«Господин Бальзак довольствуется одним распутством. Разврат в его сочинениях выставлен во всей наготе; он с веселою улыбкой простирает неблагопристойность до последней точки дерзости. Многие места его сочинений способны привести в краску любого драгуна и даже изумить извозчика».
Вы думаете, это сказано об «Озорных рассказах»? Нет, так в 1834 году критик О. И. Сенковский в журнале «Библиотека для чтения» отзывался о творчестве Бальзака вообще и о его романе «Физиология брака» (1829) в частности. И в то время этот критик был не одинок в своих суждениях.
Однако, вопреки официальному неприятию, среди знавших французский язык российских читателей появлялись поклонники Бальзака. Например, молодой Ф. М. Достоевский в письме к брату от 9 августа 1838 года восторженно писал: «Бальзак велик! Его характеры – произведения ума вселенной!», а первой публикацией начинающего литератора стал перевод романа Бальзака «Евгения Гранде», опубликованный в 1844 году.
К концу XIX века в России вместе с политическими и социальными переменами изменилось и отношение к творчеству Бальзака, и в 1896–1898 годах санкт-петербургское издательство Л. Ф. Пантелеева выпустило собрание сочинений писателя, состоявшее из двадцати томиков, в каждом из которых было по одному роману. Но в этом собрании места для «Озорных рассказов» не нашлось.
Первым пробным шаром в деле их публикации на русском языке послужили переводы двух рассказов, выполненные поэтом и прозаиком Федором Сологубом и в 1922 году напечатанные отдельной книгой в петроградском издательстве «Полярная звезда» под названием «Озорные сказки». Сологуба, который переводами почти не занимался, это произведение Бальзака привлекло как неординарностью своего содержания, так и возможностью стилизации текста на «доломоносовском языке». Этот смелый опыт оказался вполне удачным, однако продолжения не последовало: скорее всего, Сологуб его и не планировал.
Вторая попытка донести до советских читателей «Озорные рассказы» была предпринята в конце 1920-х годов. Отобрав одиннадцать рассказов поучительного и, так сказать, наиболее безобидного содержания, издатели поручили их перевод М. В. Голицыну, ранее не занимавшемуся профессиональной литературной деятельностью, – перевод для него был средством заработка в тяжелые времена, наступившие для представителя знаменитого дворянского рода. По свидетельству его сына, советского писателя С. Голицына, в работе над рассказами принимал участие его дед, князь В. Голицын (в прошлом московский губернатор и городской голова), «чей устарелый слог оказался весьма подходящим», и именно ему принадлежала идея названия «Смехотворные рассказы».
Судя по всему, эта небольшая книжка, вышедшая в 1929 году под редакцией и с предисловием известного филолога А. Смирнова, подверглась строгой цензуре: в рассказах частично опущены исторические детали и колоритные подробности, которыми так дорожил Бальзак, а все слишком фривольные намеки или словечки были отретушированы или изъяты. Кроме того, по непонятной причине рассказы в книге были расположены в порядке, не совпадающем с тем, что был у Бальзака.
В 1930-е годы Бальзак как автор «Человеческой комедии» возводится в классики «критического реализма»: ему повезло, кто-то из литературоведов обнаружил, что его творчество высоко оценили К. Маркс и Ф. Энгельс, и отныне Бальзака следовало переводить, издавать и изучать. В 1937 году в самом авторитетном в то время издательстве «Academia» вышел двухтомник Бальзака, во второй том которого был включен рассказ из второго десятка «Озорных рассказов» «Ведьма» (в переводе С. Вышеславцевой).
В эти же годы Гослитиздат взялся за подготовку пятнадцатитомного собрания сочинений Бальзака, которое вышло уже после войны, в 1951–1955 годах. Для четырнадцатого тома было отобрано одиннадцать из тридцати озорных рассказов, в том числе шесть из тех, что уже переводились Голицыным. На этот раз издатели отобрали рассказы скорее серьезные, чем озорные, и наиболее пристойные, а кроме того, по соображениям, о которых можно только догадываться, не решились опубликовать истории, «порочащие» королевских особ.
Переводы, выполненные С. Вышеславцевой и H. Соколовой, ничуть не устарели, как всё, во что вложены труд, мастерство и талант. В пятидесятые годы эти одиннадцать рассказов несколько раз выпускались отдельными книжками разными областными издательствами, затем наступило тридцать лет относительного затишья, а количество их переизданий за последние двадцать лет трудно подсчитать. Судя по тиражам, даже в таком «урезанном» виде рассказы пришлись по душе российским читателям, которые теперь могут прочитать «Озорные рассказы» в том объеме и порядке, в каком они были задуманы и изданы их автором, Оноре де Бальзаком[1]. Кроме того, настоящее издание дает возможность познакомиться с рассказами, подготовленными Бальзаком для следующих «десятков» и сохранившимися в его архивах.
В предисловии к «Шагреневой коже» (1831), подготовленном к переизданию романа 1834 года, уже добившийся известности Бальзак писал: «Общество требует от нас прекрасных картин: но где их найти? Ваши жалкие одежды, недоделанные революции, болтливые буржуа, мертвая религия, выродившаяся власть, короли на половинном содержании – так ли уже они поэтичны, чтобы стоило их изображать? Сейчас мы можем только издеваться, насмешка – вот литература умирающего общества…»
Насмешка… Издевка… Сатира… А так хочется просто посмеяться и отдохнуть душой! Бальзак работает по 16–18 часов в день, ему нужны деньги, чтобы отдать долги, в которые он влез, пытаясь открыть собственное дело и потерпев крах. В личной жизни тоже далеко не все гладко… Он пишет с небольшими перерывами уже почти десять лет, но успех пришел лишь с последними романами, он устал, хотя ему еще только тридцать, а жизнь передышки не дает.
Как может отдохнуть тот, кому нужно зарабатывать? Смена работы тоже отдых, и писатель берется за «другое» перо и обращается к музе другой – озорной.
Она подсказывает: окунись в прошлое, вспомни, как смеялись Рабле, Вервиль, Маргарита Наваррская, Боккаччо, Ренье. Обратись к тем векам, когда Франция еще умела любить и ненавидеть, смеяться и хохотать, не смущаясь и не краснея. Вернись в свои родные края, в свою пресветлую Турень, там источник радости и нового вдохновения. Удиви и порадуй Францию, напиши сто, да-да, именно сто, потешных новелл, пусть все увидят, что ты не уступаешь восхитительным и плодовитым писателям Средневековья. Вспомни их язык: народный, естественный, чарующий, не стесненный оковами академических правил и оттого порою сам по себе смешной.
По сути, возвращение к прошлому было для Бальзака своеобразным бунтом против настоящего. Писателю надоело описывать общество, в котором, по словам одной из героинь его романа «Отец Горио», чтобы преуспеть, надо наносить удары беспощадно, относиться к людям, как к почтовым лошадям, и гнать их не жалея, пусть себе мрут на каждой станции, а свои подлинные чувства прятать глубоко, чтобы никто и не подозревал об их существовании.
Рискованный замысел давался Бальзаку непросто. Первые два десятка «Озорных рассказов» вышли в 1832[2] и 1833 годах, третий десяток был закончен лишь к 1837-му, а обещанная сотня так и не была написана. Помешало исполнению задуманного, в частности, и то, что после выхода первого десятка на Бальзака обрушилась критика и справа, и слева. Бальзак произвел такой эффект, как будто он в наряде шута явился на похороны, загремел погремушками и задудел в дудку. Нечего вспоминать Рабле, писал критик, «когда вся жизнь посвящается двум идеям, двум ожесточенным врагам страстей радостных и наивных, богатству и власти». Писателя обвиняли как в том, что его книга слишком архаична, что он не читал Рабле, на которого ссылается, не знает истории – в общем, в самозванстве и надувательстве, – так и в том, что рассказы написаны неудобоваримым и неправильным языком, ну и, разумеется, в чрезмерном эротизме и непристойности.
Полемика с критиками отражается в прологах ко второму и третьему десяткам «Озорных рассказов», а в уже процитированном предисловии к «Шагреневой коже» Бальзак так отвечал на нападки: «Писатели, имеющие какую-нибудь цель, будь то возвращение к идеалам прошлого (именно потому, что эти идеалы вечны), всегда должны расчищать себе почву. А между тем всякий, кто вносит свою долю в царство идей, всякий, кто отмечает какое-либо заблуждение, всякий, кто указывает на нечто дурное, чтобы оно было искоренено, неизменно слывет безнравственным. Впрочем, упрек этот, которого не удалось избежать ни одному смелому писателю, – последнее, что остается, когда ничего другого выдумать не могут. Если вы правдивы в изображении, если, работая денно и нощно, вы начинаете писать языком небывалым по трудности, тогда вам в лицо бросают упрек в безнравственности. Сократ был безнравствен, Христос был безнравствен, обоих преследовали во имя социального строя, который они подрывали или улучшали. Когда кого-нибудь хотят изничтожить, его обвиняют в безнравственности. Этот способ действия, свойственный партиям, позорит всех, кто к нему прибегает».
Язык, которым написаны «Озорные рассказы», в самом деле непрост, по крайней мере на первый взгляд. Это язык не только средневековый, но и «озорной», его средствами Бальзак передает непохожесть своих героев на испорченных уродливыми отношениями современников; язык забавный и «сказочный», чарующий музыкой давно забытых слов и оборотов; язык, который проводит границу между прошлым и настоящим и переносит туда, где все кажется исполненным чистоты и простого человеческого счастья. Вслед за Рабле Бальзак примешивает к французскому архаизмы и диалектизмы, латынь, итальянизмы и неологизмы, термины технические, шуточные, слова простонародные и грубые и придает им причудливую орфографию[3].
С. Вышеславцева и H. Соколова осуществили перевод «Озорных рассказов» литературным русским языком, придав ему легкую архаическую окраску устаревшими словами и оборотами так, чтобы они были сразу понятны из контекста и, не затуманивая смысла, украшали повествование.
Для преемственности, единообразия и в знак уважения к переводчикам, которые в середине XX века перевели на русский язык часть книги Бальзака, мы не только придерживались указанного стиля, но и сохранили прежнее название – «Озорные рассказы», хотя и тут есть над чем задуматься, и не случайно Ф. Сологуб назвал их «Озорными сказками», а М. Голицын – «Смехотворными рассказами».
Бальзак определил жанр своих рассказов редким французским словом «drolatique», которое означает то, что заставляет смеяться своей вольностью, даже двусмысленностью, и неожиданностью, и которое можно перевести не только как «озорной», но и как «потешный», «забавный», «чудной», «странный», «смехотворный» или «смехотворящий», «уморительный» и даже «смехоносный», а также «поразительный» и «удивительный»; но все эти слова не передают греко-латинские суффиксы «ат» и «ик», которым в русском языке соответствуют суффикс и окончание «ат» и «ический» (например: драматический, догматический). Бальзак выбрал такое определение в пику модным в первой половине века рассказам романтическим и фантастическим, дабы сразу отмежеваться от тех, кто, как он уверял, разучился смеяться.
Бальзак издал не сто, а тридцать озорных рассказов, его замысел остался незавершенным, но не только и не столько критики в этом повинны. Причина в другом. За те восемь-девять лет, что прошли от начала работы над «Озорными рассказами» (когда Бальзаку было тридцать лет) до выхода третьего их десятка, Бальзак изменился и перерос, если можно так выразиться, свое «озорство». Это, надо заметить, сказывается и на сюжетах, и на тональности рассказов, которые постепенно становятся все менее озорными и все более серьезными, а место действия переносится из Турени в Руан, Милан и даже на Сицилию. Сделав крюк, испытав свои силы, доказав самому себе, что он может «пересмеять» великих предшественников, Бальзак вернулся от прошлого к настоящему и к тому, что волновало и его как писателя, и читателей больше, чем анекдоты давно минувших дней, – к «Человеческой комедии». Бальзак еще долго не сдавался, он продолжал работу, надеясь исполнить свое обещание и написать-таки всю сотню, и всегда утверждал, что «Озорные рассказы» – это лучшее из всего им написанного.
Во Франции творение Бальзака подвергли конструктивной критике и оценили по достоинству лишь в XX веке, когда «Озорные рассказы» вошли в изданное в 1932–1933 годах собрание сочинений Бальзака. Затем последовали и другие издания, и в каждом из них критики находили все новые и новые достоинства этого творения и связи между ним и «Человеческой комедией».
Как и положено по законам жанра ренессансной новеллы, каждый рассказ посвящен одному событию или несложной цепочке событий, связанных единством обозначенного конфликта и немногочисленностью персонажей. Событие подается как там-то и тогда-то происшедшее и в то же время необычное, из ряда вон выходящее. Эта необычность подчеркивается неожиданной концовкой и назиданием для читателей. По времени действия «Озорные рассказы» разбросаны по более чем трем векам и тринадцати царствованиям, а местом действия большинства рассказов является Турень, ее населенные пункты и столица, родной город Бальзака – Тур. Турень – историческая провинция, находящаяся на юго-западе от Парижа, которая с 1204 года принадлежала французской короне, а с 1360 года стала герцогством, которое также находилось во владении принцев крови. Это родина Бальзака, край благодатный и прекрасный, прозванный за свое плодородие «садом Франции». Здесь мягкий климат, леса, полные дичи, виноградники, реки Луара, Эндр и Шер и восхитительные пейзажи. Именно в Турени располагаются знаменитые на весь мир королевские замки, которые не раз упоминаются в «Озорных рассказах».
Что касается исторической правды, то Бальзак не всегда сводит концы с концами, но история для него не главное, хотя нередко именно исторические события вмешиваются в судьбу его героев. Главное для писателя – человек со всеми его пороками и достоинствами, чувствами низкими и возвышенными. Ему равно дороги и простая прачка из Портильона, и благородная Берта, и нищий попрошайка, и короли Франции.
Каждого своего персонажа и каждую сцену он описывает столь выразительно, что возникают зримые образы. Неудивительно, что за прошедшие с момента появления на свет «Озорных рассказов» полтора века образовалась целая галерея иллюстраций, созданных в различной манере художниками разных стран. Наряду с французскими художниками Альбером Дюбу (Albert Dubout, 1939), Альбером Робида (Albert Robida, 1925), Жозефом Эмаром (Joseph Hemard, 1926), Люсьеном Метиве (Lucien Metivet, 1926) иллюстрации к «Озорным рассказам» создали американские художники Ральф Бартон[4] (Ralph Barton, 1928) и Стил Севедж (Steele Savage, 1955), российская художница Юлия Евстратова (2010) и другие. Богатство бальзаковского сочинения давало простор для творчества художников, а потому, следуя своему воображению и предпочтениям, одни художники подчеркивали комизм персонажей, их уродливость или, напротив, красоту, других привлекала сатира, третьих – эротика. Одни рисовали в реалистической манере, другие – в сказочной, карандашом и кистью, одним словом, отталкиваясь от мира, созданного Бальзаком, они создавали свой мир, образно поясняя и дополняя фантазию писателя.
Однако первым проиллюстрировать «Озорные рассказы» посчастливилось двадцатитрехлетнему Гюставу Доре, и в последующие сто пятьдесят лет никто из художников (по крайней мере по количеству иллюстраций) не смог полностью затмить Доре, поражавшего современников своим неиссякаемым воображением, неутомимостью и трудолюбием.
Почему издатель Арман Дютак доверил этот труд молодому художнику? Помните, как в 1833 году критик упрекал Бальзака за то, что тот не ко времени «вспомнил Рабле»? Так вот, благодаря Гюставу Доре, который в 1853 году проиллюстрировал новое издание «Гаргантюа и Пантагрюэля» и вдохнул в него новую жизнь, французы, а затем и англичане увидели образы героев Рабле и приняли их, как своих старых знакомых. Успех был феноменальным, и на волне этого успеха Дютак решил выпустить «Сто озорных рассказов» с иллюстрациями многообещающего гения.
Художник в манере резкой и даже карикатурной (напомним, что он с пятнадцати лет работал карикатуристом в «Газете для смеха»), часто доходящей до гротеска, схватывает образы героев Бальзака и передает ключевые сцены точно фотограф, побывавший на месте события. И около семидесяти иллюстраций, будто в газете, сопровождаются подписями – цитатами из текста. Сцены народных волнений и военных столкновений ужасают своей дикостью и накалом страстей, и даже природа в изображении Доре исполнена тревоги, как будто где-то рядом притаилась угроза. В работе художника не чувствуется любования прошлым и озорства, она скорее пронизана насмешкой и издевкой, теми самыми, что, по словам Бальзака, свойственны умирающему обществу.
Пролог ко второму десятку Доре украсил метафорическим портретом Бальзака-энтомолога. Писатель смотрит в огромную лупу, записывает свои наблюдения на листке, левая рука его лежит на книге «Чешуекрылые», к столу огромными булавками приколоты фигурки насекомообразных человечков (или человекообразных насекомых), слева валяется потрепанный «Трактат о препарировании», а на заднем плане видны три склянки с заспиртованными зародышами и надписями на латыни. Кроме того, художник увидел Бальзака в описании мэтра Ансо, героя рассказа «Настойчивость любви», того самого, который, будучи подмастерьем, «трудился с превеликим усердием, став мастером, трудолюбие свое умножил, всюду перенимать старался новые приемы ремесла своего, сам придумывал способы поискуснее и на пути исканий набрел на многие открытия». Читатели заметят, что изображения Ансо-Бальзака, наряду с портретом старого Рабле, являются, наверное, самыми светлыми образами, созданными Доре для иллюстрации «Озорных рассказов». Перед третьим прологом изображены беседующие Рабле и Бальзак. Доре назвал эту работу «Отец и сын», а завершил книгу изображением Бальзака в образе императора, окруженного почитателями и хулителями. Слева и как бы в тени Бальзака-императора высится фигура в мантии, и эта фигура, надо полагать, изображает самого Доре, благодаря которому «Озорные рассказы» получили новое измерение.
В заключение хочется повторить слова Армана Дютака из его предуведомления к «Озорным рассказам»: «Все, кто любит его гений как таковой, все, кто любит наслаждение, которое он нам дарит, и, наконец, все, кто ценит его за услуги, оказанные языку и литературной форме, не в силах предать забвению „Озорные рассказы“, и именно поэтому мы предлагаем читателю их новое издание».
Можно предположить, что и сейчас найдутся «злые люди» (так называл Бальзак своих критиков), которым его любимое детище придется не по вкусу и покажется не ко времени. Что ж, как он сам написал в прологе к пятому десятку, «ему от этого ни жарко ни холодно», а всем, кто способен насладиться «Озорными рассказами», напомним строки из стихотворения Городецкого «Флоренция»:
И в схватках с тьмою очумелой
С Боккаччио смеемся мы,
Читая вольные новеллы,
Спасающие от чумы.
Е. Трынкина[5]
hbc