Я вернулась домой. Меня трясло мелкой дрожью. Думала поесть чего-нибудь, даже открыла дверцу холодильника, долго и безучастно смотрела в него, потом закрыла и присела на стул.
«Что же происходит с моей жизнью», – думала я, – «Как только становится все хорошо, так жди беды». Прикурила сигарету, но тут же погасила ее. Тошнота подкатила к горлу. Стоя на коленях возле открытого унитаза и размазывая слезы по опухшему лицу, я пыталась найти точку опоры, на которой будет не все так плохо. Меня еще раз стошнило, затем я умылась и пошла в спальню. Закутавшись в одеяло, я все равно ощущала озноб. Он шел изнутри из глубины сердца, из самой души. Покусывая губы, чтобы не зареветь в голос, я хлюпала носом и подвывала, и поскуливала, словно раненая собака. Мне было очень жаль себя. Я проклинала всех на свете или точнее тех, кто мог быть причастен к моему горю. Впадая то в дрему то в слезы, я провалялась в постели до следующего утра. Хотелось есть, но мазохистское чувство саморазрушения не позволяло мне сделать что-нибудь разумное и полезное для себя. Влекомая невротическим припадком и жалостью к своей судьбе, я вдруг почувствовала какой-то приятный ветерок в груди. Это было просыпающееся чувство мести за разбитый хрустальный замок моего счастья.