Однажды Джимми Бреслин написал о Дэймоне Раньоне[2]: «Он делал все, что и положено делать хорошему журналисту, – шел на улицу и общался». Но в «Убойном отделе», хронике одного года в отделе по расследованию убийств Балтиморского департамента полиции, Дэвид Саймон не просто общался с полицией – он в ней прямо-таки поселился. Саймон и как репортер, и как писатель всегда верил, что Бог – перворазрядный романист, и быть рядом, когда Он поигрывает своими драматургическими мускулами, – не только нужно для работы, но и в целом почетное доброе дело. Саймон – прекрасный коллекционер и толкователь фактов, к тому же еще и наркоман с особой зависимостью – зависимостью от желания видеть.
Я говорю как эксперт (рыбак рыбака), и эта зависимость устроена так: что бы мы ни видели на улице – полицию, дилеров, людей, которые просто пытаются выжить, не потеряв семью, в мире, усеянном разномастными минами, – все только обостряет аппетит и желание общаться, общаться и еще раз общаться с кем угодно, кто поможет в бесконечных поисках какой-то городской протоправды. Вот наша молитва перед сном: «Прошу, Господи, дай еще денек, еще ночку, дай увидеть, услышать то, что будет ключом, золотой метафорой для всего на свете», – а это, как вам скажет любой безнадежный игроман, обязательно выпадет в следующем броске костей. Истина всегда прямо за углом, в следующей уличной фразочке вскользь, в следующем вызове по рации, в следующей передаче наркотиков из рук в руки, в следующей полицейской ленте вокруг места преступления, пока этот зверь по имени Балтимор, по имени Нью-Йорк, по имени городская Америка, аки ненасытный Сфинкс с совершенно невразумительными загадками, все жрет и жрет отчаянные души одну за другой.
А может, дело просто в нашем неумении успевать к дедлайнам…
Впервые я встретился с Саймоном 29 апреля 1992 года, в ночь бунтов из-за Родни Кинга[3]. Мы оба только что опубликовали Большие Книги: Саймон – ту, что вы держите в руках; я – роман «Толкачи» (Clockers). Нас свел наш общий редактор Джон Стерлинг. Причем получилось это почти комично: «Дэвид – Ричард, Ричард – Дэвид. Вы должны стать друзьями – у вас столько общего». И, естественно, первым делом мы двинули через реку в Джерси-Сити, одну из горячих точек той ночи, где нас встретил Ларри Маллейн, детектив убойного отдела округа Хадсон и мой Вергилий в предыдущие три года творчества. Отец Дэвида вырос в Джерси-Сити, так что Маллейны и Саймоны наверняка не раз пересекались в прошлом – и теперь пересеклись вновь. Сами бунты оказались неуловимыми, вечно где-то за углом и за кадром, так что главное, что я запомнил из той ночи, – желание Саймона быть там, а для меня это все равно что встретить давно утраченного сиамского близнеца.
Во второй раз мы встретились через несколько лет, когда я после страшного дела Сьюзан Смит[4] в Южной Калифорнии отправился в этакий тур на тему Медеи, чтобы заложить основу романа «Страна свободы» (Freedomland). В Балтиморе произошла отдаленно похожая трагедия: белая мать двух девочек смешанного происхождения спалила собственный дом, пока они спали. Предполагаемый мотив – убрать все преграды с пути ее истинной любви к новому парню, который, по ее словам, был не в восторге от перспективы заиметь двух дочек (сам он это впоследствии отрицал).
Дэвид, не слезая с телефона, свел меня со всеми основными лицами, которых только можно было опросить: с проводившими задержание детективами, парнем матери, втройне скорбящей бабушкой, арабом – хозяином магазинчика через улицу, куда мать прибежала якобы позвонить 911. (По словам хозяина, первым делом она позвонила своей матери.) С журналистской точки зрения у сюжета уже вышел срок годности, но Саймон, просто из желания помочь мне, все равно переключился в рабочий режим. Мне впервые пришлось успевать за уличным репортером как умственно, так и физически; вдобавок к сбору интервью мы еще безуспешно пытались не мытьем, так катаньем проникнуть за кордон копов, по-прежнему охранявших место преступления; не смутились из-за холодного приема и применили обходной маневр; зашли сзади и перелезли через забор, пока не оказались в почерневшем доме; поднялись по обгорелой лестнице в спаленку, где девочки задохнулись дымом. И вот наконец мы стояли там – и это было как стоять в брюхе прозрачного тигра: мы не могли оторвать глаз от стен, потолка, пола, от оставленных пламенем обугленных полос. Гнетущий уголок ада.
Но вернемся к той первой ночи в Джерси-Сити. В какой-то момент до нас дошли слухи, что бунтующие натягивают на улице струну, чтобы обезглавить копов на мотоциклах, и Ларри Маллейну – тоже в прошлом мотокопу, – пришлось сорваться и оставить нас. Мы оказались в одиночестве в полицейской машине без опознавательных знаков (каков оксюморон), я – за рулем, Саймон – на пассажирском. Маллейн дал на прощание совет: «Оставайтесь в движении – и если к вам кто-нибудь приблизится, дайте по газам со злобным видом». Так мы и делали, и тут встает вопрос, который давно меня мучает: писатели вроде нас – одержимые тем, чтобы записать в фактах и небылицах мелочи жизни в уличных окопах Америки, писатели, во многом зависящие от благородства полиции, – неужто мы (ох черт…) фанаты копов?
И я пришел к такому ответу: да не больше, чем фанаты преступников или штатских. Просто мы неизбежно сопереживаем любому, кто разрешает нам пожить в его шкуре, по какую бы сторону закона он ни находился, – по сути, становимся «сообщниками». Хотя это не так уж страшно, как можно подумать, покуда благодарственная мантра звучит так: погостив в твоей жизни, я, хроникер, отблагодарю тебя точным репортажем о том, что видел и слышал. А уж каким ты предстанешь – тут ты сам копаешь себе могилу или возводишь памятник своим образом жизни, так что удачи и спасибо за потраченное время.
Саймон невероятно подробно и ясно пишет о том, что работа детектива убойного отдела невозможна. Полиции приходится разбираться не только с трупом, но и с тем, что лежит на их плечах, то есть с целой иерархией начальников и их начальников – тяжким грузом бюрократического самосохранения. Несмотря на прогресс криминологии, который показывают в сериалах вроде CSI, временами кажется, что у детективов внизу пищевой цепочки есть в распоряжении только одна надежная наука – физика карьеризма, где один-единственный простой и надежный закон гласит: как только убийство попадет в газеты или заденет какой-нибудь политический нерв, достается всегда крайнему. И от лучших детективов – то есть тех, кто под огромным и бессмысленным давлением чаще других превращает красные имена на доске в черные, – веет как усталостью от жизни, так и заслуженной элитистской гордостью.
«Убойный отдел» – это дневник повседневности, мешанина из быта и библейского зла, где на каждой странице чувствуется готовность и страсть Саймона поглощать, переваривать, быть там и показывать всей остальной вселенной то, что он видит. Это любовь ко всему подряд перед глазами, неизбывная вера в красоту простой идеи: все, что происходит в реальном времени, и есть «истина» мира – вот как бывает, вот как все устроено, вот что говорят люди, как себя ведут, как не ведут, как отстраняются, оправдываются, где терпят неудачу, где прыгают выше головы, выживают, гибнут.
Еще у Саймона есть дар передавать огромность мелочей: легкое удивление в приоткрытых глазах свежего мертвеца, невыразимую поэзию брошенной вскользь глупости, физический балет бесцельности на углах улиц, неосознанный танец гнева, скуки и радости. Он документирует жесты, прискорбные ошибки, как буравят глаза, как поджимаются губы. Он записывает неожиданные любезности между врагами, кладбищенский юмор (якобы спасающий от безумия, бездушия или что там еще считается оправданием шуток о недавно убиенных), умопомрачительную дурость, из-за которой и совершается большинство убийств, стратегии выживания людей, находящихся в самых отчаянных обстоятельствах, которые просто хотят увидеть еще один день. Саймон доносит до нас, что улицы – сами по себе наркотик и для копов, и для уличных бойцов (а время от времени – и писателей). Здесь всех ломает без новой предсказуемой и все же неожиданной драмы, когда обе стороны вдруг приходят в движение, а оказавшиеся поблизости зеваки бросаются под окно спальни или во вроде бы пуленепробиваемую ванну – в тесноте, зато не под пулями. И раз за разом Саймон вдалбливает нам, что в мире очень мало черного и белого, зато серого – до черта.
«Убойный отдел» – это книга о войне, причем театр военных действий раскинулся от развалившейся блокированной застройки Восточного и Западного Балтимора до палат заксобрания штата в Аннаполисе. Здесь не без иронии разоблачается, что игры за выживание на улицах – это отражение игр за выживание в ратуше, что все участники войны с наркотиками живут и умирают в цифрах: у одной стороны это килограммы, унции, граммы, колеса, прибыль; у другой – преступления, аресты, процент раскрываемости, сокращения бюджета. Эта книга – исследование муниципальной реалполитик посреди городского бунта в замедленном действии, и авторская рука уверенно указывает на скрытые в хаосе закономерности. Балтимор, по сути, и есть воплощение теории хаоса.
После успеха экранизации этой книги Саймон попробовал себя и в сценаристике – у него есть блестящий шестисерийный мини-сериал, основанный на следующей книге, «Угол» (The Corner, в соавторстве с Эдом Бернсом), и сериал, который не сериал, а прямо-таки целый русский роман, – «Прослушка» на HBO (The Wire). В этих проектах он срезает кое-какие углы, подгоняет истину под слегка искусственную стройность, чтобы ярче показать масштабные социальные проблемы. Но даже со всей творческой свободой Саймон по-прежнему выше всего ставит нюансы, постоянно исследует, как мельчайшие внешние поступки приводят к величайшим внутренним революциям – хоть в жизни одного человека со дна, хоть в духовном и политическом биоритме крупного американского города.
Я это все к тому, что если бы Эдит Уортон[5] вернулась из мертвых, заразилась интересом к муниципальным политическим игрокам, копам, нарикам, жанру репортажа и не волновалась о том, в чем пойти на работу, то она бы, пожалуй, малость смахивала на Дэвида Саймона.