри от злости. В то же время я почти могу убедить себя, что все это тупые выдумки одного идиота. Я почти верю, что Андрей только своей усмешкой все расставит на свои места.
– Ты что, правда гей? – спрашиваю, и внутри все повисает на натянутой тонкой нитке.
И сам про себя, как молитву, повторяю: «Скажи „нет“! Скажи, что это не так». Андрей замирает. Замирает каждая мышца на его лице. Даже дыхание останавливается.
– С чего ты взял? – спрашивает он так осторожно, что у меня не остается сомнений.
Черт! Ну почему же он не прыснул смехом, не возразил, не стал сразу отрицать, потому что это смешно? Его «С чего ты взял?» звучит как признание.
– О господи! – Я кричу и хватаюсь за голову. – Правда! Черт!
– Погоди, Юр, – медленно, боясь оступиться на хрупком льду, говорит он. – С чего такой вопрос…
– С того! – кричу ему в лицо. – Ну скажи, что это не так! Ну блин. Черт. Это что, правда, да? Ты такой?
– Не кричи, – пытается успокаивать Андрей. – Юр, давай поговорим. Ты объяснишь, откуда такие вопросы…
– Оттуда, блин! – обрываю криком.
Опять он ничего не отрицает. Значит, точно. Значит, мой отец – педик. Какой кошмар! Лучше бы я сдох перед тем, как он явился в мою жизнь.
– Тебя видели в клубе! – бросаю ему в лицо. – С каким-то мужиком!