К Куршаковым в начале декабря приехал родственник из Москвы, которому мама Светлана Викторовны была несказанно рада. Это был ее двоюродный брат, Герман Тябликов, высокий импозантный мужчина, по-военному подтянутый и немногословный. Светлана Викторовна обожала своего дядю, и они расцеловались тепло и искренне.
– Что нового в Москве у вас, дядя Герман? Я сто лет в столице не была. Как мои троюродные братцы поживают? – стала она расспрашивать гостя.
За вечерним чаем Герман рассказал вначале о семейных делах, а затем перешел к делу, которое всю дорогу не давало ему покоя.
– Я, девочки мои дорогие, недавно по скайпу связался с нашими швейцарскими родственниками, – начал он свой рассказ. – Знаете ли, чем они меня огорошили? Около их дома в горах уже два года живут какие-то русские, а недавно мой племянник Гейнц, говорящий немного по-русски, познакомился с одним из них. Им оказался некто Игорь Лытарь, сын вашего мэра. Каково, а? Прямо-таки так тесен мир, что и представить невозможно. Ну, разговорились они. Игорь спросил Гейнца, откуда тот знает русский и как его семья очутилась в альпийских горах. А Гейнц, представьте себе, только со мной из всей нашей родни и общался. Это было девять лет назад, когда я по делам университета был в Женеве. Само собою, кое-что я тогда ему рассказал. Но очень немного, потому что сам толком ничего не знаю.
Так вот, молодой Лытарь выяснил, что Гейнц имеет дальних родственников в России. «А где они живут?» – поинтересовался, вскользь так, для поддержания беседы. Наш Гейнц, наморщив лоб, вспомнил название города. Тут Игорь ахнул. Действительно, ведь это уму непостижимо! Он искал уединенное шале в горах, а наткнулся на соседей родом из России, более того, – из его родного города! Бывают же чудеса на свете! Стал он немца нашего подробнее расспрашивать: кто в Стеклове живет из его родственников, какую они фамилию носят. А откуда Гейнцу про это знать, если он из всей родни только меня и видел? Пристал наш швейцарский родственник ко мне, как банный лист к одному, извините, месту, – захотел узнать историю семьи. Ну, ладно. У них так заведено, у швабов. Обязаны знать всю родню до седьмого колена. А если чего-то не знают, так из пастора, который метриками ведает, всю душу вытрясут. Мне известно, что только один человек среди нас знает историю Тябликовых. Это ты, Светлана, – обратился он к племяннице. – Не поможешь ли мне в этом вопросе?
Рассказ дяди Светлана Викторовна выслушала с необыкновенным интересом. Этот случай показался ей действительно выдающимся.
– Что же, я могу помочь тебе в этом деле. Но начать придется издалека.
– А я и не спешу, – пошутил в ответ дядя. – Между прочим, к вам на машине добраться труднее, чем в Швейцарию. Ленинградка разбита вдребезги, пробки несусветные, а перед Зеленоградом я стоял не меньше часа. Пока стоял, такого живописного мата наслушался, что впору было записывать.
Все рассмеялись, а Светлана Викторовна, выйдя из комнаты, вернулась обратно с газетой в руках.
– Это наша районная газета, – пояснила она. – Год назад я написала статью о стекловском кирпичном заводе. Сейчас он в руинах, а когда-то, еще до революции, был известен в России. История этого завода – это, без всякого преувеличения, история нашей семьи. Мы из известной купеческой фамилии, между прочим. Вот, слушайте, – и она начала читать:
«По воспоминаниям стекловских старожилов А.М. Никитиной, Д.Л. Войцеховского и его жены, А.М. Боссерт, многие именитые купцы имели свои лавки в городе, в том числе и в торговых рядах. Известны были в городе галантерейная лавка Щукиной, обувная лавка Грязнова, бакалейная лавка Боряхина и Маслова, булочная и колбасная Петра Евстигнеева, мясная лавка Горбунковых (имели они также лавки железных, скобяных и шорных изделий), мясная лавка Скокова. В торговых рядах славились магазины братьев Боразденных. Один из них держал галантерейный магазин, другой торговал металлическими изделиями: ведрами, сковородками, пилами, молотками, гвоздями, косами, серпами, топорами. Многим стекловчанам помнится булочная Якова Фадеевича Смирнова. Имел он также и пекарни, амбары, лабазы. В валяльной мастерской Грязнова многие горожане заказывали добротные валенки. Купец Сахаров содержал пивоваренный завод, который находился на нынешней Красноармейской. Купец Панкратов содержал магазин фруктовых вод, соков, варенья и другой снеди. Иван Малыгин, купец второй гильдии, имел лавку, в которой торговал церковной утварью: иконами, лампадами, лампадным маслом, свечами и прочим.
Наиболее преуспевающие купцы, имея средства, открывали фабрики и заводы, используя наемных рабочих. Так, Иван Михайлович Соколов, городской голова, с 1810 года являлся владельцем кожевенного завода, занимался выделкой кож. Другой купец, Максимов, владелец бойни и колбасного производства, имел лавку для продажи мясных изделий.
Купец А.М. Монахов основал кондитерскую фабрику, где наладил производство патоки и безалкогольных напитков. Кондитерская фабрика купца Монахова была расположена на Сестрорецкой, в доме № 11. Эти купцы состояли в московской купеческой гильдии и были поставщиками в Петербурге и Москве, а также обеспечивали своей продукцией всю Московскую губернию. Самыми известными и уважаемыми людьми в Стеклове были купцы, основавшие в городе довольно крупные по тому времени промышленные предприятия, продукция которых пользовалась большим неизменным спросом. Купец второй гильдии Василий Григорьевич Орлов и его сыновья Николай, Александр и Михаил стали основателями первого в Стеклове стекольного завода (ныне это завод «Химлаборприбор») и построили аптеку в центре города. Иван Максимович Титов (из крестьян) основал другой стекольный завод (ныне это завод «Медстекло»). Купец Аркадий Анисимович Тябликов на окраине города построил кирпичный завод и наладил производство кирпича и керамических изразцов, которыми многие стекловчане украшали интерьеры, камины и печи в своих домах. Таким образом, город Стеклов, благодаря в основном купечеству, стал не только торговым, но еще и промышленным городом.
Случай свел автора этого очерка с дочерью основателя кирпичного завода Любовью Аркадьевной Крутилиной (урожденной Тябликовой), которая рассказала много интересного о своей родословной, близких родственниках, их судьбе. Семье Тябликовых принадлежал сохранившийся до наших дней дом на Ново-Ямской улице. Это двухэтажный добротный дом, построенный из тябликовского кирпича, в котором родились Люба Тябликова, ее братья Борис и Валентин и две младшие сестры. Мама Любы – Вера Андреевна – происходила из известной купеческой семьи Кузнецовых. Ее отец, богатый купец Андрей Кузнецов, занимался весьма доходным шорным производством, владел двумя крепкими домами, которые сразу же после революции были экспроприированы и отданы городской бедноте. Но бедноту из них скоро выгнали, потому что та сначала растащила все имущество, а потом, в холодную зиму, порубила мебель на дрова. В домах поселили какие-то комитеты, что спасло их от полного уничтожения.
Женой Андрея Кузнецова была красавица цыганка Софья. Вначале родные противились их свадьбе, но Андрей откупился, «отстегнув» им кругленькую сумму.
В семье Кузнецовых было четыре дочери и пять сыновей. Одна из дочерей, Вера Андреевна, вышла замуж за Аркадия Анисимовича Тябликова – основателя кирпичного завода. Старшая дочь, Анна Андреевна, вышла за купца Николая Васильевича Орлова – владельца стекольного завода, но любви между ними не было, так как Н.В. Орлов любил ее сестру, Веру Андреевну, даже сватался к ней, но ему отказали, поскольку старшая сестра была не замужем. Ее и отдали за Орлова, который всю свою жизнь любил только Веру Андреевну и помогал ее семье в трудное время.
Сестры Анна и Вера дружили, окончили женскую гимназию, выгодно вышли замуж. Но тучи над их семьями сгущались: грянула революция 1917 года, а через десять лет, в 1927 году, семья Тябликовых была репрессирована. Аркадия Анисимовича арестовали и осудили (четыре месяца он находился в тюрьме на Тихой улице, где заболел раком). В это время его семью увезли на поселение в Сибирь, но доехала она только до Новосибирска – выручил зять, Н.В. Орлов.
В 1927 году Н.В. Орлов тоже пострадал, несмотря на то что являлся крупным специалистом в области стекловарения. После продажи стекольного завода он переехал в город Сходню Московской губернии, купил там небольшой стекольный заводик и дачу, на которой жил со своей семьей. Но завод в Сходне вскоре отобрали, и какое-то время он не работал. По программе НЭПа надо было пускать этот завод, и Н.В. Орлову предложили должность директора. Он, в свою очередь, поставил условие, что пустит завод (гуту), если вернут из Сибири семью Тябликовых.
В это время действовало постановление В.И. Ленина, защищавшее ученых от притеснений и обязывавшее все государственные органы оказывать содействие их семьям. У Н.В. Орлова к тому же была охранная грамота, подписанная Лениным. Позже охранная грамота сыграла положительную роль в судьбе его сына. Анатолий Николаевич Орлов в 50-е годы был заместителем министра стекольной промышленности РСФСР.
Так уж случилось, что благодаря ходатайству и смелости незаурядного человека, Н.В. Орлова, семью Тябликовых вернули в Стеклов из Сибири и освободили главу семейства. Н.В. Орлов сразу же отвез его в Москву на срочную операцию, но болезнь была запущена, и операция не помогла. Вскоре А.А. Тябликов умер. Похоронили его у Скорбященской церкви, где ранее были похоронены его родители.
После раскулачивания и репрессий семья Тябликовых лишилась всего: земли, жилья, имущества и другой собственности. Таких людей в Стеклове было немало. Их переселяли в отдаленные места России, везли, как скот, в телячьих вагонах. Перед одной такой отправкой людей собрали в железнодорожном саду и охраняли собаками до прихода специального эшелона. Никаких вещей с собой взять не разрешили. Вместе с Тябликовыми были их верные слуги: сестры тетя Груша (Аграфена Григорьевна) и баба Акулина.
Во время раскулачивания Аграфена сыграла большую роль в спасении части имущества хозяев. Она сумела спрятать шкатулку с драгоценностями и довезла ее до Сибири. Потом деньги, вырученные от продажи драгоценностей, пошли на то, чтобы после возвращения в Стеклов достроить небольшой деревянный домик (сруб уже стоял на Ново-Ямской), рядом с двухэтажным кирпичным домом, бывшим их владением. Он был уже заселен другими семьями. Домик для семьи Тябликовых достроили бывшие рабочие хозяина. В войну он сгорел.
Любовь Аркадьевна Крутилина (урожденная Тябликова), дочь основателя стекловского кирпичного завода Аркадия Анисимовича Тябликова и внучка купца Андрея Кузнецова, родилась в 1921 году в том самом двухэтажном кирпичном доме (это сейчас дом № 27) на Ново-Ямской. Строил этот дом ее отец. Там же родились все дети.
На долю Л.А. Тябликовой выпало немало жизненных невзгод и испытаний. Когда ее семью раскулачили, ей было всего 6 лет. В школу ее не сразу взяли, смотрели на нее, как на дочь «врага народа». И только благодаря тому, что четыре ее тетки были учительницами в разных школах Стеклова, Любу Тябликову взяли в школу на улице Ленина, где она сидела за одной партой с Лилей Прудкиной – сестрой Марка Прудкина. За резкий и неуживчивый характер Любу перевели в другую школу, расположенную на Крестьянской улице (позже в этом здании было ремесленное училище № 44). В старших классах Люба Тябликова, как и многие ее сверстники, увлеклась спортом.
В 1936–1938 годах она активно занималась спортом на стадионе «Азот» в Майданове (так назывался в середине 30-х годов будущий стадион «Химик»). Люба Тябликова была в числе спортсменов, которых отправили в Москву на парад физкультурников. В семейном архиве сохранилось несколько фотографий, на которых Люба в спортивной форме того времени среди своих подруг.
Десятый класс Люба так и не закончила, – началась война. До прихода немцев она по путевке комсомола работала во Фроловском на лесоповале. Потом – в городской типографии. В 1941 году директором типографии был Голованов, а снабженцем – Петр Обязуев, который выдал фашистам шрифт, спрятанный сотрудниками под плитами пола. Фашисты использовали этот шрифт для печатания своих листовок. Уже после войны Обязуева разоблачили и арестовали.
В послевоенные годы Л.А. Тябликова много работала: сначала на инкубаторной станции птицефабрики, потом поступила оператором на завод ЖБИ, где добросовестно трудилась до назначения пенсии. Последние три года по просьбе начальства работала на заводской свиноферме, – там выращивали свиней на мясо для своих рабочих. В 1979 году Л.А. Тябликова ушла на пенсию.
Прожив трудную многострадальную жизнь, Любовь Аркадьевна мечтает о том, чтобы ее внучка Ирина и правнучка Екатерина были счастливы и не забывали своих корней».
Окончив чтение, Светлана Викторовна заулыбалась. Она вспомнила, как нелегко ей дался этот материал. Буденич настаивал, чтобы она «сгладила острые углы» и не акцентировала внимание на репрессиях. Но Светлана Викторовна уперлась и заявила редактору, что вообще ничего писать не будет, если он пропустит статью в обрезанном и причесанном виде. «Чего вы боитесь, Игорь Семенович? Вас что, тоже отправят в Сибирь, как моих родственников?» – спросила она. «Вам легко рассуждать, Светлана Викторовна! Вы же, в конце концов, не редактор и ответственность несете минимальную. А я ежечасно думаю, какая шлея под хвост попадет нашим властям. От них ведь чего угодно можно ждать. И так Лытарь на меня косо смотрит. Кто знает, какая у него родословная. Вот вы, Светлана Викторовна, знаете? Нет, не знаете. А я иногда думаю, что, судя по его методам, набрался он этого всего от своих родственников», – заявил Буденич откровенно, несколько уязвленный колкостью корректора.
Светлана Викторовна понимала его положение, но все же не могла взять в толк, чего или кого он так испугался. «Это же дела давно минувших дней, Игорь Семенович!» – опять атаковала она шефа. «Я вижу, что с вами спорить бесполезно. Вы решили, что я ретроград и унылая личность. Думайте что хотите, только оставьте меня в покое. Но я вас по-товарищески предупреждаю, Светлана Викторовна, – он многозначительно поднял указательный палец и повертел им в воздухе, очерчивая круг, – будьте осторожны с этими деятелями». Разговор закончился тем, что Буденич махнул на нее рукой, но относительно статьи сказал, что с него взятки гладки, уж коли автор такой дерзкий. На том они и расстались тогда.
– Как вам, дядя, мой материал? Понимаю, у вас вопросы есть. Дело в том, что я осветила только довоенную историю Тябликовых. У Любы Тябликовой, как вы знаете, кроме двух сестер, одна из которых родила мою маму, был еще родной брат, который оказался в лагере для перемещенных лиц во Франции. Возвращаться в СССР он не стал, наслушавшись в американской зоне, как родина его может принять. Я думаю, что правильно сделал. Во Франции он женился на дочери швейцарского фермера и спустя некоторое время перебрался к своему тестю. Собственно, вот вся история. Никому из родных в Россию он писать не мог, сами понимаете, и только в 90-е годы его сын Адальберт разыскал нас. Он приехал в Россию, встретился с родной теткой, Любовью Аркадьевной, которая еще была жива, и оставил свой швейцарский адрес.
Дядя сидел в старом кресле под плетеным абажуром и в задумчивости разглядывал странные тени, которые свет из-под лампы причудливо разбросал по комнате. Почти все, что он услышал, было ново для него. Он по натуре не был фаталистом и в судьбу не верил, но рассказ племянницы взволновал его. Он решил сразу, как только приедет в Москву, издать нечто вроде семейной хроники. Утром он уехал, а Светлана Викторовна, заинтригованная, стала размышлять о семействе Лытарей.
Она знала, что у мэра есть два сына. Про младшего, Дениса, она ничего не знала, кроме того, что он учится в столичном университете и с отцом видится редко. Старший сын, Игорь, известен был в городе тем, что на первых порах во всем помогал отцу, был совладельцем папиного авторемонтного бизнеса, а затем куда-то исчез, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Вчерашнее общение с дядей принесло весьма неожиданные плоды, и Светлане Викторовне наконец-то стал понятен ответ на вопрос, который многих в городе волновал и который давно стал темой для разного рода городских кривотолков и сплетен. Одни говорили, что Игорь бросил отцовский бизнес и уехал в родные места, на Кубань, где стал вести собственное дело. Другие, слушая это, только смеялись, не веря никаким слухам о сыновней деловой самостоятельности. Да и Светлана Викторовна, откровенно говоря, этому не верила, потому что по опыту знала, как сильно даже неблизких людей могут связать деньги. А здесь речь шла об отце с сыном, к тому же все знали, что Игорь любит отца, с детства к нему привязан и шагу без него не сделает.
Ей давно уже было понятно, что деньги из района уходят в какую-то черную дыру. На городское начальство она смотрела насмешливо, презирая его в душе. Но и связываться с ним, записавшись в открытую оппозицию, как это сделал Марк, она не собиралась, думая про себя, что не стоят эти люди даже ее внимания, поскольку от природы глупы, завистливы и жадны, а эти качества в человеке она не выносила вовсе.
Теперь понятно ей стало, куда ушли деньги от продажи муниципальной недвижимости, а также земель в природоохранной зоне, которые перед самыми торгами администрация загадочным образом вывела из реестра. Ей лень было даже думать, что можно об этом писать, доказывая неизвестно кому, что это правда. Поэтому, посмеявшись про себя над конспираторскими талантами лытаревского семейства, она утром и забыла эту историю. Приготовила сама завтрак и позвала семью к столу, что редко делала. За утренним кофе дочка и родители смотрели на нее с любопытством.
– Что это ты такая веселая с утра? На тебя это не похоже, – протянула задумчиво мама, предположив, что дочка скинула с себя меланхолию, потому что наконец-то поговорила по душам с Марком и теперь у них, надо полагать, что-то намечается.
Светлана Викторовна в ответ сказала какую-то чепуху, рассмеялась и ушла на службу.
Она решила идти в редакцию не обычным своим маршрутом, а по старому деревянному мосту, связывавшему старую часть города с дачным поселком, в котором жила. Это было совсем заброшенное место, и редко кто из горожан выбирал его для прогулки, но Светлана Викторовна именно поэтому и любила его. Здесь можно было собраться с мыслями, не ожидая, что кто-либо нарушит уединение. Здесь она часто вспоминала свою жизнь, все хорошее и плохое, что было в ней, и не без сожаления думала иногда, что поступила бы иначе в некоторых случаях, если бы судьба дала ей шанс исправить прожитое. Вот и сейчас она вспомнила одно жаркое московское лето, не ставшее каким-то особенным в ее жизни, но запомнившееся. И случай-то, произошедший в то лето, в общем, был самого анекдотического характера. Может, именно поэтому он и запомнился ей.
Дело было в конце июня. Они, пятеро человек, – две девушки и трое молодых людей – только что сдали сессию и с идиотскими улыбками, не веря своему счастью, строили планы на предстоящие каникулы. Заманчивые поездки на южные и северные курорты, а также на восток и запад от Москвы были с сожалением отвергнуты, поскольку денег ни у кого не было. И вот, по сложившейся уже традиции, как бы совершенно случайно вспомнив о подмосковной даче одного из них, Виктора, четверо друзей разом воскликнули:
– А как же наша чудесная дача! – и посмотрели безжалостно на несчастного ее владельца.
Виктор, человек практического склада ума, воспринял коллективный намек с библейской печалью. Он уже подсчитывал, во сколько ему обойдется веселый отдых четырех вечно голодных и невероятно беспардонных его однокашников. А они уже обсуждали, каким образом разместятся в его апартаментах и что нужно купить из продуктов и вещей. Через три дня после совещания они приехали в деревню под Можайском, где была дача Виктора. Деревенская тишина, запах свежескошенной травы и в особенности пейзажи Можайского озера каждый год будоражили их воображение. Все эти прелести обещали незабываемый отдых, и они, едва отдохнув с дороги и побросав вещи на террасу, пошли осматривать деревню и туземцев. Туземцев, впрочем, совсем не было видно: из-за оград и заборов на них поглядывали явно московские лица. В большинстве дворов, мимо которых они прошли, вовсю кипела жизнь, – это субботняя электричка, привезшая их в чудесное Красное, доставила туда же орды городских родственников и владельцев дач. И вся эта орава приехала в деревню, которую они считали своей собственностью! Вот она, цивилизация.
Какой-то толстый очкастый мальчишка на велосипеде притормозил и прицелился в их сторону из водяного пистолета. Секунда – и струя воды гостеприимно освежила их, а толстый наглец с победным визгом исчез, свернув с дороги в проулок.
– М-да, отдых явно усложняется, – протянула Ольга, лучшая подруга Светланы Викторовны. Тогда, впрочем, никто ее Светланой Викторовной не называл, – для друзей она была просто Света.
– А ты здесь поселянок в сарафанах хотела увидеть, что ли? Тебя трехлетний опыт здешнего гостеприимства ничему не научил, – съязвила Света.
Ольга не обиделась. Она захотела непременно пойти в лес и посмотреть, есть ли там грибы, но друзья ее отговорили. Вместо леса они пошли в магазин, а оттуда домой. Виктор нес в карманах две бутылки «Старой Москвы». Уже почти ночью они закатили грандиозный ужин в летней кухне, с самодельными коктейлями и при свечах. Слава богу, что пирушка прошла там, иначе они непременно спалили бы дом. С непривычки к крепким напиткам они изрядно набрались. Сергею и Ольге пришло в голову воспроизвести сцену из жизни греческих богов и титанов, а именно похищение священного огня Прометеем. Получилось великолепно, но лишь по счастливой случайности нетвердо стоявший на ногах Прометей не поджег занавески. Трезвей всех на Олимпе оказался, конечно, Виктор. Он самоотверженно бросился спасать свое имущество, вырвав из рук Прометея свечу.
Затем он выдворил из кухни всю олимпийскую компанию. Оказавшись во дворе, Света увидела, как туда-сюда заходил колодезный журавль. Совершенно не понимая, в чем тут дело, она решила, что журавль каким-то образом ожил и свихнулся. Вдруг журавль отделился от колодца и направился к ней, а через мгновение она стояла вся мокрая и тряслась от холода. Рядом стоял Виктор с пустым ведром и гоготал с глупым восторгом. Вся компания пошла в дом спать, а утром домовладелец устроил им разнос, заявив, что не потерпит больше надругательства над своей недвижимостью.
– Никаких свечей, керосинок и плясок при луне! Вам тут не джунгли, а мой дом не бунгало! – гремел он в гневе, а они лишь таращились по сторонам, стараясь не встречаться с Виктором взглядом.
Он был прав. Неделю после случившегося они вели себя вполне благоразумно, если не считать нескольких незначительных эпизодов, позволявших предположить, что дикарство в них не изжито полностью. Так, несколько раз они совершали набеги на яблоневый сад пансионата, находившегося на берегу озера, и однажды за этим неблаговидным занятием их застала медсестра этого заведения. С ловкостью кошек они слезли с обкраденных деревьев и дали деру, а вдогонку эта достойная женщина кричала, что товарища Сталина на них нет. Отбежав от сторонницы жесткой руки на безопасное расстояние, Сергей резонно заметил, что не стоит так нервничать из-за каких-то сморщенных плодов.
– Дай яблоки у вас дрянь, зеленые и кислые! – резюмировал он, и они, уже не теряя достоинства, перелезли через садовую ограду и пошли домой.
Несколько раз они доили чужих коз. Но девушки заметили, что эти животные, помимо редкой дурости, отличаются еще и вредностью. Они не подпускали к себе без взятки в виде пучка зелени или хлеба, а молока давали не больше кружки. Поэтому гоп-компания решила отказаться от криминальных доек.
Но последняя проделка Сергея была особенно дерзка: он состряпал объявление об открытии салона интимных услуг, с прейскурантом и часами работы, и повесил его на калитку соседского дома, в котором проживала одинокая старушка-божий одуванчик.
– Ну, знаешь, это уже свинство! – вскипел Виктор, когда Сергей радостно изложил за ужином подробности этого предприятия, – немедленно сними эту гадость, слышишь?
– Не сниму, – угрюмо ответил Сергей. – Вреднее этой бабки нет человека во всей деревне. Сплетница ужасная. На днях встречает меня и заботливо так спрашивает: «А что, милый, скоро ли Витины двоюродные сестренки домой уедут?» А я ей: «А почему, Вера Петровна, вы решили, что они Вите сестры?» – «Так ведь они себя по-сестрински ведут, не как подружки, вольнее: белье, я смотрю, и ваше, и их, вперемежку сушится. Так разве между другом и подругами бывает?» Во, старая карга, и в белье нос сунула!
Светлана и Ольга, услышав про белье не по родственным канонам, вскипели от негодования. Непременно надо было проучить эту сплетницу. А Сергей еще подлил масла в огонь, сказав, что наверняка уже вся деревня считает их «Витиными сестрами». Но тут Виктор охладил общий гнев, обратившись к Сергею:
– А ты подумал о последствиях? Вера Петровна этого так не оставит. Еще нажалуется участковому, и тогда – прощай, Красное. А университет? Письма в деканат захотели, голубчики? Ну а вы, «кузины», что скажете?
Сказать им было нечего. Виктор, как всегда, был прав. Но справедливости ради надо было заметить, что их благородный друг, скорее всего, боялся не столько участкового и кар деканата, сколько своей родной бабушки Эмилии Павловны.
Все они знали, что Эмилия Павловна и Вера Петровна если не закадычные подруги, то приятельницы точно; уж конечно, Вера Петровна прекрасно знала, что никаких кузин у Виктора нет, просто посплетничать на чужой счет было ее второй натурой. Реальная же угроза состояла в том, что Вера Петровна, безусловно, догадается, чьих это рук дело, и тогда позвонит Эмилии Павловне в Москву и нажалуется, а это грозило всем выдворением с дачи.
Эмилия Павловна, настоящая владелица дачи и любимая бабушка Виктора, двадцать пять лет проработала в университете, где обучалась вся компания. Она имела степень доктора наук, непререкаемый авторитет в кругу знакомых и весьма неуживчивый характер. Десять лет с тех пор, как она вышла на пенсию, прожиты были ею в соответствии с раз и навсегда установленным распорядком: зимой она жила в своей московской квартире и раз в две недели наведывалась на дачу, чтобы присмотреть за домом и купить у своих приятельниц деревенского молока, яиц и прочего. В числе ее поставщиков состояла и Вера Петровна. Понятно, что ссориться с таким человеком, пусть даже и из-за горячо любимого внука, в планы Эмилии Павловны входить не могло.
На лето она, можно сказать, сдавала дачу в аренду внуку. В условия аренды входил уход за огородом и курами. Вручая внуку ключи от дома, Эмилия Павловна неизменно произносила: «И умоляю тебя, Витенька, – никаких эксцессов! Твои друзья, знаешь ли…» Она никогда не договаривала, что может такого знать о своих друзьях ее внук. Эта фраза повисала в воздухе. Видимо, старушка в глубине души подозревала, что, останься она на лето в деревне, неизбежное общение с однокашниками Виктора выведет ее из душевного равновесия.
Огород и куры – это была Витина синекура. Во всяком случае, так смотрела на это Эмилия Павловна. Со стороны можно было подумать, что Эмилия Павловна жертвует собственным отдыхом в угоду желаниям внука. Но Светлану ежедневный полив и прополка грядок, а также общение с глупыми птицами каждый раз убеждали в обратном. Кроме того, надо было носить воду из колодца и убирать в доме. За сезон им разрешалось съесть двух куриц. На овощи и клубнику ограничений не налагалось, но уж лучше бы, ей-богу, они были, поскольку старушка каждый год жаловалась Виктору, что с грядок осенью собирать нечего, – все, мол, до последней морковки съедали внуковы друзья. Это была обидная неправда, но компания по молодости лет на охи и ахи Витиной бабушки внимания не обращала.
– Вы, друзья, скоро превратитесь в настоящих каманчей, – продолжал распекать их Виктор. – У меня складывается впечатление, что еще неделя-другая такого отдыха, и мы начнем бегать по окрестностям с копьями в поисках диких кабанов.