Так, как умел доставать поэт Пафнутьев, научиться невозможно. Удивительное дело: он был навязчивым, но не был противным. Может быть, я жестоко ошибаюсь и на самом деле все было совершенно иначе, но пусть на это безобидное создание не поднимались ни рука, ни нога не только участников литературного процесса и процесса обучения участию в этом процессе, но и самого отмороженного и злобного гопника.
– Брат, брат, а можно я тут с тобой посижу?..
– Брат, а давай я тебе стихи почитаю?..
– Сестра, сестра, послушай мое стихотворение…
Стихи он начинал читать неожиданно. Только предложил – и уже читает. Ясные, светло-прозрачные, как глаза самого Пафнутьева. Не все было слышно, читал он тихо, но упорно. Стихи, жившие в его голове, просились быть высказанными.
Обидеть поэта каждый может. И поэтов в Литературном институте было много, большую часть этих поэтов на самом деле хотелось как-нибудь обидеть, но они не доставали так, как Пафнуша, которого или не замечали, или аккуратно шикали на него, или, как, например, добрые девочки с первых парт, вежливо выслушивали. На самом деле стихи правда хотелось дослушать, но всегда они звучали так не вовремя, так не вовремя… Какие-то строчки сохранялись в памяти, я недавно забила в поиск его фамилию – пишет, он пишет, стихи выложены в Сети. Воцерковился, профессия связана с верой. С верой, с верой, и себе он верен. Светлое ты создание…
Чаще всего поэта Пафнутьева видели пьяным. Он учился на несколько курсов старше нас, так что там, где он пил, редко бывали мы. Но порой Пафнуша возникал и на наших веселых сборищах, поэт прозаику – лучший драматург.
Он не падал и не валялся, не участвовал в драках и дебошах; не носился с детскими воплями по коридорам, не лазил по пожарной лестнице и не гулял с нами по крыше; не пытался выйти в окно на лыжах и не выбрасывал огнетушителей на головы беспечных прохожих, чем грешили другие поэты.
Не просил. Кроме как почитать стихи и пообщаться, он ничего не просил. Наливали – пил.
В чем он ходил в теплое время года, я не помню, но в холодное – с осени до весны он всегда был в прямом черном пальто из драпа. Такие пальто носили в советские времена. Пальто еле сходилось на Пафнуше, но всегда было застегнуто, пусть даже и через одну пуговицу. Оно обтягивало фигуру плотного невысокого поэта. И шапка! Пафнуша ходил в круглой кроличьей ушанке, которая держалась только на самой маковке. И что ему грела – непонятно. Часто он ронял ее с головы, споткнувшись или столкнувшись с кем-нибудь. Но шапка неизменно поднималась с пола, куда бы ни укатилась, кем-нибудь отыскивалась, возвращалась поэту, хлоп – на месте!
Душа сжималась от того, какой он милый и какой ненужный. Как-то мы решили провести пару лекций в кафе через дорогу, поэтому, пока преподаватель не вошел в аудиторию, надо было грамотно проскочить по коридору, не нарваться на мадам из деканата. И тут – раз! – из-под лестницы появляется фигура в перепачканном побелкой пальто, светлые глаза пристально смотрят из-под круглого лба с прилипшими белыми волосенками. Невинная бороденка поповича, общая благостность.