В тот день тетя Мила была в особенно дурном настроении. Как говорится, все смешалось в доме Охотниковых – включая крахмал и муку, которые тетя в пароксизме достаточно несвойственной ей рассеянности попеременно сыпала в стиральную машину – вероятно, наивно полагая, что это неслыханно мелкогранулированный стиральный порошок.
А началось с того, что тетя уронила свежеприобретенное детективное чтиво, до коего она, как известно, большая охотница, в тазик с вареньем.
– Ну вот, – горевала она. – Даже название прочесть не успела. Тридцать рублей выбросила на ветер!..
Ее лицо выразило такую вселенскую скорбь, что я, обычно не слишком терпимая к тетушкиным пристрастиям в вопросах чтения, выудила книжку из тазика и, смыв варенье, глянула на обложку.
– Н-да-а-а… – протянула я. – И название, надо сказать, как раз в точку… «Героиновое варенье». Судя по всему, тупость просто апокалиптическая. Интересно взглянуть на человека, который фабрикует подобные опусы.
– Что, отработала бы на несчастном парочку своих залежалых приемов? – поморщилась тетушка и тут же, споткнувшись через недавно заведенного кота (который с редкой самоотверженностью путался в ногах), бухнула только что выстиранную блузку все в тот же злополучный тазик.
Тут настроение ее испортилось окончательно.
– Лучше бы ты, Женечка, погуляла, что ли, с этим паразитом, – простонала она. – А то ходит тут как неприкаянный, одни убытки от него.
– С котами не гуляют, – возразила я. – Он же не собака.
– А недавно зашла ко мне Олимпиада Кирилловна, – продолжала тетя Мила, проигнорировав и мою реплику, и собственную несколько раньше высказанную мысль, – хотела уточнить что-то там насчет своего племянника, которого, кажется, опять собираются выгонять из института… так вот, этот тунеядец вцепился ей в ногу и прокусил насквозь… чулок.
– Кто – племянник?
– Какой еще племянник? – Она строго посмотрела на меня поверх очков и скептически поджала губы. – Кот, конечно. Разве племянник может кусать за ноги?
Я едва удержала саркастический смешок и поспешно ушла в свою комнату, ощущая на себе недоуменный и определенно неодобрительный взгляд моей милой родственницы: вероятно, она подумала, что я смеюсь над ней и ее злоключениями с котом, тазиком и нетленным бестселлером «Героиновое варенье».
…Нет, короткий, но достаточно выразительный смех, который все-таки вырвался у меня уже после того, как я прикрыла дверь своей комнаты, был вызван вовсе не тетушкой. Вернее, не тем, что касалось последних недоразумений с котом и детективом, а всего лишь одной фразой тети Милы – самой последней: «Разве племянник может кусать за ноги?»
…Может. Человек, о котором она вспомнила, и не на такое способен. Дело в том, что племянник нашей соседки, Олимпиады Кирилловны Докукиной, был самым нелепым, незадачливым и смехотворным человеком, какого только возможно себе представить. Да и то – представить подобное мог лишь тот, кто обладает чрезвычайно богатым, можно сказать, феерическим воображением.
Николая Докукина я знала уже три года. Нельзя сказать, что совершенно ему не симпатизировала, нет, это было забавное и безобидное существо – но тем не менее мое отношение к этому молодому человеку зиждилось в основном на ироничной снисходительности и изрядной доле здорового юмора, с помощью которого только и можно было переносить наличие под боком такого в своем роде чудовищного субъекта, как милейший Николай Николаевич.
Упоминая о том занимательном факте, что тетя сыпала муку и пищевой крахмал в стиральную машину, я подчеркнула: такое случалось с ней крайне редко.
Докукин же сплошь и рядом выдавал такие перлы рассеянности, наивной халатности и детски-недоуменного отношения к жизни, коих хватило бы на десять Жаков Паганелей. Последний же, как то известно из Жюля Верна, перепутал теплоход с малотоннажной паровой яхтой, в результате чего вместо Индии отправился в Чили, где пунктуально изучил португальский язык вместо испанского.
Все это были невинные недоразумения по сравнению с теми переплетами, в которые то и дело попадал Николай Николаевич Докукин.
То он проваливался в канализацию и, протащившись по ассенизационным стокам едва ли не полкилометра, падал в Волгу. То садился не на тот поезд и благополучно засыпал на третьей полке, вообще-то предназначенной для багажа, и, не замеченный таким образом контролерами, просыпался черт знает где, после чего долго разбирался, куда его занесло. То выпивал двести граммов водки (а надо сказать, что он совершенно не умел пить) и попадал в вытрезвитель, где начинал ратовать за права индейцев Северной Америки и китайцев-рикш, в результате чего получал несколько ударов по почкам. То его задерживали сотрудники УБОПа по подозрению в принадлежности к преступной группировке, промышляющей угоном машин, причем ему инкриминировали техническое исполнение этих угонов: демонтаж сигнализации, блокираторов, мультилоков и прочих хитромудрых штучек и так далее. А этот человек не то что сигнализацию вырубить – он вообще постоянно забывал, как включать двигатель, и коронным приемом в его вождении было филигранное вписывание в бордюр, столб или мусорный контейнер, непременно до отказа заполненный зловонными отбросами.
Но последнее его приключение затмило все предыдущие.
Коле Докукину повезло.
Коле Докукину повезло в кои-то веки – впервые с тех пор, как в далеком детстве он сфабриковал взрывное устройство, которое упорно смывал в унитаз после того, как ряд попыток подорвать трамвай или поезд самопальной миной успехом не увенчались: взрывчатка не взрывалась!
В конце концов устройство все же сработало – в тот момент, когда его создатель уже потерял на это надежду. Унитаз разлетелся вдребезги, а двенадцатилетний Коля Докукин просто чудом избежал смерти от прямого попадания увесистых и острых осколков.
И вот – четырнадцать лет спустя ему повезло снова. Причем весьма крупно: он выиграл в лотерею больше миллиона рублей. Или больше двух миллионов – я так и не успела узнать точную цифру.
И вот в связи с чем.
Ранним воскресным утром, когда я, по обыкновению, нежилась в постели, предполагая таким образом проводить время часов до двенадцати дня, раздался звонок. Нет, даже не телефонный, хотя и это было бы для меня целым стихийным бедствием – особенно если учесть, что тетя Мила уехала погостить к одной старинной подруге.
Звонок был в дверь: кто-то пожаловал с возмутительно ранним визитом.
Я повернулась на другой бок и попыталась вообразить, что этот звонок всего лишь обрывок нелепого сна. Мне это почти уже удалось, когда он прозвучал снова. Потом еще и еще.
Кто-то определенно горел нешуточным желанием лицезреть госпожу Охотникову Евгению Максимовну. То бишь меня.
Такая настойчивость рано или поздно должна быть вознаграждена – хотя бы из соображений собственного спокойствия. Кому приятно слушать трезвон на протяжении нескольких минут? Тем более, что это мог быть особо нетерпеливый клиент, которому буквально позарез требовались услуги высококлассного телохранителя или, боже упаси, детектива, которым мне нередко приходилось работать.
Простонав короткое, но в высшей степени содержательное ругательство, я накинула халат и, мазнув сонным взглядом по огромному зеркалу в прихожей, постаралась придать своему лицу выражение максимальной бодрости и свежести.
Поколебавшись, я открыла дверь.
И тут же замерла в потрясении.
Первое, что я увидела, был просто чудовищный по размеру букет алых роз. Правда, стоит заметить, что розы были несколько вялые, и, по всей видимости, их всучил раннему визитеру какой-то ушлый продавец, вознамерившийся впарить подувядший просроченный товар особо тупому покупателю. И это удалось.
Самого гостя не было видно до тех пор, пока букет не дернулся в сторону и половина его с легким издевательским шелестом не осыпалась на пол.
Моим глазам открылось лицо человека, от которого я меньше всего могла ожидать цветов. Тем более роз, пусть даже и слегка некондиционных.
Это был маленький, низенький, бесформенный мужичонка с нелепо торчащими во все стороны редкими волосами и простеньким личиком неотесанного деревенского увальня, которого неизвестно зачем угораздило дорваться до города. С этого-то личика смотрели подслеповатые водянисто-голубенькие глазки за стеклами круглых очков, широко, по-детски раскрытые и периодически выдающие серии конвульсивных частых-частых морганий. Непомерно длинный, горбатый, изрядно скошенный набок нос с шевелящимися ноздрями крутился во все стороны, отчего его счастливый обладатель сильно смахивал на обнюхивающую углы и стены крысу.
На затылке этого писаного красавца лихо – а-ля «собака на заборе» – сидел котелкообразный головной убор, вероятно, скопированный со шлема преславного идальго Дон Кихота Ламанчского.
Ко всему прочему в тот момент, когда я открыла дверь и остолбенело уставилась на почтившее меня визитом чудо в перьях, «чудо» втянуло ноздрями аромат роз и чихнуло так, что остаток букета рухнул прямо к моим ногам, а очки соскочили на кончик носа нежданного гостя.
– Будь здоров, Коля, – произнесла я. – Чего это ты в такую рань? И розы… это что, мне?
– Т-тебе, – отозвался тот и начал подбирать их с пола. Потом меланхолично сунул их мне и, пробормотав под нос что-то маловразумительное, буквально ввалился в прихожую, пребольно отдавив мне левую ногу. Правда, тотчас же он исправил свою оплошность, отдавив вдобавок и правую.
– Ох! – воскликнула я, сжимая обеими руками благоухающее нагромождение цветов, и попятилась. – Ты, Коля? Что-то… случилось?
– Ага! – гордо произнес он и, сняв свой чудный котелок, пригладил ладонью затылок. По всей видимости, Николай долго причесывал и прилизывал свои непослушные белесо-серые волосы, но на макушке тем не менее непокорно топорщился фрондирующий вихор, а челка представляла собой нечто до плачевности смахивающее на старую щетку. – Случилось! Разве… разве ты не видишь?
И, не давая мне опомниться, тут же вывалил на меня сообщение о своем счастливом выигрыше. Пока он вещал, я пристально рассматривала его оказавшуюся совершенно новой одежду (а надо упомянуть, что до этого г-н Докукин несколько лет ходил в одном и том же сереньком плаще и брюках времен развитого социализма).
На сей раз он был в новом костюме-тройке, который несколько мешковато сидел на его нескладной фигуре, но тем не менее выглядел довольно сносно. Да и легкое пальто, которое он нахлобучил на вешалку так, что та едва не рухнула, было довольно приличным и, по всей видимости, не самым дешевым.
– Ну и ну, – подвела я итог его рассказу. – Это ты неплохо устроился. А ко мне что – похвастать явился?
– Не только. – Он улыбнулся с загадочно-нахальным видом и сделал значительное лицо. Впрочем, на его физиономии важная мина смотрелась довольно смехотворно, и я еле сдержала смех.
– Хороший костюм, – не найдя ничего лучше, произнесла я. – Хороший…
И тут Коля, не дожидаясь, пока я закончу свою в высшей степени содержательную мысль, выписал такой словесный пируэт в сочетании с рядом телодвижений, что мне едва не стало дурно. По крайней мере, дар речи я утратила на минуту, как минимум.
Он встал передо мной на одно колено, при этом вляпавшись в грязную лужицу, натекшую с его собственных ботинок, и торжественно – его крысиная мордочка приобрела прямо-таки апокалиптическую важность – произнес:
– Евгения Василь… в-в-в… Евгения Максимовна, я долго, очень долго… со вчерашнего вечера размышлял над этим решением и наконец… уф-ф-ф!.. и наконец пришел к выводу, что этого… такого… одним словом, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж! – выпалил он и, в высшей степени довольный тем, что ему удалось-таки произнести сакраментальную фразу, уставился на меня прищуренными – и без того не самыми большими! – подслеповатыми глазками.
Пораженная оказанной мне великой честью, я оперлась на стену и некоторое время бессмысленно смотрела на скромно ухмыляющуюся докукинскую физиономию. Когда же ко мне вернулся дар речи, первое, что удалось вытащить из себя, было растерянно-неопределенное:
– М-м-м… эта-а… спасибо, Коля, только… а чего это ты вдруг?
И тут это чудо природы, не сходя с места, все с тем же довольно-застенчивым видом выложило мне историю про то, как преславная тетушка Олимпиада Кирилловна говорила обо мне с моей тетушкой Милой. Обе они пришли к уничтожающему выводу, что я, как говорится, засиделась в девках и что пора бы такой интересной, красивой и не самой глупой молодой женщине найти достойного мужчину, чтобы он, как говорилось в старину, «составил мое счастие».
Во всех этих разговорах не было ничего кардинально нового, только свидетелем одного из них стал господин Докукин. Он принял выкладки дражайших тетушек близко к сердцу, и, перебрав историю наших отношений и придя к выводу, что к многим людям я отношусь куда хуже, Николай Николаич решил этаким прекрасным принцем на белом коне ввалиться в мою квартиру с утреца и огорошить нежданными идеями и огромным букетом цветов.
– Та-а-к, – протянула я, дослушав его рассказ. – Ну что ты толчешься в дверях? Проходи уж… жених!
Мои слова изрядно порадовали почтенного Докукина. Впрочем, порадовали – сказано мягко. Он буквально накинулся на меня с неловкими объятиями, чмокнул куда-то в ухо и, едва не навернувшись все через того же многострадального кота, рухнул в кресло.
Я присела напротив.
– Я, конечно, понимаю, что все это несколько неожиданно…
Несколько неожиданно! Какая детская непосредственность! Да это не просто неожиданно… это… это как снег – с обледеневшей сосулиной и лопатой чистильщика крыш в придачу – на голову!!
– …несколько неожиданно… да и профессор Клинский Сергей Сергеич говорил… но все-таки раньше никогда… потому что… сейчас, в общем, я хотел сказать, что сейчас я как-то больше соответствую. Кстати, я купил себе машину и теперь вот… без общественного транспорта.
– Ты нормально доехал? – услышав о машине, на полном серьезе поинтересовалась я – водительские качества Докукина были мне прекрасно известны.
– Да, конечно! – воскликнул он. – К-конечно! Разве на такой машине можно куда-то врезаться?!
– А какая марка? – без особого энтузиазма спросила я.
Коля быстро-быстро заморгал короткими ресничками, и его глаза стали похожи на коровьи.
– Не помню, – пробормотал он, – в-в-в… этот… как его…
Он покрутил в воздухе пальцем, в результате чего тетушкина любимая ваза свалилась на пол – к счастью, не разбилась, а лишь придавила хвост коту. Тот взвыл неимоверно фальшивым дискантом и убежал в соседнюю комнату, а Докукин, по всей видимости и не заметив этих взаимосвязанных эксцессов, вдруг радостно воскликнул:
– Вспомнил… этот… «Хендэй»!
– Недурно, – сказала я. – А какого цвета?
– Белого… погоди, – он взглянул на меня откровенно подозрительными глазами, – а что это ты ничего не отвечаешь по главному вопросу?
– Како… а, ну да, – нехотя выговорила я. – Ну да, конечно.
И, придав своему голосу как можно больше проникновенности, мягкости и сочувствия, заговорила:
– Ты понимаешь, Коля, это было настолько неожиданно и спонтанно, что я…
– А-а, тебе надо подумать? – радостно вклинился он в мою ответную речь и взмахнул рукой, отчего едва не разбил стеклянную поверхность изящного журнального столика.
Я с легкой досадой улыбнулась:
– Не перебивай. Так вот, Коля… я рада, что ты так хорошо и искренне ко мне относишься, но, понимаешь – дело не в том, купил ли ты себе новый костюм и машину, выиграл ли миллион, или сколько там… Дело совсем в ином. Бесспорно, ты очень добрый и хороший человек, ты мой давний друг… но понимаешь, Коля, ты пытаешься выйти на совсем иной уровень отношений. А для этого я должна относиться к тебе совсем по-иному. И не куксись, Докукин, хоть это тебе по фамилии положено – все прекрасно. Ты уж прости, Колечка, но я не могу принять твоего предложения. Все должно быть совсем по-другому.
Он обиженно отвернулся, и я не удержалась от смеха – настолько нелепо и трогательно выглядела его длинноносая очкастая физиономия.
– Нет… Женя… – пробормотал он. – То есть что… ты меня выгоняешь?
– Тебя выгоняю? Да ты что, Коля? – недоуменно отозвалась я. – Я тебя никуда не выгоняю. И не надо делать лица Гая Юлия Цезаря на последнем заседании сената: «И ты, Брут…» Лучше пойдем-ка завтракать… ты, наверное, пока не ел, если так рано поднялся?
– Не ел, – пробормотал он. – Только вот кактус откусил… показалось, что это яблоко.
Только тут я заметила, что губы Николая Николаевича в нескольких местах легко надколоты и чуть припухли.
– Чудо ты морское, – проговорила я и, схватив его за рукав, буквально поволокла в кухню.
…И еще – я не стала говорить ему, чтоб не обидеть еще больше, – но роз он мне подарил ровно двадцать штук. Как покойнику.
Немудрено, что эти воспоминания не более чем трехнедельной давности вызвали во мне неадекватную реакцию. Докукин в роли мужа – ничего нелепее и забавнее я и представить себе не могла!
Тетушка возилась в кухне, гремя посудой и – нехороший симптом – почти по-старчески бормоча что-то под нос, а я подумывала о том, что, наверное, неплохо принять предложение одного моего старого друга и отправиться ужинать в ресторан, как раздался продолжительный звонок в дверь. Словно звонивший упер палец в кнопку, и тут ему тотально переклинило всю руку так, что он уже не смог перестать звонить.
– Женя, открой, у меня руки в тесте! – крикнула с кухни тетя Мила.
Я послушно прошла в прихожую и заглянула в глазок.
Прямо на меня выплыло смешно гримасничающее лицо Николая Докукина. Человека, о котором только что говорили и вокруг которого всплыло и сомкнулось столько забавных и – вполне можно так сказать – довольно-таки приятных воспоминаний.
Я улыбнулась и открыла дверь. И тут же поняла, что ничего смешного нет. Потому что гримасы, которые то и дело искажали подвижное лицо Коли, были гримасами обвального потрясения и страха.
Страха – с большой буквы…