Когда умирала мама, меня не было рядом: все решили, что лучше мне при этом не присутствовать. Да я и сам струсил. С ней был папа. И Либби. По-моему, важно, чтобы кто-нибудь ласково на тебя смотрел, когда ты умираешь. Чтобы ты видел: этот человек рад, что ты жил. Чтобы этот человек поблагодарил тебя, даже если ты промолчишь в ответ, потому что не можешь ничего сказать. Но ты это видишь. Поэтому я обязан был быть рядом с папой. Он должен был видеть меня и то, что я его любил. Люблю. Я так рад, что все-таки успел в последний момент запрыгнуть в скорую! И папа был рад, я видел. Он мне улыбнулся. И взял меня за руку. И не отпускал, пока мы не приехали в больницу.
Там с папой стали делать всякие вещи, при которых присутствовать не разрешалось. Я сидел и ждал в коридоре. В футбольной форме, в бутсах, с грязными коленями. Только там я заметил медаль у себя на шее. Понятия не имею, кто мне ее повесил. Из папиной палаты доносились тихие голоса – папы, какого-то мужчины и женщины. Потом оттуда вышла медсестра. Я хотел ее обо всем расспросить, но она только сказала:
– Скоро придет врач.
И ушла.
Тогда я стал подглядывать. Дверь палаты была приоткрыта. Папа лежал в кровати у окна, от его тела к машинам бежали провода. В носу у него была такая штука для подачи кислорода. Выглядел он жутко больным. Но еще шевелился и разговаривал с медбратом.
– Надо было надеть кепку, – сказал он. – Это все от солнца.
– Через несколько дней мы узнаем больше, – ответил медбрат.
– Несколько дней? У меня же отель!
– У вас только одно сердце. Если оно не выдержит…
Так я и знал, я сразу понял: это инфаркт!
– Но мне было больно здесь, – папа показал на середину груди, – а сердце тут, – он ткнул пальцем левее.
– Это распространенное заблуждение, – ответил медбрат.
И папа вдруг так испугался! Он побелел как мел, серьезно. Казалось, ему лет сто.
– Пожалуйста, скажите моим детям, что все будет хорошо, – попросил он медбрата.
– Могу соврать.
– Спасибо.
Медбрат скользнул взглядом по двери и увидел меня.
– Тебя же попросили подождать в коридоре, – строго сказал он.
Я быстро помахал папе, и он помахал в ответ, не поднимая руку с кровати.
Опять я сидел в коридоре. Сестры еще не пришли. А что если они опоздают?
Мне так хотелось быть с папой! Он, конечно, не при смерти, но мама тоже долго не умирала, хотя мы уже знали, что это неизбежно. Тогда хочешь не хочешь, а становишься другим человеком. Иногда мы забывали об этом, но, когда она вдруг улыбалась, мы знали: улыбаться ей осталось недолго. Вот и теперь мне было страшно. В скорой папа мне улыбался и даже шутил, но видно было, что он тоже боится. И он отчего-то выглядел ужасно усталым. По-моему, белизна больничных постелей заразна.
«У вас только одно сердце», – сказал медбрат. Лучше бы у человека были два сердца и одна ноздря, но я тут не главный.
Если папа умрет, мы останемся сиротами: ни дядей, ни теть у нас нет. Мама и папа были единственными детьми, поэтому сами родили четверых. Если папа умрет, то кроме нас самих у нас никого не останется. Вот был бы у меня старший брат!..
Так думал я в коридоре, но не успел додумать, как явились сестры. Впереди, как полагается матери, шагала Либби. Рядом, держа ее за руку, скакала Пел. За ними следовала Брик в полном боевом облачении – размалеванная, со всеми своими цепями, браслетами и пирсингом. Все это блестело и переливалось в противном свете больничных ламп. Брик надела свою самую короткую юбку.
Пел подбежала ко мне.
– Папа уже умер? – поинтересовалась она чуть ли не с надеждой в голосе.
Я спросил, где они так долго пропадали.
– Брик надо было нарядиться, – сообщила Пел.
– Да вы сдурели? – рассердился я. – Не в театре же!
– Знаешь, что мы сейчас видели? – вступила в разговор Брик. – Палату, где мама…
Не в силах продолжать, она сжала зубы и показала туда, откуда они пришли. Она имела в виду палату, где мама лежала перед смертью.
– Мама не умерла, она изменилась, – заявила Пел.
Такое она говорит часто. И верит в это. Мы с Либби не хотим ее разочаровывать, но Брик подобные заявления на дух не переносит.
– Да уж, довольно сильно изменилась, – желчно ответила она.
Под глазами у нее растеклась тушь.
Медбрат поманил нас в палату.
– А ну соберитесь! – приказала Либби. – Брик, держи себя в руках, Пел, веди себя нормально.
Папа сидел в постели. Рубашки на нем не было, грудь была вся заклеена проводами. На лице у него играла широкая улыбка. Будто уголки его рта были подвешены на рыболовные крючки, а сверху кто-то тянул за леску. Боже, как папа старался!
Пел тут же подскочила к нему и чмокнула в нос.
– Привет, сокровище! – сказал папа.
Либби поцеловала его в щеку и спросила:
– Ты как, ничего?
– Мне прописали лекарства, – ответил папа. – А в худшем случае сделают пластику. И тогда… – Он взглянул на медбрата.
– Ваш папа ведет не слишком здоровый образ жизни, – принялся объяснять тот. – Мы боимся, что у него забилась артерия. Она должна быть вот такой ширины. – Он раздвинул большой и указательный палец на сантиметр. – Но, возможно, она теперь такая. – Он почти соединил пальцы. – Кровь дальше не проходит, сердцу не хватает кислорода, и…
– Не будем о мрачном, – перебил его папа.
– Но мы вставим в забитый сосуд металлическую трубочку – стент, это называется ангиопластика, и сосуд опять станет вот таким. – Сантиметр.
– И тогда… – папа угрожающе взглянул на медбрата.
Тот глубоко вздохнул и закончил:
– И тогда все будет хорошо.
– Нужно только вставить стент, и здоров наш пациент! – продекламировал папа.
– Пап, да ты поэт! – восхитилась Либби и нервно захихикала. – Смотри, как бы твоя поэтическая жилка тоже не забилась!
Она махнула все еще стоявшей на пороге Брик: мол, скажи что-нибудь тоже. Что-нибудь ободряющее.
– Иначе придется тебе переквалифицироваться в… стентап-комика.
Никто не засмеялся, кроме Пел, – та покатилась со смеху.
– Или в его ассистента! Ассистента! – заверещала она.
Сейчас я ненавидел их, всех трех.
Я отошел к окну и отвернулся: пускай по моей спине станет ясно, как я их ненавижу.
По улице шли люди в легкой одежде и улыбались. Нельзя умирать, когда на дворе весна.
– Не сердись, Кос, – сказал папа. – Они перепугались.
Я тоже перепугался, подумал я. Но промолчал и не обернулся.
Папа спросил, кто присматривает за отелем.
– Валпют, – ответила Либби.
– О боже! – вздохнул папа. – Вам нужно позвонить в страховую компанию и объяснить…
– Погодите! – осадил его медбрат. – Сейчас лучше не говорить о делах.
Но папа сказал, что это чрезвычайно важно: мы должны позвонить в страховую компанию, все объяснить, и они пришлют временного управляющего. Он попросил Пел подать ему пиджак. Все еще икая от смеха, она послушалась. Папа вынул из кармана бумажник, и вместе с ним оттуда выпала пачка сигарет. Надо было видеть лицо медбрата! Казалось, будто у него из ушей, из носа и изо рта пошел дым, так он рассердился. Словно каждое из его ребер закурило по сигарете.