Предисловие

Несколько лет назад коллега попросил меня помочь одной его знакомой – норвежскому художнику и режиссеру Беате – с ее новым проектом. Беата собирала материал для своего фильма, посвященного святой Ксении Блаженной, и нуждалась в переводчике и консультанте. Я взялась ей помогать, но не только потому, что не нашла причин для отказа – у меня был корыстный интерес. В тот момент я ощущала смутную потребность в том, чтобы мои долгие опыты по изучению современного православного паломничества, в том числе и к часовне святой Ксении на Смоленском кладбище, получили какой-то толчок. Этим стимулом, как мне тогда казалось, мог стать диалог о привычных для меня сюжетах с человеком, не имеющим прямого отношения ни к православию, ни к антропологии религии. Другими словами, мне был нужен взгляд на знакомый предмет со стороны. Возможно, думала я тогда, это поможет мне наконец приступить к книге, которую давно было пора начать писать. И, кажется, я приняла тогда правильное решение, получив тот взгляд со стороны, который помог понять, чего я хочу от своего будущего сочинения и, главное, как вижу предмет исследования.

Беату, как она подробно объяснила в своем имейле, предварившем наше знакомство, более всего интересовал особый статус петербургской святой: Ксения именуется блаженной, или юродивой. «В фильме, – писала Беата, – будет рассказываться о жизни и деяниях Ксении, но я также хотела бы провести линию от нее к древним юродивым, а также к тому, как юродство существует, в качестве символа, в российском обществе сегодня, не только среди верующих, но и в контркультуре. Мне хочется понять, какое значение имеет фигура блаженного в современном обществе. Представляет ли собой выступление “Пусси Райот” в храме Христа Спасителя продолжение традиции юродивых, как сказала Надежда Толоконникова в суде?»[1].

За несколько лет до нашей встречи эта участница московской панк-рок-группы «Пусси Райот» во время оглашения приговора в суде в последнем слове сравнила свой творческий коллектив со скоморохами, шутами и юродивыми, которые не несут зла и не сеют вражду. Группа стала широко известной из-за реакции государства и общества на ее короткое выступление в храме Христа Спасителя: трем участницам акции присудили тюремный срок за оскорбление чувств верующих, а российское общество в своем большинстве согласилось с необходимостью наказания. Для одних внешних наблюдателей и аналитиков эта история стала доказательством притеснения свободы слова в России, для других – поводом порассуждать об особости страны. Известный протестантский теолог из Гарварда Харви Кокс-мл. спустя неделю после оглашения решения суда опубликовал газетную статью «Иезекииль, Ганди и “Пусси Райот”», где писал, что участницы панк-рок-группы представляют бережно сохраняемую духовную традицию православной церкви, возрождая наследие юродивых. На протяжении веков православные теологи, пишет Кокс, видели в юродстве аутентичную форму аскетизма, а в блаженных – людей, которые, используя провокативные действия, сообщают окружающим нечто такое, что тем необходимо услышать. Он предлагает понимать юродство как особое русское культурное наследие, упоминает известные культурной публике примеры русских блаженных – князя Мышкина из романа «Идиот» Достоевского и юродивого из оперы Мусоргского «Борис Годунов» – и помещает акцию панк-рок-группы в тот же ряд [Cox 2012]. Кокс, в соответствии со своей теологической и культурной традицией, видит в религии пространство возможности для прорыва к свободе, индивидуального поиска и построения личных отношений с Богом. В этой системе координат православие, с его почитанием святых и материальностью иконопочитания, вообще выглядит экзотичным или, во всяком случае, другим [Hann, Golz 2010; Luehrmann 2018].

Для меня же все перечисленное не было экзотикой. К моменту знакомства с Беатой мой исследовательский проект по современному православному паломничеству погрузил меня в поток православного благочестия современных горожан, которые в большинстве своем были далеки не только от восхищения скандальной харизмой религиозных виртуозов, но и просто от регулярной церковной жизни. Часть работы, связанная с почитанием Ксении Блаженной, уже была к тому моменту опубликована в статьях (и не вошла в эту книгу), и в наших разговорах с Беатой я пересказала то, что до этого писала, сама или в соавторстве, о причинах популярности этой святой и формах ее почитания, о религиозных практиках за пределами церковных стен и контроля, о недоверии к институтам и индивидуализации религии. Те люди, что приходили к часовне Ксении на Смоленском православном кладбище в Санкт-Петербурге, искали в религии пространство порядка, стабильности и справедливости (хотя часто и опасались всерьез погрузиться в мир церковной дисциплины). В одном из писем верующих к святой, посланных на адрес прихода храма Смоленской иконы Божией Матери, ее часовня была названа «всенародной приемной», таким местом, где проситель встречается с представителем власти и все происходит упорядоченно и надежно, как издавна заведено.

Похожим образом переживала это и Мария, 20-летняя студентка, которая вызвалась рассказать нам с Беатой о своем почитании блаженной Ксении. Мы брали интервью с ней в большой богемной квартире в центре Санкт-Петербурга, часть которой была превращена в арт-пространство, где иногда проходили разные художественные события. Маша была несколько смущена интересом к ее религиозной жизни, которая в силу ее юного возраста казалась ей не заслуживающей такого внимания, но последовательно и методично отвечала на наши вопросы.

Она впервые попала в часовню, когда приехала из родного сибирского города поступать в университет. Количество верующих в будний день у часовни поразило ее, так же как ощущение там порядка, покоя и уюта. «Когда я зашла, вот эта атмосфера, эти ощущения – они были непередаваемые: будто бы я пришла к себе домой. Мне казалось, что это настолько родной человек, как я прихожу к бабушке в гости, примерно это было то же самое»[2]. Желание Марии поступить в университет сбылось, и, к ее радости, студенческое общежитие оказалось неподалеку от Смоленского кладбища. С детства привыкшая к регулярному посещению церкви, она стала ходить в приход храма на Смоленском кладбище и еще чаще – к часовне. За пару месяцев до нашей встречи, в преддверии дня памяти Ксении, Мария стала рассказывать в социальных сетях, которыми пользуется, об этом месте и предложила всем желающим присылать ей записки, обращенные к святой. Результат превзошел ее ожидания: Марии написало так много людей, с обезоруживающей откровенностью рассказывавших о своих проблемах, тяжелых и даже трагических обстоятельствах, что некоторое время она могла заниматься только этим – распечатывала или переписывала записки и относила их к часовне, отвечала на письма и сообщения в своих аккаунтах в социальных сетях. Некоторые истории были настолько жуткими, что Мария часами плакала от бессилия, невозможности чем-то помочь их авторам и фигурантам. Иногда она старалась дать дельный совет, как в случае с женщиной, зараженной во время медицинской процедуры гепатитом, стыдившейся своего диагноза и не видевшей никакого выхода, кроме получения чудесной помощи от Ксении. Мария посоветовала ей сделать что-нибудь самой – например, обратиться в благотворительные фонды за помощью. Не то чтобы она не верила в возможность чудесного разрешения проблемы после молитвы к святой, но молитве, по ее мнению, должна сопутствовать и собственная работа над проблемой. Сама она просила Ксению о чудесной помощи, когда поступала в университет, но добилась успеха – она это подчеркнула – благодаря собственным усилиям.

В своем рассказе об опыте своеобразного религиозного волонтерства и о личном почитании Ксении Блаженной Мария говорила о святом месте, связанных с ним эмоциях, его силе, притягивающей паломников, приходящих и приезжающих к нему или посылающих туда письма, но сама фигура святой, а тем более ее статус юродивой, совсем ее не занимали. Такие яркие детали жития Ксении, как смена собственного имени на имя безвременно умершего мужа и переодевание в его одежду, были для нашей собеседницы, недавно вышедшей замуж, лишь свидетельством сильной супружеской любви. В отличие от Беаты, она не готова была увидеть в смене одежды и имени намек на трансгендерность Ксении или прочесть приобретение ею статуса вдовы как освобождение от патриархального семейного устройства. Тем более Марии не приходило в голову думать о Ксении как о воплощении политического протеста, активистке, которая принимает на себя подвиг юродства, чтобы обличать сильных мира сего или, при отсутствии площадок для открытого обсуждения общественных проблем, служить гласом безмолвного большинства. Выражением юродства, личиной безумия, под которой скрывалась подлинная святость, для Марии, как и многих других верующих, было добровольное изменение Ксенией своего социально-экономического статуса, сознательный отказ от комфортной жизни в своем доме, раздача имущества и жизнь на улице. В стране, где многие не понаслышке знают о бедности и помнят нищету 1990-х годов, именно это – настоящий признак юродства. Она беднее всех, кто к ней приходит за помощью, и ее убожество, вместе с перенесенными страданиями, делают ее понимающей, сострадающей и близкой. Юродству (какое искала Беата и другие, искренне интересующиеся русской культурой и ее будущим люди) как островку потенциального либерализма, странному, одетому в экзотичные наряды, но все-таки узнаваемому для западного взгляда, юная Мария противопоставляла юродство консервативное.

Я была рада, что Беата не стала спрашивать Марию о юродстве «Пусси Райот», и благодарна им обеим за то, что они помогли мне увидеть связь между разными сюжетами, из которых сложилась эта книга, и мое место в ней как исследователя и рассказчика. В сущности, обе они, каждая на свой лад, искали в религии аутентичность, лаконичную аксиому русскости в одном случае и подлинность экзистенциального опыта – в другом. Моя же дорога в эту страну была совсем иной, но без знания других путей, в том числе и подсказанных мне Марией и Беатой, она осталась бы для меня закрытой.


Многим замечательным людям я благодарна за помощь в работе над этим многолетним исследовательским проектом. Начинался он в рамках работы этнографической экспедиции факультета антропологии (тогда – этнологии) Европейского университета в Санкт-Петербурге под руководством Александра Панченко и Сергея Штыркова. Мои коллеги по экспедиции Анна Кушкова, Маша Вадейша, Елена Мигунова, Александр Львов, Марина Хаккарайнен, Екатерина Мельникова, Оксана Филичева, Вероника Макарова, Светлана Подрезова, Виктория Панченко щедро делились собранными материалами, светлыми идеями и человеческим теплом. Вместе с Анной Кушковой, Натальей Окашевой и Татьяной Ваграменко мы ездили в первые для меня паломнические поездки. Мои преподаватели по Европейскому университету, в котором я окончила аспирантуру, учили меня смелости и самостоятельности, требовательности к себе, и если что-то из этого мне не вполне удается, это точно не их вина. Я всегда вижу Альберта Кашфулловича Байбурина главным критиком, читающим мои тексты, даже если он этого вовсе не делает.

Несколько фондов поддерживали мое исследование на разных этапах. Часть полевой работы была сделана в рамках коллективного проекта о жизни православных общин под руководством Александра Агаджаняна и Кати Русселе при поддержке гранта РГНФ. Сотрудничество Юлии Андреевой, работавшей со мной по этому проекту на острове Залита, неоценимо. Грант INTAS сделал возможным мое знакомство с Саймоном Коулманом, чьи увлекательные работы по антропологии паломничества во многом определили направление моего научного поиска. Этот же грант позволил мне провести два месяца в Институте Макса Планка в Халле, где в это время работала интересная группа молодых антропологов, изучавших разные аспекты современного православия в России. Для меня много значили разговоры, академические и душевные, с Детелиной Тошевой и Тюнде Комароми. Руководитель проекта и института Крис Хан потратил много времени и сил на редакторскую работу над моей казавшейся безнадежной статьей о тоске по аутентичности. Его упорство и терпение многому меня научили. Приглашение Сергея Ушакина к участию в специальном выпуске журнала «Ab Imperio», посвященном номадизму, помогло мне сформулировать несколько идей, важных для этой книги. Проект SSRC о молитве в православном христианстве под руководством Сони Лурман дал мне возможность не только дополнительного полевого исследования, но и продуктивной работы в коллективе друзей и коллег, увлеченных антропологией религии, – Энжи Хэ, Дарьи Дубовки, Симиона Попа, Джефферса Энгельхардта и Влада Наумеску. Соня, чьей дружбой я дорожу и горжусь, сделала для завершения этой книги больше, чем может себе представить. Также я благодарю Катрин Ваннер за полезные советы и поддержку. Высшая школа экономики, в которой я работаю, дважды давала мне гранты на разные части исследования, поддерживала мои поездки на конференции и предоставила ценную возможность опубликовать рукопись в университетском издательстве.

Особая благодарность – вольным и невольным участникам моего полевого исследования, тем, кто был готов говорить со мной, порой в формате интервью, а порой – дружеской беседы, о своей религиозной жизни и впускать меня в эту жизнь. Надеюсь, я никого не подвела и ничего не переврала. Я благодарна многим, в их числе Вере Михайловне Бебениной, Мелитине Анатольевне Ладинской, Валентине Романовне Кауровой, Галине Викторовне Петровой, Инне Постоян, Ольге Суворовой, Алексею Новожилову, Юрию Кульбаке и Ольге Лозе. Особое спасибо за гостеприимство и дружбу Ольге Братенши и Юлии Худяковой.

За внимательное чтение рукописи книги я благодарна Александре Касаткиной, Дарье Дубовке и Доминику Мартину. Если бы я сумела учесть все их замечания и рекомендации, книга бы точно стала много лучше.

Мои родители и сестра верили в меня, и я всегда чувствовала их поддержку. Яша стал счастливым прибавлением в моем научном путешествии. Без Сергея этой книги никогда бы не случилось. Ему – моя самая сердечная признательность.

Загрузка...