Раньше я был камнем. Та величественная длительность времени ещё и сейчас продолжает блаженно тревожить память: человеческое тело слишком быстротечно. Камень прост в общении с окружающим. Душа тогда дремала во мне, но мощь, скрытая внутри каждого атома, привела меня через тысячелетия в мир цветком.
В бескрайнем поле остро чувствуешь единство всего со всем – солнца с каждой травинкой, цветка с цветком, пчелы с пыльцой – и близость тяжёлой, милой и мучительной земли. Душа моя почти проснулась, и движение соков через меня – от Солнца к Земле и обратно – утончило чувства, обострило их любовью к Свету, претворило растительный сок в кровь. Нестерпимое желание высказать эту огромную Радость и Блаженство Существования отлилось в трепетный человеческий язык. Видение Солнца подарило мне глаза…
И вот сегодня, просыпаясь и видя перед собой этот чудовищный механизм, который называется «будильник», – сегодня утром, находясь где-то посередине на Лестнице Нисхождения и Восхождения, на ступени, которая мнится совершенством, но, видимо, ещё не является им, я, бесплотный, надеваю человеческое тело, беру себе понравившееся имя, выпиваю чашку поддельного кофе, спускаюсь по обшарпанным ступенькам дома, в котором имею честь жить, и прикасаюсь к Двери, которая ведёт на улицу. Сейчас… будет чудо.
Немного медлю. «Пусть будет так, как Ты хочешь», – произношу про себя и открываю Дверь. Мгновенный Поток мгновенно подхватывает меня. Поток, у которого есть своя невидимая Цель, свои водовороты, ровные и скользкие берега, мимолётное счастьице и кровавые выступы, удовольствие и боль. Но за всем этим, я знаю, стоит одна Блаженная Радость Существования.
Меня зовут Эо. Название Потока – человеческая жизнь.
– Пётр Яковлевич, почему вы всё время ходите в этом, извините, шутовском колпаке? Имидж?
– Господин Чаадаев, РИА «Новости», что вы скажете о вчерашней дуэли поэта Пушкина с тем блондином на белой лошади?..
– Ваше отношение к летающим тарелкам?..
Эо отложил газету в сторону и поднялся со стула.
– Нет, эти репортёры несносны. Каждый век одно и то же. Принцесса, мне надо идти.
Девушка, девочка, женщина повернула к нему своё чистое лицо.
– Приходи скорее, ладно? Скажи, почему я ревную тебя к цветам?..
Эо улыбнулся.
– Я вчера написал стихотворение о бархате нашей комнатной моли. Я люблю тебя. Пока! До вечера.
– До вечера.
Дверь захлопнулась. Принцесса вздохнула и направилась на кухню. Сегодня предстояло варить гороховый суп. У влюблённых на Земле есть такая несносная вещь, как желудок.
[Из протокола допроса обвиняемого]
Следователь. Подсудимый, почему вы остановились на детективном сюжете?
Обвиняемый. Обыватель не раскрыл бы моей книги, если бы в ней не была упомянута пролитая кровь или животная страсть… Я обманул читателя, господин следователь, увлёк его иллюзией преступления.
Следователь. Вы заставили плакать читателя. Вы знаете, какое наказание полагается за это?
Обвиняемый. Да, господин следователь, меня замуруют заживо.
Следователь. Вы не боитесь наказания?
Обвиняемый. Меня уже замуровывали один раз.
Следователь. Как?.. И вы живы?..
Обвиняемый. Простите, господин следователь, кладка была из особых кирпичей – кирпичей непонимания. Каждый знакомый, не говоря уж о недругах, добавлял в стену отчуждения по кирпичику. Становилось нечем дышать. Но, когда просвет уже совсем готов был исчезнуть, появилась Она.
Следователь. Кто она?
Обвиняемый. Принцесса.
Следователь. Это к делу не относится. Значит, вы не боитесь?
Обвиняемый. Сударь, мы с вами только Божьи игрушки. Всё дело в том, чтобы отыграть достойно.
Следователь. Но на сей раз вас замуруют настоящими кирпичами, и игрушке будет больно.
Обвиняемый. Кирпичи, они ведь тоже живые. А вас, господин следователь, ждёт участь пострашнее моей.
Следователь. Вы что, пугаете меня? А впрочем, говорите. Стыдно признаться, но вы мне чем-то симпатичны.
Обвиняемый. Конечно, ведь я люблю вас.
Следователь. Что?
Обвиняемый. Я люблю вас, и вы просто это чувствуете.
Долгая пауза.
Следователь. А что… что мне делать с вашей любовью?
Обвиняемый. Я хочу отдать вам её прежде, чем меня замуруют. Если вы её возьмёте, это поможет вам… впоследствии.
Следователь. Я подумаю. Так вы знаете, как я умру?
Обвиняемый. Да, господин следователь.
Следователь. И как же? Почему моя смерть кажется вам страшнее вашей?
Обвиняемый. Господин следователь, вы не сможете умереть от пули или ножа, закрывая грудью друга, также у вас не хватит сил взойти на костёр нынешней инквизиции. Вы не уйдёте, как Толстой, перед смертью босиком в Неизвестное. Вы… вы умрёте в собственной постели, окружённый родственниками, чинно и покойно.
Следователь. Так в чём же ужас, любезнейший?
Обвиняемый. В этом, господин следователь, в этом.
Эо знал, что когда-нибудь она придёт. И однажды она пришла. Принцесса. Он благодарил Господа за то волшебное многолетнее ожидание, ожидание Её. Она появилась, как яркий сгусток его молений, самых чистых мыслей, надежд, невысказанной безответной любви – девочка, девушка, женщина, сестра, друг, один из земных ликов Высшей Матери. Она пришла, чтобы единство было полным: две души должны были слиться в одну.
Принцесса не мудрствовала, но в этом, собственно, и заключалась её мудрость. Она умела одно – любить. Это совсем не о той – низкой, опрокинутой, перевёрнутой и изгаженной формуле – полуживотной, получеловеческой, несовершенной любви. Её любовь походила на жертву, на одну большую жертву, которая разбилась на дни, ночи, часы, мелочи быта, прикосновения, взгляды. И от этих маленьких жертвоприношений она с каждым днём молодела, внутреннее свечение её усиливалось, красота становилась блистающей, и Эо не замечал ни ранней седины её, ни маленьких морщинок у глаз, ни Времени, караулящего их обоих.
Он ждал её очень давно, и вот наконец она встала рядом – Спутница, Возлюбленная на Пути, во плоти: её можно было коснуться, ощутить биение маленьких сине-зелёных жилок, услышать, как бьётся её сердце, сердце богини. Её можно было касаться. Губами. Устами…
Читатель, если ты веришь, что такое ещё бывает в этой жизни, – да будет Божия Милость и на твоих чаяниях! А об остальном можно только молчать. Чисто, светло – молчать.
«Вдумайся, читатель: этот роман {повесть, рассказ} уже был напечатан, но ещё не был написан. Воображение всегда где-то на шаг впереди, и слова порой отстают, мешают и устаревают. Да и кто может открыть что-то новое в сегодняшней литературе? Единственное – это привнести новую Силу, новую Мощь в эти старые, обыденные, наскучившие всем слова, наполнить новым содержанием, новым смыслом буквенные сосуды.»
Эо поднял глаза от страницы:
– Ваша Плюшевость, вы не могли бы пересесть в другое кресло? Для двоих здесь слишком тесно.
Зайца звали Снежанец. Сейчас он сидел в одном кресле с Эо, упираясь лапками в его правый бок. Заяц мягко спрыгнул на пол и направился в свой угол, где стояла маленькая кроватка и буфет с кукольной посудой.
– Вот так всегда, – сказал Снежанец, – опять весь вечер будешь читать. А кто поиграет со мной?
– Сейчас придёт Принцесса.
– Принцесса – женщина. А мне нужна мужская рука, ты сам говорил.
– Я говорил это, когда ты баловался, – Эо улыбнулся. – Ну, хорошо, давай немного почитаем, а потом я поиграю с тобой, как будто я пришёл к тебе в гости, а ты будешь угощать меня этими… как их?
– Крендельками?
– Да. Ими. Кстати, тебе тоже не мешало бы больше читать. Вчера ты написал слово «квадрат» через три «а» – кавадрат. По-человечески так не говорят.
– Зато так говорят по-детски, – надувшись, ответил Снежанец.
– Не обижайся, малыш! – ласково сказал Эо. – Но ведь я не смогу отдать тебя в школу, люди этого не поймут, они просто не поверят, что ты живой. Выход один – заниматься самообразованием. Вон там, ни нижней полке, книга. Посиди и почитай. А потом поиграем, хорошо?..
Снежанец забрался на стул, встал на задние лапки и потянулся к полке. От напряжения у него распушился хвост.
– Уф, – сказал он, – что это? – двумя лапками Заяц подхватил книгу, которая готова была грохнуться на пол.
– Платон, – сказал Эо и опустил глаза.
– А у моих штанишек хлястик оторвался, ты пришьёшь?
– Конечно, – вздохнул Эо и замолчал.
Снежанец уселся в своём углу и открыл книгу. Несколько минут в доме царила тишина, только слегка шуршали переворачиваемые страницы. Но почитать им так и не пришлось. Оба чтеца вздрогнули, когда неожиданно раздался телефонный звонок.
– Кто это? – спросил Эо у Зайца.
Снежанец прикрыл на мгновенье свои раскосые глаза, а потом ответил:
– Ольга Михайловна, твоя знакомая. У неё проблемы с сыном.
Эо поднял телефонную трубку и быстро перекинул её в другую ладонь: трубка была раскалена до красна.
– Что случилось, Ольга Михайловна? – вместо приветствия спросил Эо, оборачивая трубку подвернувшимся полотенцем.
– Эо, я просто не знаю, что делать. Вы не могли бы приехать. Это связано с Коленькой. Тут такое. Это… это не телефонный разговор. Пожалуйста, Эо.
– Да, конечно, Ольга Михайловна. О чём речь, сейчас подъеду. Не волнуйтесь.
Эо положил раскалённую трубку в раковину и пустил воду. Когда шипение прекратилось, он насухо вытер пластмассу и начал одеваться.
– Покорми Принцессу, когда придёт, – из коридора крикнул Эо Снежанцу. – Я скоро вернусь.
Эо вышел из дома. Заяц снова перебрался в большое кресло и прикрыл свои раскосые глаза лапкой.
За бронированной дверью послышались быстрые шаги. В глазке потемнело, потом рассвело. Но всё же спросили:
– Кто там?
– Цыгане, – улыбнулся Эо.
Дверь открылась.
– Вы всегда шутите, Эо! – придерживая руками запахнутый на груди халат, Ольга Михайловна пропустила входящего в коридор. Она жалко улыбнулась: – Проходите вот сюда, пожалуйста. Вы давно у нас не были.
Эо снял куртку в коридоре и вошёл в зал.
– А где же Коленька? – Эо удивлённо поднял брови. – Я думал.
– Он в своей комнате, – почему-то шёпотом ответила Ольга Михайловна и выглянула в коридор. Комната мальчика была где-то в глубине квартиры.
– Что случилось с малышом? – спросил Эо и, присев на диванчик, приготовился слушать.
– Вы знаете, – полушёпотом заговорила Ольга Михайловна, беспокойно теребя край халата, – пока ему не исполнилось пяти лет, всё было нормально. Ну, эти детские болячки, болезни – всё как у всех. А тут. Я даже побоялась рассказать соседке. Иначе узнает весь дом, будут показывать пальцем. Сумасшедший! – нервно выдохнула она. Слезинка покатилась по её щеке.
– Пятилетнего мальчика назвать сумасшедшим. Что же он такого натворил, Ольга Михайловна? – улыбнулся Эо. – Если это шалость.
– Какая шалость, Господь с вами, Эо! – Ольга Михайловна замахала руками. – Если бы шалость. Это, видимо, началось уже давно, но я обнаружила… вот… буквально на днях. Он… сидел в своей комнате… играл, как всегда, в свои игрушки. Я замечала, конечно, что ему скучны его сверстники, соседские мальчики. Ну, так скучны, как будто он уже старше их, гораздо старше. Но страшного-то в этом ничего нет. Он всегда был необщительным ребёнком… даже в свои пять лет. Ну и пусть себе играет один, если ему не скучно, если ему так нравится. Так вот, подхожу я к двери в его комнату: дверь закрыта. Чтобы не испугать его случайно, тихонечко приотворяю её и осторожно заглядываю. Вот опять, как тогда, волосы на голове зашевелились. Коленька сидит на полу в центре комнаты один, а больше никого нет, вернее, я не вижу, но такое ощущение, что комната полна детьми. Игрушки вокруг него движутся, кубики поднимаются в воздух, кто-то невидимый ставит их друг на друга, паровозики едут в разные стороны, как если бы кто их двигал руками. Но даже не это меня поразило. Коленька сидит, смеётся, вертит головкой и разговаривает, понимаете… разговаривает с кем-то. И тут я слышу имена: он называет их по именам. Таких имён, Эо, я ни разу не слышала, это неземные какие-то имена. И у меня возникло ощущение, что он видит тех, с кем разговаривает, и они, я думаю, отвечают ему, но я не слышу их. И всё это показалось мне таким странным… страшным… что закралась мысль: а не безумие ли это?.. Потом мне стало плохо.
– А мальчик? – спросил Эо, поднимаясь.
– В том-то и дело, что мальчик совершенно спокоен, ему… это… интересно. Он играет. Я даже никогда его не видела таким весёлым… полным сил.
Эо встал с дивана, подошёл к окну и несколько минут молча глядел в наступающие сумерки. Потом обернулся к женщине и посмотрел ей прямо в глаза:
– Что вы собираетесь делать?
– Но… но это же невозможно! – заторопилась Ольга Михайловна. – Я боюсь привести гостей… соседи… скажу, что мальчик сошёл с ума, его надо лечить. Это надо вылечить!..
– От чего? – спросил Эо серьёзно.
– Ну, как от чего? – оторопела Ольга Михайловна. – Это ведь ненормально.
– Почему? – спросил Эо.
Ольга Михайловна сжала губы.
– Значит, вы не поможете. А если… сейчас много сенсов. – сложив умоляюще руки, женщина смотрела на Эо.
– Ваш мальчик видит, значит, он необычный мальчик, может, ему уготована особенная судьба.
Эо нервно заходил по комнате.
– Мне нужен обыкновенный ребёнок, – перебив Эо, Ольга Михайловна отвердела в словах, – я не готова. Если никто не поможет, то я сама.
– Господа присяжные заседатели, здесь отсутствует лист в рукописи, и, чем закончилось дело. Впрочем, мы можем узнать это у самого обвиняемого.
Возгласы неодобрения в зале.
– Любимая, ты похожа на цветок, – сказал Эо, закрывая входную дверь.
– Эо, почему так трудно жить здесь, на Земле? – широко открытые глаза Принцессы были как синие озера.
– Потому что мы мало любим друг друга, – ответил Эо.
– Ты пишешь большую вещь? – спросила Она.
– Я черпаю из себя, поглядим, что получится, – потягиваясь, Эо встал из-за стола и прошёлся по маленькой комнате.
– Всё уже сказано, зачем говорить ещё, милый? – два стебелька обвили шею Эо.
– Понимаешь, – сказал он, глядя в синюю бездну её глаз, – это зов изнутри. Похоже на бомбу или молитвенный крик ужасающей мощи. Вот ты живёшь тысячелетия, и внутри тебя всё это складывается, уплотняется, прессуется: время, пространство, события, знания, птица, слова, тысячи восходов и закатов, шум древнего моря и танец облаков, – а потом всё это доходит до какого-то предела, когда этот ком нужно выбросить, отдать, подарить, освободиться от него, иначе он может разорвать тебя – и… вдруг получается маленький стишок, один-единственный, или сказка, но очень красивая. Такие вещи должны помогать жить другим. Это не для себя. Не для денег. Для денег или для славы – мертворождённое. Ты помнишь, Пушкин говорил: «Бесславья бойся.» Если ты меня простишь, то я бы уточнил: не бойся бесславия среди людей, славу искать для Бога и во Имя Его – вот дело, достойное поэта, человека.
– Ты говоришь красивые вещи, – прошептала Принцесса.
– Это не я, – ответил Эо, – это мой внутренний.
[Из протокола допроса обвиняемого]
Следователь. Ваше имя?
Обвиняемый. Эо. Вообще-то, у меня много имён. Но это – самое последнее и близкое мне.
Следователь. Допустим. Время и место вашего рождения?
Обвиняемый. Я рождён в лоне Отца. Это было давно, так давно, что не исчисляется земными знаками.
Следователь. В данное время, повторяю, в данное время вы живете на Земле. Ваши родители?
Обвиняемый. Да, это земное тело дали мне физические мать и отец в 19… году от Рождества Христова.
Следователь. Национальность?
Обвиняемый. Я не понимаю вашего вопроса, господин следователь.
Следователь. Русский, немец, еврей, американец?..
Обвиняемый. До того, как я был камнем.
Следователь. Прекратите, обвиняемый! Это похоже на издевательство. Ну, хорошо. Каково ваше вероисповедание? В вашей книге это как-то неуловимо.
Обвиняемый. Отчего же? Я исповедаю Единого Бога, Который есть Всё во всём, Который есть весь этот проявленный Космос и Который одновременно отличен от него.
Следователь. Слишком длинно. Достаточно. Вы сектант?
Обвиняемый. Нет. Я не понимаю границ, сект, паспортов. Мне ближе воробьи.
Следователь. Что?
Обвиняемый. Я за свободу передвижения мысли, души и тела в Пространстве и во Времени, то есть в Боге.
Следователь. Что за чушь вы несёте, обвиняемый? Это невозможно.
– В лучшем случае вас убьют. В худшем – объявят сумасшедшим, отнимут Принцессу и Зайца. Вы останетесь один на один с самим собой, в одиночестве, в окружении непонимания. Это гораздо мучительнее. Ведь так уже было, вы сами мне об этом рассказывали. Поймите же, что я хочу помочь вам. Всё, что им нужно, – это просто отречение и признание собственных ошибок.
– Отречение от чего?
– Ну, мягко говоря, от всех этих несвоевременных мыслей. Если рассуждать глобально, люди ещё не готовы к подобному размаху. Посмотрите, что они читают, о чем говорят. Вы волей-неволей окажетесь в пустоте, даже без карающей руки государства. Но эта Машина требует определённых правил… поведения, и, пока вы живете в этом Механизме.
– Я живу в Боге. «Живу, двигаюсь и существую», как сказал Павел. При чём здесь государство?
– Вы опять о своём. Это казённое учреждение, казённое. Я лишь маленький винтик в этой громаде. Если вы мешаете, вас сломают. Я уже говорил. В лучшем случае убьют. Впрочем, решайте сами. Я был искренен с вами.
Поговорив с воробьями, Принцесса закрыла окно и обернулась к мужу:
– Снежанец в последнее время стал какой-то рассеянный. Сегодня цитировал одного своего друга: «Трудно быть Храбрым, когда ты всего лишь Очень Маленькое Существо». К чему бы это?..
Она смешно сморщила носик. Эо поднял глаза от рукописи и облокотился о стол:
– Если он затевает революцию, – сказал он серьёзно, – скажи ему, что сегодня уже ничего не выйдет. Почти одиннадцать.
Эо улыбнулся, отодвинул рукопись в сторону и поманил к себе Принцессу.
– У меня от Нового года осталась одна шоколадка. Устроим праздник?
Принцесса захлопала в ладоши, подбежала к двери в соседнюю комнату и заглянула в проём:
– Снежанец, ты примешь участие?.. Спит, – обиженно произнесла она, обернувшись. Потом прикрыла дверь, подбежала к столу, за которым сидел Эо, и примостилась на коленях мужа.
– Как может быть так, что я люблю тебя всё сильнее и сильнее? – спросил Эо.
– А разве любовь – это не бесконечность? – вопросом на вопрос ответила Принцесса. – Куда движется твой роман?
– Наверное, как и все последние стихи, в стол, – Эо грустно улыбнулся.
– И всё же это будет детектив? – Принцесса прищурила глаза.
– Нет, я пишу о сумасшедшем.
– Зачем?
– Просто захотелось рассказать, что этот мир меняется и что ему нужно помочь. Хотя бы не мешать этой перемене. Ведь сумасшедшие – это первые ласточки. Но этими ласточками переполнены больницы. Люди не знают, что с этим делать. Приходит нечто иное, чем ум. Высший Разум пытается пробиться через нашу телесную темноту и одарить Радостью. Кукла тела ещё не готова, поэтому, когда Сила нисходит, она иногда повреждает мозг. Отсюда эти странности: хождение босиком по снегу, пророчества полуграмотных, детский смех. Так называемые нормальные люди называют это болезнью. А это весть о Новом мире, где ум уже не будет работать на разделение и обособление, где высшее безумие будет объединять. Это весть о грядущем Единстве. Здесь, на Земле, мы сделали слишком большой упор на страдании, хотя каждый атом блажен. Это будет роман о запрете на страдание. Роман о сострадании, о Великой Радости Всеблагого Существования.
– А мы? – после некоторого молчания вдруг спросила Принцесса.
– Что мы? – увлечённый Эо спустился с розоватых облаков, притушил блеск глаз и внимательно посмотрел на жену. – Ты чем-то смущена? У тебя такой виноватый вид. Что-то случилось?
Принцесса поднялась с колен Эо и встала, опустив глаза перед ним:
– Вчера я включала этот серебристый ящик, который ты не разрешаешь трогать. Сначала была реклама, а потом. Потом там показывали… мужчина и женщина. Они. Эо, они делали это, как собаки.
По щеке Принцессы катилась слеза.
На следующий день он отвёз рукопись в редакцию. Ещё через день в дверь к ним позвонили двое невысоких мужчин в мягких серых шляпах и мягких серых плащах.
[Защитная речь обвиняемого]
«Господа, я и не предполагал, что мой роман закончится так быстро, так печально. Мастер Платон говорил, что есть некая память о будущем. Поэтому я знаю, что завтра мир с лёгкостью и при вашей внимательной помощи, господа, отнимет у меня Принцессу, отнимет Зайца. И всё это мне нужно будет пережить, как настоящему поэту. Я вижу ваши улыбки – это сейчас не модно, даже стыдно – поэт. Но кто сказал вам, что поэт – это обязательно богема, шляние по девкам и пристрастие к спиртному? Поэт беседует с Ангелами. Как может грязное, неочищенное животное с затуманенным разумом прикоснуться к словам, наделённым Силой? Подобное ищет подобное. Поэтому то, что вы низводите Сверху, или то, поднимаете снизу, всего лишь отражение вашего внутреннего мира, ваш судья в веках. Думайте, господа, с кем вы беседуете, и остерегайтесь приносить нечистое в этот мир: здесь острая нехватка чистоты.
Вы цинично улыбаетесь, господин судья. Вам будет нелегко понять, что я не обижаюсь на вас, на этот смешной приговор. Я знаю, что ваша душа, как и души всех здесь присутствующих, – это чудный и чистый ребёнок. (Волнение, шёпот в зале.) Просто этот ребёнок скрыт невежеством, порой варварством, суевериями, тряпьём предрассудков, ложью, гневом, похотью и жадностью этого земного раздельного существования. Просто ваша память слаба, ваши чувства направлены на самоудовлетворение, не на дарение, а на захват, ваши сердца направлены не на любовь, а на знание того, как сделать другому больно. (Возрастающий шум в зале.)
Простите, простите меня, господа. Я увлёкся. Ещё две минуты. Этот мой роман… это всего лишь повод… высказаться. Не вините меня слишком строго. С той поры, как все мы оторвались от Неба, полное непонимание стало нашим бичом. Но почему мы так жестоки к тем, кто зовёт нас вернуться обратно? Или это постыдное существование уже стало вашей настоящей природой? Но, как и вы, я бессмертен. И приговоры ничего не меняют в кукольном театре. Я остаюсь, я буду видоизменяться по временам, странам и лицам. Мы снова и снова будем играть с вами, правда, в других одеждах, господа. Это заблуждение, что вы можете что-то отнять у меня. У меня ничего нельзя отнять: ни этого мира, ни цветка, что умер вчера, ни Принцессы, ни Плюшевого Зайца. Я принимаю ваш приговор… с благодарностью ко всем действующим лицам, с любовью и пониманием того, что вы не можете иначе. (Шум в зале.)
Все орбиты давно расчерчены, и все мы движемся, хотите вы того или нет, к одному великому Постижению, где все мы, тёмные и светлые, плохие и хорошие, сольёмся в Сознании единственной Радости Всеблагого Существования.»
– Принцесса, тебе не страшно жить?
– Нет, любимый. Пойдём, я сварила гороховый суп. Ты должен попробовать.