Райен
– Я собираюсь в «Банана Репаблик». – Ко мне подлетает Тен и обхватывает сгибом локтя за шею. – Пойдешь со мной?
Я качаю головой и поворачиваю налево, спускаясь в холл.
– Мне надо домой. Сегодня моя очередь готовить ужин.
Школа почти пуста. Мы только что закончили тренировку, но пока все остальные принимают душ, переодеваются, приводят себя в порядок и готовятся к вечерним похождениям, я все еще стою в шортах, спортивном лифчике и майке. Просто хочу выбраться отсюда. Этот день выбил меня из колеи, и мне нужно собраться с мыслями.
Этот новенький, Мейсен, – крепкий орешек. Мне пришлось выключить телефон, чтобы уведомления «Фейсбука» не мешали обедать. Слава богу, никто не успел сфотографировать, как он сбросил меня и я приземлилась задницей прямо на голый пол в столовой. Хотя это не помешало Лайле запостить мем с шуткой на эту тему и отметить на нем меня.
Конечно, она «всего лишь пошутила».
Черт с ней. Сейчас мне нужно домой.
Алгебру я успела сделать за обедом, но у меня остались кое-какие задания по литературе и обществознанию.
– Ух ты. Это твое? – слышу я голос Тена.
Я смотрю в другой конец коридора и вижу кучу вещей, разбросанных по полу. Прямо там, где расположен мой шкафчик.
Тен отпускает меня, и мы оба бежим туда, где заметили беспорядок. Дверца моего шкафчика открыта настежь и погнута, как будто ее открывали чем-то типа лома.
Какого черта?
Я опускаюсь на колени и, хватая ртом воздух, перебираю свою одежду, айпод и гору бумаг, вываленных из папок, по которым они были аккуратно разложены раньше.
– Что здесь, блин, произошло? – взрывается Тен. – Чего-нибудь не хватает?
Я еще шире открываю дверцу шкафчика и проверяю остатки его содержимого. Маленькие розовые полочки и лампа сверху, которую я специально устанавливала, – на месте, как и зонтик и флисовый жакет, который я держу здесь на всякий случай. Я снова приседаю и разглядываю все остальное на полу: все мои книги на месте, лабутены и футболки, что я прячу от мамы, – тоже.
– Вроде все здесь, – затаив дыхание, говорю я, все еще растерянная.
Какой смысл вскрыть шкафчик и ничего из него не взять?
Я нервно озираюсь. Насколько вижу, ни один другой шкаф не тронули.
– Интересно, что бы это могло значить, – говорит Тен.
– Что? – я поднимаю глаза и следую за его взглядом.
Он закрывает дверцу моего шкафчика, показывая слово, написанное черным маркером на внешней ее стороне.
Пустота.
Я смотрю на него и понимаю, что окончательно запуталась. Что это?
Дышать становится тяжелее. Я пытаюсь покопаться в памяти и найти ответ на вопрос о том, что же со мной происходит.
Пустота? И почему только мой шкафчик?
Я собираю все свои вещи и складываю в спортивную сумку, ошарашенная самой мыслью, что, пока я была на тренировке, кто-то все это сотворил. Сейчас приемная директора закрыта, но утром я обязательно пожалуюсь.
Надев черный флисовый жакет, я вместе с Теном выхожу на парковку и сажусь в машину. Он запрыгивает в свою. Я немедленно запираю двери.
Надо будет завтра потребовать новый шкафчик. Нельзя же каждый день таскать на себе столько вещей. Даже если до окончания школы осталось всего-то чуть больше месяца.
Черт побери. Кто стал бы рыться в моих вещах? Я нравлюсь далеко не всем. Если честно, Тен – единственный человек, у которого нет повода портить мне жизнь. Но сразу навскидку сказать, кто это мог быть, я не могу.
А что, если это случится снова?
Я быстро еду к себе, заезжаю на дорожку около дома, ставлю машину в гараж и вижу, что дома никого нет: машины остальных членов семьи отсутствуют. Сестра, вероятно, еще на занятиях, а мамина машина запаркована на стоянке аэропорта и ждет ее завтрашнего прилета.
Я опускаю взгляд на экран телефона и отправляю быстрый ответ на сообщение, которое она прислала уже довольно давно.
– Я завтра буду дома поздно. Чирлидинг… плавание… – пишу я.
– Окей. Ужин будет на столе, – отвечает она. – Не забудь завтра взять с собой побольше еды.
Да-да. Я убираю телефон в сумку. Пару вечеров в неделю я остаюсь в школе допоздна: сначала тренировка по чирлидингу, потом сама веду занятия по плаванию еще пару часов. У меня есть небольшой перерыв между тренировками. Я трачу его на еду, потому что домой к ужину не успеваю, и на домашнюю работу.
Закрыв за собой ворота, подхватываю сумку, захожу в кухню прямо через гараж, достаю из холодильника бутылку воды и бегу вверх по лестнице.
Нужно принять душ, тогда я почувствую себя лучше.
У меня давно не было такого плохого настроения, как сегодня: сначала этот эпизод в столовой, потом то, что случилось со шкафчиком… Надо мной не смеются. И не таким парням, как Мейсен, ставить меня на место.
Я не позволю ему проникнуть мне в голову, как позволяла другим много лет назад. Теперь я сильнее.
Я открываю дверь спальни, вхожу, и сумка падает у меня из рук.
Какого черта?!
– Что ты здесь делаешь? – кричу я.
Мейсен, наш новенький, сидит на моем рабочем кресле, облокотившись на спинку и заложив руки за голову. Я слышу музыку, поэтому смотрю на станцию айпода и вижу, что он включил «Stupid Girl» группы Garbage.
Усмехнувшись, он пристально смотрит на меня. У него такой беспечный вид, как будто не он вломился ко мне домой и расселся там, где его не должно быть.
– Алло! – ору я. – Что ты делаешь в моей комнате, придурок?
Медленно выдохнув, он поднимает голову.
– Сначала я пришел в спальню, как понял, твоей сестры. Эта показалась мне больше похожей на твою. А то там розово-принцессное дерьмо с постельным бельем под зебру.
Я быстро закрываю дверь, потому что не хочу, чтобы сестра, когда придет, увидела, что он здесь.
– Как ты сюда попал?
Он игнорирует мой вопрос и продолжает:
– Как бы то ни было, над изголовьем кровати фиолетовыми неоновыми лампами было написано не твое имя. – Он начинает хохотать, видимо, над недалекими декораторскими способностями моей сестры и встает. – Райен, верно? – спрашивает он, осматривая мою комнату. – Должен сказать, это совсем не то, что я ожидал увидеть.
Да я совсем не такая, как ты думаешь, кретин.
– Пошел вон.
– Попробуй меня выгнать.
Я сжимаю руки в кулаки.
– Как ты сюда попал?
– Через парадную дверь. – Он делает шаг мне навстречу. – Так где они?
Я недоуменно свожу брови.
– Где что?
– Мои вещи.
Улыбка исчезает с его лица, остается только оскал.
Его вещи? О чем он говорит?
– Убирайся! – кричу я. – Понятия не имею, о чем ты говоришь!
– О, да ты нервничаешь.
– Думаешь?! – отвечаю я. – Я не люблю, когда ко мне в дом врываются странные парни, и совершенно не переношу, когда кто-то приходит ко мне в комнату.
– Мне плевать, – со скучающим видом отвечает он. – Ты забрала кое-что, принадлежащее мне. Две вещи, если точнее. Я хочу получить их обратно.
– Нет, я ничего не забирала. А теперь убирайся!
Он заводит руку за спину, достает что-то из заднего кармана джинсов и поднимает вверх. Я белею, желудок завязывается узлом.
Черт. Мой дневник.
Большая тетрадка с обложкой из белой кожи, полная мыслей и сожалений, которые я выплескивала на бумагу на протяжении последних трех лет. Вещь, которую никто не должен был видеть. Никогда. Любая гадость, которую я когда-либо думала о себе, семье, друзьях, каждая крамольная мысль, которую никогда бы не озвучила, записана в этой тетрадке.
Как он ее нашел?
– Идея с тайником под матрасом не так уж нова, понимаешь, – говорит он. – И да, я его немного почитал. И еще немного. А потом еще немного.
Пульс отдается в ушах, я сдерживаю крик, который так и рвется из горла.
Я набрасываюсь на него.
Хватаю дневник, но он отталкивает меня, и я падаю спиной на кровать. Он ложится сверху.
Я кричу и плачу, пытаясь вырвать у него тетрадку.
Он протягивает руку, и через мгновение ножницы со стола уже направлены мне в лицо. Я застываю, глядя на кончик лезвия.
– Не бойся, – зловеще усмехается он. – Я побеспокоюсь о том, чтобы он не попал в руки твоей матери. Я вырву из него каждую страницу и расклею их по всей школе, так что слушай и запоминай, тупая шлюха. Я уже с тобой наговорился и достаточно на тебя насмотрелся. Я хочу вернуть медальон и клочок бумаги, что ты забрала в Бухте.
– В Бухте? – Под весом его тела мне тяжело дышать. – Что?..
О чем он говорит?
И тут меня осеняет. В Бухте. Вчера ночью. Клочок бумаги.
Я хочу их лизнуть, пока они пахнут тобой.
А сегодня…
Ты на вкус просто отвратная.
Я смотрю на него в недоумении.
– О боже.
Это была его комната?
Я тогда не ошиблась. Там, в туннеле, был кое-кто еще. Он видел нас.
И тут мои глаза расширяются. Это он вскрыл мой шкафчик! Именно поэтому оттуда ничего не пропало. Он не нашел то, что искал.
Он бросается ко мне и щелкает ножницами. Я вздрагиваю. Он отводит ножницы, и я вижу, как несколько моих светло-русых волос медленно падают на постель.
– Прекрати! – воплю я. – Я не… я…
Его прищуренные темно-зеленые глаза угрожающе смотрят на меня, он прожигает меня взглядом.
Зарычав, я вытаскиваю из-под подушки сложенный потрепанный листок бумаги.
И прижимаю его к его груди.
Он забирает страницу.
– А теперь медальон.
– Я не брала никакой медальон! – кричу я. – Только страницу.
Он снова наводит ножницы на мои волосы, и я кричу.
– Проклятье! Я же тебе сказала! Я не брала его! Он…
Тен. Со мной был Тен. Это он его взял.
Черт.
– Что? – рычит на меня Мейсен, видимо, заметив по моему лицу, что я поняла, в чем дело.
Я жадно втягиваю воздух.
– Со мной был друг. Я верну твой медальон. Хорошо? Я заберу его. А теперь отвали от меня!
Он останавливается и пристально смотрит на меня. В конце концов он спрыгивает с кровати, швыряет ножницы на стол и убирает стихотворение в карман.
Я вскакиваю, собираю волосы в хвост и нахожу прядь, которую он отрезал. Всего-то пара сантиметров от нескольких волосков.
Я злобно смотрю на него.
– Мудак.
– Завтра, – заявляет он, никак не реагируя на оскорбление. – На парковке после уроков. – А потом он снова берет мой дневник. – Я оставлю его себе в качестве залога.
– Нет. Я тебе не доверяю.
– Да что ты понимаешь, куколка? – Он улыбается. – У нас есть кое-что общее. Я тоже тебе не доверяю. – Он сворачивает тетрадь в трубочку и сжимает в кулаке. – А теперь не трать больше мое время. До завтра.
Я скрежещу зубами, глядя, как он направляется к двери. Он останавливается в дверном проеме и разворачивается, бросая прощальный взгляд на мою комнату.
– Знаешь… А мне правда нравится твоя комната, – озвучивает он свои мысли. – Может быть, если бы в школе ты была такой же, как дома, люди меньше обсуждали бы тебя за твоей спиной.
Выходя, он захлопывает дверь. На мне нет лица.
Я смотрю на слово, написанное мелом на внутренней стороне двери большими буквами. Я этого не писала.
Притворство.
Следующим утром я отношу в приемную заявление о том, что мой шкафчик испортили, собираю все нужные подписи и отправляюсь к шкафчику Тена. Ученики заполоняют холл. Держа в подмышке книги, я поворачиваюсь лицом к стене, чтобы не привлекать внимания.
– Он у тебя? – спрашиваю я, не здороваясь.
Он выглядывает из-за дверцы шкафчика и вздыхает. Он немного смущен. Я написала ему вчера вечером, чтобы он сегодня принес медальон.
Запустив руку в карман длинных шорт, он вытаскивает за длинную цепочку круглую серебряную подвеску.
Я забираю ее у него и сразу испытываю облегчение: то, что нужно этому кретину, теперь у меня. И я точно смогу вернуть дневник.
– Зачем ты его взял? – резко спрашиваю я.
Он что, думал, медальон будет круто смотреться с футболками J. Crew?
Но Тен только пожимает плечами.
– Он выглядит как антикварный. Подумал, может, стоит больших денег.
Я убираю медальон в карман.
– Клептоман.
– А откуда ты, кстати, знаешь, что я его взял?
Откуда-откуда… Оттуда, что новенький, который, как выяснилось, ошивается в заброшенном парке развлечений, вломился ко мне в спальню, отрезал клок волос и грозился выдать всем мои тайные мысли обо всех моих друзьях, если я его не верну.
Но не рассказывать же об этом Тену.
– Увидимся за обедом, – говорю я, пропуская мимо ушей его вопрос и направляясь в сторону кабинета искусства.
На ходу достав из кармана медальон, я переворачиваю его и внимательно рассматриваю старое витиеватое серебряное обрамление крупного лунного камня посередине. Тен прав. Он похож на антикварный. На нем есть несколько царапин, но металл более толстый и твердый, чем у обычных украшений из супермаркета.
Почему эта подвеска так много значит для Мейсена Лорана? Медленно поднимаясь по лестнице, я открываю медальон. Крики и смех вокруг превращаются в далекое эхо.
Как только я открываю крышку, брови невольно ползут вверх: передо мной не фотографии, как ожидала, а крошечный сложенный кусочек бумаги.
Я достаю его, разворачиваю и читаю:
Здесь не на что смотреть. Закрой глаза.
Я иду медленно-медленно, почти останавливаюсь, глядя на записку и повторяя про себя ее текст.
Слова кажутся знакомыми, как будто я где-то уже их слышала. Или говорила… Не знаю.
Звучит второй звонок, предупреждение, что занятия начнутся через минуту. Так что я складываю бумажку, убираю ее в медальон и закрываю его.
Вокруг меня народ мечется вверх-вниз по лестнице. Я бегу к нужному кабинету, на ходу убирая кулон в карман джинсовых шорт.
Кому принадлежит этот медальон? Члену семьи? Подружке? Может, он украл его? Он живет в Бухте, в конце концов, и, судя по тому, в каком состоянии его руки и джинсы, родители не особо следят за тем, что происходит с сыном. Возможно, у него совсем нет денег, и, раз уж он смог войти в мой дом, не оставив на двери ни единой царапины, уверена, он делал подобное раньше.
Мне очень хочется разыскать его прямо сейчас и вернуть свой дневник, но мои записи, скорее всего, у него в шкафчике или в машине. Кроме того, я ему не доверяю, и не факт, что у меня получится быстро и незаметно провернуть с ним обмен. Тогда на меня будут показывать пальцем из-за того, что я разговариваю с тем странным парнем, который вчера уронил меня прямо на задницу. Я не хочу, чтобы нас с ним снова видели вместе.
И, к счастью, сегодня на занятии по искусству я его не наблюдаю. Может, он забросил этот предмет.
Или – и тут мое сердце немного падает – его сегодня нет в школе. В глубине души зарождается беспокойство. Меня не радует перспектива снова возвращаться на ту свалку и искать его. Я получу назад свою тетрадку.
После искусства я иду на английский с текстом, тетрадью и копией «Лолиты» в руках. И, как только захожу в класс, вижу его: сидит в левом от меня ряду, на одну парту дальше.
Я ощущаю одновременно и облегчение, и легкое раздражение. Вчера его не было на этом предмете. Он собирается появляться время от времени и на остальных моих уроках?
Но он, кажется, меня не видит. Прямо как вчера на искусстве, просто сидит на месте и с хмурым видом пялится вперед, как будто ему неудобно здесь находиться.
Я сажусь на свое место и вдруг обращаю внимание, что его джинсы и футболка сегодня чистые.
Мистер Фостер включает проектор, и экран его ноутбука появляется перед всем классом на большой белой доске. Он ходит между рядами и раздает проверенные сочинения. Звенит последний звонок, разговоры в классе затихают, но народ продолжает шептаться, пока учитель ходит между рядами.
– Я рискну задать вам каверзный вопрос, – говорит мистер Фостер, останавливаясь у моей парты. В руках он держит мою работу и смотрит прямо на меня. – Вы саму книгу-то читали или только рецензии?
Я слышу, что кто-то усмехнулся у меня за спиной, и улыбаюсь: без сомнения, это Джей Ди.
– Вы просили проанализировать сюжет, так что я посмотрела фильм, – объясняю я, выдергивая у него из рук свою работу по «Анне Карениной». – Осторожно, спойлер: там очень много обнаженки.
В классе раздаются смешки, я чувствую, как кровь вновь течет по венам, и наконец отхожу от легкого вчерашнего унижения.
Мы с мистером Фостером вечно сталкиваемся лбами, и если искусство – мой любимый предмет, то мистер Фостер – мой любимый учитель. Он заставляет нас высказывать собственное мнение. А еще это один из немногих взрослых, разговаривающих с учениками на равных.
– Я просил сделать анализ романа, Райен.
– И я попыталась, – говорю ему я. – Честно. Но он нагонял на меня какую-то бессмысленную тоску. Чему он должен меня научить? Тому, что, будучи женщиной в России девятнадцатого века, не нужно изменять мужу, иначе тебя изгонят из светского общества и доведут до того, что ты бросишься под поезд? – Я сажусь на свое место. – Я усвоила урок. Когда в следующий раз окажусь в России девятнадцатого века, я об этом не забуду.
Я снова слышу хихиканье Джей Ди за спиной. В других концах класса тоже раздаются смешки.
Но мистер Фостер пристально смотрит мне в глаза и понижает голос до шепота.
– Я знаю, что ты можешь лучше, – говорит он.
Я читаю в его глазах мольбу. Понимаю, какого он высокого мнения о моих интеллектуальных способностях и как его злит, что я не использую их по максимуму.
Он отходит от меня и направляется к следующему ученику, но продолжает разговаривать со мной.
– Прочитай «Джейн Эйр» и напиши по ней эссе на ту же тему, – требует он.
Мне стоило бы молча принять наказание и быть благодарной, что он дает мне второй шанс, а не ставит в журнал тройку за сочинение по «Анне Карениной». Но я не могу заставить себя перестать препираться.
– А можно я прочитаю что-нибудь, написанное хотя бы не больше века назад? – спрашиваю я. – Что-нибудь такое, где мужчина среднего возраста не превращает восемнадцатилетнюю девушку в наложницу?
Он поворачивает голову и строго смотрит на меня.
– Думаю, мисс Треверроу, вы уже достаточно побыли в центре внимания всего класса.
– А вообще, – продолжаю я, – я заметила тенденцию в этом семестре. «Анна Каренина», «Лолита», «Девушка с жемчужной сережкой», «Джейн Эйр»… Все это – истории любви мужчин в возрасте к молодым женщинам. Вы ничего не хотите рассказать нам, мистер Фостер? – Я дважды моргаю, посмеиваясь над пожилым учителем.
Класс разражается громким смехом, и я вижу, как поднимается грудь мистера Фостера, – он делает глубокий вдох.
– Я хочу, чтобы работа была готова к завтрашнему дню, – говорит он. – Вы меня поняли?
– Абсолютно, – отвечаю я, а потом бормочу себе под нос: – У «Джейн Эйр» куча экранизаций.
Ребята, сидящие ближе ко мне, тихонько смеются, потому что, разумеется, я не смогу прочитать целый роман и написать по нему работу до завтра, учитывая, что вечером у меня еще чирлидинг и плавание. Я закругляюсь с насмешками. Я довольна своей победой. По крайней мере, в их глазах это победа.
Мои легкие наполняет чистый прохладный воздух.
– А как насчет «Сумерек»? – спрашивает кто-то.
Я замираю, услышав низкий голос из-за спины. Мистер Фостер стоит перед своим столом и смотрит куда-то поверх моей головы.
– «Сумерек»? – переспрашивает он.
– Да, куколка? – подначивает меня Мейсен. – Тебе понравились «Сумерки»?
Сердце начинает биться сильнее. Что он делает?
Я поворачиваюсь и смотрю на него скучающим взглядом.
– Конечно. Мне было двенадцать, еще бы мне не понравилось. А тебе как?
Он улыбается уголками губ, и я снова обращаю внимание на пирсинг.
– Могу поспорить, ты просто влюбилась в эту книгу, – говорит он, и весь класс внимательно его слушает. – Бьюсь об заклад, именно благодаря ей ты полюбила чтение. Я даже готов поставить на то, что ты была в кино на премьере. А футболка с Эдвардом, кстати, у тебя есть?
Вокруг меня снова начинают хихикать, и все удовольствие от недавней победы испаряется без следа под пристальным взглядом его злорадных глаз. Откуда он все это знает?
Да, когда-то очень давно я купила томик «Сумерек», потому что на обложке был Роберт Паттинсон, но, блин, мне же было всего двенадцать, так что…
Едва закончив читать первую книгу, я попросила маму купить мне все остальные и следующие две недели провела, читая их взахлеб в любую свободную минуту.
Поднимая бровь, я смотрю на учителя.
– Это, конечно, очаровательно, что у нас завязалась дискуссия, но я так и не поняла, что имеется в виду.
– Имею смелость напомнить, – отвечает Мейсен, – что Эдвард был старше Беллы лет так на сто.
На восемьдесят шесть.
– Видишь ли, – продолжает он, – ты считаешь истории о любви взрослых мужчин и юных девушек каким-то нездоровым, легкомысленным извращением со стороны первых. А на самом деле в то время это было довольно распространено. Прежде чем заводить жену, мужчина должен был завершить образование и построить карьеру, чтобы быть в состоянии обеспечивать женщину.
Он делает небольшую паузу, а затем продолжает.
– А жена почти всегда была намного моложе, потому что перед ней стояла задача выносить детей. Таковы устои общества. И твой любимый Эдвард Каллен, между прочим, в почти вековом возрасте все еще учился в старшей школе, жил с родителями и пытался мало-мальски встать на ноги, хотя на дворе был двадцать первый век.
Весь класс разражается смехом, а у меня внутри что-то падает.
Краем глаза поглядывая на Мейсена, я наклоняюсь к следующей парте передо мной и шепчу:
– Но он же такой сексуальный, а значит, остальное не имеет значения, правда?
Я продолжаю смотреть вперед, а желудок все сильнее и сильнее завязывается узлом. Конечно, Эдвард был старше Беллы на несколько десятков лет. Но при этом выглядел-то он прекрасно. Да и что он мог поделать, если она в него влюбилась?
Мейсен продолжает идти в наступление.
– А теперь представь, что он выглядел бы как столетний дед, – восклицает Мейсен, поднимаясь с места. – История уже не казалась бы такой романтичной, правда? Тогда не было бы никаких Беллы и Эдварда. – Он подходит к доске, обходит учительский стол и жестом показывает на ноутбук. – Можно?
Учитель кивает. Он выглядит настороженно, но позволяет Мейсену закончить.
Мейсен наклоняется, и я специально не смотрю, что он забивает в поисковик. Но когда вокруг снова слышится смех, причем еще громче, чем в прошлый раз, я сдаюсь и поднимаю глаза.
То, что вижу на экране, приводит меня в такую ярость, что я сжимаю кулаки.
С экрана нам улыбается огромное изображение старика. Его лицо изъедено морщинами, у него не хватает зубов, а лысину окаймляют отдельные клочки седых волос, и такие же седые волосы торчат из носа. Я пристально смотрю на Мейсена. Его губы скривились в усмешке.
– Старикашка Эдвард – счастливый парень, – злорадствует он. – Перед ним вот-вот предстанет обнаженная Белла.
– О да! – вскрикивает Джей Ди, и класс погружается в полнейший хаос. Ребята вовсю хохочут, а я чувствую, что стены словно сжимаются вокруг меня. Пространство резко схлопывается, объем легких уменьшается вместе с ним, и сделать вдох становится куда сложнее.
Я крепко сжимаю зубы. Вот урод.
Мейсен скрещивает руки на груди и смотрит на меня как хищник, что уже загнал добычу и вот-вот приступит к трапезе.
– Мои поздравления, куколка, – говорит он. – Ты только что напомнила нам всем, что мы любим исключительно глазами.
На шее выступает холодный пот. Я выбегаю из класса так быстро, как только могу, и бросаюсь в женскую раздевалку. Легкие сдавливает все сильнее. Проношусь мимо девочек, которые переодеваются на физкультуру, заскакиваю в одну из душевых, задергиваю занавеску и включаю воду.
И делаю шаг влево, чтобы не облиться. Звук текущей воды защищает меня от любопытных ушей. Я достаю из кармана ингалятор, нажимаю на него два раза подряд и прислоняюсь к стене душевой кабины, закрыв глаза.
Четыре года. У меня не было приступов из-за паники четыре года. Они всегда только от физических нагрузок. Объем легких постепенно приходит в норму. Я медленно дышу и пытаюсь успокоиться.
Да что, черт возьми, со мной не так? Этот парень не представляет никакой угрозы. Он не та проблема, с которой бы я не справилась. Значит, он бросает мне вызов. Ну и что? Я буду психовать каждый раз, когда он попытается довести меня? Рано или поздно я уеду из уютного и безопасного Фэлконс Уэлл, и больше не надо будет поддерживать имидж популярной девочки-лидера. Я веду себя как ребенок.
Но на одно мгновенье там, в классе, у меня в глазах все же потемнело. Мир стал съеживаться, словно я иду спиной вперед вглубь туннеля, а свет остается далеко впереди. Свет – Мейсен, мистер Фостер, одноклассники – непреклонно слабел, а темнота пожирала комнату. Я чувствовала себя совершенно одинокой.
Совсем как раньше.
– Итак, внимание! – восклицает мисс Уилкенс, моя учительница в четвертом классе. Мы все выстроились в линию у двери кабинета. – Если вы остаетесь здесь на время перерыва, никаких разговоров. Вы работаете. – Она поднимает на нас глаза. – Все остальные… могут идти.
Первый человек в шеренге толкает дверь, и все бросаются во двор, на детскую площадку.
Одни бегут играть в мяч, другие – на турники, несколько человек просто бродят вокруг асфальтовой площадки и пытаются придумать, чем себя занять.
Все проходят мимо меня. Я замедляю шаг и с тяжелым сердцем смотрю, как они сбиваются в группки и начинают играть. Ярко светит солнце. Я медленно прохожу в середину всеобщей кутерьмы и неуверенно осматриваюсь, не зная, куда пойти и с кем заговорить.
Так бывает каждый день.
Девочки весело подбегают к другим девочкам и принимаются болтать. Мальчики играют с другими мальчиками, перекидываются мячом, лазают по лестницам и турникам. Некоторые ребята из класса сидят на траве и играют в игрушки, которые принесли с собой в школу. Все легко находят себе компанию.
Но на меня даже никто не смотрит.
Я плетусь по площадке, желудок завязывается узлом. Ненавижу перерыв. Лучше бы я осталась в классе, пораскрашивала раскраски, писала бы в дневник или поделала еще что-нибудь.
Но я хочу, чтобы они знали, что я тоже здесь, чтобы они меня увидели.
Мне не нравится, что обо мне все забыли.
Я поглядываю на Шеннон Белл и еще нескольких девочек из класса. У них всегда такая крутая красивая одежда. Почему у меня никогда не получается так хорошо выглядеть? Я поправляю свою юбку до колена и рубашку поло. Выгляжу как хорошая девочка. Мама всегда собирает мне волосы в хвост, а я хочу завивать их, как они.
Облизав губы, я проглатываю огромный ком в горле и направляюсь к ним.
– Привет, – выдавливаю с огромным трудом.
Они замолкают и с непроницаемым видом смотрят на меня. Я показываю рукой на Шеннон.
– У тебя классный лак для ногтей.
На самом деле это не так. Он отвратительного желтого цвета, но мама говорит, что делать комплименты – хороший способ завести друзей, так что…
Шеннон негромко усмехается. Ей стыдно перед подругами, что я с ней заговорила. Она косится на них.
Я чувствую, как невидимая рука отталкивает меня от них. Они ведь хотят, чтобы я ушла, разве нет?
Но я давлю из себя улыбку и пробую снова.
– Эй, – говорю я другой девочке, глядя на ее туфельки. – У нас одинаковые туфли. – И перевожу взгляд на свои, как бы показывая ей.
Она смеется и закатывает глаза.
– Иу.
– Эй, девчонки, – одергивает подруг другая девочка, но они продолжают хихикать.
– А это что такое? – Шеннон показывает на оттопыренный карман моей юбки.
Мое сердце немного сжимается. Больше ни у кого в моем классе нет ингалятора, и, если они узнают, я буду выбиваться из общей массы еще сильнее.
– Это просто ингалятор, – негромко отвечаю я. – Я аллергик, и у меня астма. Ничего серьезного.
Я не поднимаю глаза, потому что боюсь увидеть, как они переглядываются, и поджимаю губы, чувствуя, что к глазам подступают слезы. Почему у меня не получается быть такой же крутой, как они?
– Как думаешь, Кори Шульц симпатичный? – вдруг спрашивает Шеннон.
Я моргаю и готовлюсь защищаться.
– Нет, – быстро отвечаю я.
Кори Шульц – наш одноклассник, и на самом деле он милый, но я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я так думаю.
– Ну а я думаю, симпатичный, – говорит она. – Мы все так считаем. Ты с ним поссорилась?
Я поднимаю взгляд и качаю головой.
– Нет. Я просто… да, думаю, он все-таки симпатичный.
Девочка, стоящая за Шеннон, начинает хохотать, а Шеннон вдруг убегает куда-то в сторону баскетбольной площадки.
Сердце начинает биться быстрее. Она подходит к Кори и что-то шепчет ему на ухо, а потом он оборачивается, чтобы взглянуть на меня, и его лицо искажает гримаса отвращения.
Только не это.
Все начинают хохотать. Я разворачиваюсь и убегаю. Мне в спину кричат:
– Райен любит Кори, Райен любит Кори!
Я начинаю плакать. Слезы стекают по лицу, меня сотрясают рыдания. Я забегаю за угол школы и прячусь, чтобы они не видели моей истерики.
– А теперь-то что с тобой не так? – спрашивает, подходя, моя сестра-пятиклассница. Должно быть, она увидела, как я убегала.
– Ничего, – реву я. – Просто уходи.
Она злобно шепчет:
– Подружись уже с кем-нибудь. Тогда мама перестанет заставлять меня играть с тобой, и я смогу наконец спокойно играть с друзьями. Это что, так сложно?
Я реву еще громче. Она убегает. Стесняется меня. А я сама не знаю, что со мной не так.
Я вытираю слезы и иду в класс. Уверена, лицо у меня красное, как помидор, но никогда не поздно расставить на парте папки и спрятаться за ними, положив голову на столешницу.
Я тихонько вхожу в класс. Несколько человек, оставшихся делать домашнее задание, сидят за партами, а мисс Уилкенс – за компьютером, спиной ко мне. Я проскальзываю на свое место, достаю две больших папки и ставлю их на парту. Это мой щит. Потом опускаю голову и прячусь.
– Хочешь мне помочь? – слышу я голос.
Я смотрю направо и вижу: Далила что-то делает с папиросной бумагой на полу. Она протягивает мне маркер. У нее грязь под ногтями, светлая челка свисает прямо на глаза. Она всегда остается в классе на время перерыва. В отличие от меня, она уже давно перестала пытаться с кем-то подружиться.
Я беру маркер, слезаю на пол и присоединяюсь к ней.
– Спасибо, – говорю я, глядя на нарисованную наполовину Эйфелеву башню высотой с меня.
Она улыбается, и мы вместе начинаем ее раскрашивать. Тяжесть в груди понемногу начинает уходить.
Она всегда вежливая и милая. Почему меня так заботит, что подумают другие девочки? Отчего я хочу дружить именно с ними?
Я пытаюсь вести себя мило, но этого всегда недостаточно.
А они противные, но их все равно все любят.
Почему?
Я наклоняюсь в душевой кабинке, опираюсь руками о колени и пытаюсь отогнать от себя воспоминания. Я уже давно не такая. У меня все хорошо. Я это переживу. Он всех повеселил, они посмеялись, у меня случился приступ удушья. Теперь я расслабилась и снова в норме. Просто в следующий раз нужно дать отпор. И я это умею.
Или просто его проигнорировать. В любом случае это не особо важно. Еще пара месяцев – и едва ли кто-то из этих людей будет для меня хоть что-то значить.
Чертовы «Сумерки». Как ему удалось настолько попасть в точку? Я вдыхаю и выдыхаю воздух, мышцы наконец до конца расслабляются. Мейсен Лоран постоянно на шаг впереди.
Я убираю ингалятор обратно в карман, выключаю воду и выхожу из кабинки, а затем и из раздевалки. Я уже опоздала на математику, но зато успокоилась и готова вести себя так, будто случая на английском не было вовсе.
Никто о нем ничего не говорит и не пишет. Мейсен Лоран еще ни для кого ничего не значит, и никто не считает меня недалекой девочкой-инфантом, которую он пытается из меня сделать.
Вообще никто.
Уроки тянутся безумно медленно, я еле высиживаю обед и оставшиеся занятия в тревожном ожидании, что все может пойти не так в любой момент. Как только звенит звонок с последнего урока, я тут же сбрасываю книги в шкафчик, хватаю сумку со всем необходимым для чирлидинга и плавания, тороплюсь покинуть школу и устремляюсь на боковую парковку.
– Райен! – окликает меня Лайла.
Но я не останавливаюсь.
– Сейчас вернусь! – бросаю я через плечо.
Она знает, что у нас скоро тренировка, и, видимо, удивлена, что я ухожу из школы.
Пересекая парковку, вижу, как ученики садятся в машины и заводят их. Я разглядываю толпу в поисках новенького. Наконец вижу, как он выходит из черного пикапа. У него в руках ничего нет. Ни книг, ни папок, ничего.
Пока я иду к нему, замечаю, как его приветствует пара парней, а моя подруга Кейтлин подходит к нему, кокетливо проводя рукой по крылу его машины и строя из себя скромницу.
Мои надежды рушатся прямо на глазах. Он уже определенно влился в коллектив.
Замешкавшись, я наблюдаю, как она говорит с ним, прижимая к себе книги, смеется над какими-то его словами, а он смотрит на нее сверху вниз и кажется не более приветливым, чем со мной.
И почему мне это нравится?
Наверное, приятно осознавать, что он ведет себя так не только со мной. Он груб со всеми, кроме тех парней, что подошли к нему минуту назад.
Или, возможно, мне бы не понравилось, если бы он улыбнулся ей, а не мне, или…
Я делаю глубокий вдох, мое терпение на исходе. Не хочу, чтобы она видела, как мы с ним разговариваем, но мне нужно вернуть дневник.
Я подхожу к ним с гордо поднятым подбородком и на ходу киваю Кейтлин.
– Увидимся на тренировке.
Она замолкает, как будто ее застали врасплох. Я держусь за ручку сумки, висящей на плече, пристально смотрю на нее и жду, когда она уйдет.
Она едва заметно закатывает глаза и удаляется, оставляя нас одних.
Не сомневаюсь, она уже побежала рассказывать все Лайле.