Назначение этой книги – определить, сколь пагубное влияние оказала на состояние общества «Черная смерть», то есть пандемия чумы 1348–1350 годов, – унесшая примерно треть населения, проживавшего на территории от Индии до Исландии. Исходя из современных реалий, интерес к этому очевиден, если принять также во внимание, что, по словам современника, XIV век явился «скопищем большого количества странных и ужасных несчастий, ополчившихся на людей». Несчастий этих было гораздо больше, чем предрекли четыре всадника из видения святого Иоанна: чума, война, обременительные налоги, разбой, некомпетентные правительства, мятежи, раскол церкви. Все эти несчастья, кроме чумы, проистекали из условий жизни, существовавших до «Черной смерти» и сохранившихся после окончания пандемии.
Интерес к XIV веку – ужасному, жестокому, с разобщенностью людей времени, ознаменованному, как многие полагали, торжеством Сатаны, – проявился у меня еще и по той причине, что его, как мне кажется, можно сравнить с нашим временем и найти утешение в том, что хотя два последних десятилетия сопровождались небывалыми потрясениями, в XIV столетии люди жили гораздо хуже.
Исторические параллели проводились и раньше. Сравнивая последствия «Черной смерти» и Первой мировой войны, историк Джеймс Уэстфолл Томпсон отметил явные сходства: экономический хаос, социальные беспорядки, высокие цены, спекуляция, снижение производства, бесшабашный разгул, распущенность, социальная и религиозная истерия, алчность и сопутствующая ей скупость, плохое управление, упадок морали. «История вовеки не повторяется», – говорил Вольтер, а «люди в любое время одни и те же», – добавлял Фукидид, подтверждая тем самым свою антропологическую и психологическую концепции.
Четырнадцатый век, по определению швейцарского историка Жана Шарля Леонарда Симона де Сисмонди, явился «плохим промежутком времени для людей». Да и другие историки склонны порицать XIV столетие, ибо оно не укладывается в картину человеческого прогресса. После ужасного XX века, вместившего в себя две разрушительные войны, можно с сочувствием отнестись к XIV столетию, также сопровождавшемуся трагическими событиями и ставшему «периодом душевных и физических мук, не позволявших надеяться на лучшее будущее».
Шестьсот лет, прошедших после XIV столетия, позволяют ясно определить, что является главным для человека. Физические, психологические и нравственные условия жизни в Средневековье настолько отличались от условий нашей нынешней жизни, что можно предположить: люди того далекого времени являли собой другую, отличную от нашей, цивилизацию. И все же поведение и поступки людей во враждебной, агрессивной среде почти одинаковы для людей разных эпох, ибо присущи их естеству. Французский писатель Эдуар Перруа в книге о Столетней войне, которую он писал, скрываясь от гестапо во время Второй мировой войны, утверждал: «Некоторые примеры поведения людей в беде, некоторые ответы на вызов судьбы в разные времена становятся понятными благодаря взаимному сравнению».
Пятьдесят лет, последовавших за «Черной смертью» 1348–1350-х годов, являются, на мой взгляд, сущностью исторического периода, протянувшегося примерно с 1300 по 1450 год. Чтобы сузить область своих исследований и добиться тем самым стабильного управления интригой повествования, я остановилась на жизни одного человека, ставшего в моем изложении движителем рассказа. Жизнь этого человека позволила, как мне кажется, правдиво и доходчиво рассказать о жизни нескольких поколений определенного исторического периода.
Человек, о котором пойдет рассказ, не король, ибо о людях столь высокого ранга и без меня много рассказывали, и не человек из народа, потому что жизнь простолюдина в большинстве случаев не способна отобразить жизнь всего современного ему общества. Человек этот не священнослужитель, ибо жизнь служителей церкви не в моей компетенции, но и не женщина, потому что если от какой-либо женщины, жившей в Средневековье, и сохранились документальные данные, то эта жизнь нетипична для ее современниц.
Поэтому мой выбор пал на мужчину, человека второго сословия, французского дворянина Ангеррана де Куси, последнего из династии «наиболее опытных и умелых рыцарей Франции», жившего с 1340 по 1397 год. Его жизнь относится именно к тому времени, о котором я хочу рассказать.
Ангерран женился на старшей дочери английского короля, в результате чего стал вассалом монархов двух воюющих стран, что расширило его политические возможности. Он играл главную роль в каждой публичной драме своего времени, и у него хватило здравого смысла стать патроном известного хрониста Жана Фруассара; данное обстоятельство поспособствовало тому, что о нем дошли до нашего времени документальные сведения. К сожалению, не сохранился его портрет, если таковой и был написан. Но в то же время неплохо, что ни в английской, ни во французской литературе об Ангерране почти ничего не сказано, за исключением небольшой публикации на английском в 1939 году и его биографии на французском в виде рукописных тезисов к диссертации на соискание докторской степени – работы, относящейся к 1890 году. Это позволило автору при написании книги избрать собственный путь. Правда, близкое знакомство читателя с Ангерраном случится только в седьмой главе, а до этого автор посчитал нужным описать исторические события, на фоне которых протекала жизнь Ангеррана, впервые заявившего о себе на исторической сцене в 1358 году в возрасте восемнадцати лет.
Должна заметить, что в моей книге возможны временные и фактические неточности. Точная датировка каких-либо событий может показаться части читателей излишне педантичным занятием, но точные даты не только помогают правильно ориентироваться во времени, но и способствуют верному пониманию причин и следствий произошедшего.
К сожалению, средневековая хронология трудно воспринимается. Год в европейских странах начинался с Пасхи, а время этого церковного праздника колебалось с 22 марта по 22 апреля, и чаще всего фиксированной датой Нового года считалось 25 марта. Переход на новый стиль счета времени произошел в XVI веке, но не везде был принят до XVIII столетия, и поэтому трудно точно установить год XIV века, в котором исторические события происходили в январе, феврале и марте. Кроме того, в английской документации хронисты нередко вели счет времени с года восшествия на престол английского короля, а в некоторых документах и хрониках счет времени ведется с года начала правления очередного главы римской католической церкви. Более того, хронисты зачастую не датировали какое-либо событие днем определенного месяца, а пользовались церковным календарем, говоря, к примеру, о втором дне до Рождества Пресвятой Девы Марии, или о понедельнике после Богоявления, или о дне святого Иоанна Крестителя, или о третьем воскресенье во время Великого поста. Такой календарь не только ставит в тупик историков, но и был неудобен для самих жителей XIV столетия.
Тем не менее числа и подсчет, связанный с ними, имеют существенное значение хотя бы по той причине, что они помогают определить численность населения, вовлеченного в то или иное занятие. Однако в Средневековье точность подсчета зачастую не соблюдали. Так, постоянно преувеличивалась численность армий, что в прошлом, когда она расценивалась как истинная, приводило к непониманию войн, имевших место в Средневековье, которые воспринимались как аналоги современных сражений, чем они не являлись ни в целях, ни в средствах, ни в способах ведения боевых действий.
Следует допустить, что численность армий, военные потери, число погибших от смертельных болезней, количество участников бунтов и мятежей во много раз преувеличивались, что объяснялось, видимо, тем, что хронисты нередко пользовались числами, дабы огорошить читателей и нагнать на них страх.
Количественные данные, с самого начала неправильные, повторялись одним поколением историков за другим. Только в конце прошлого века ученые, на основании изученных документов, провели ревизию численных данных Средневековья, но по некоторым вопросам так к единому мнению и не пришли. Так, Дж. Рассел определил численность населения Франции до пандемии чумы в двадцать один миллион человек, Фердинанд Лот – в интервале от пятнадцати до шестнадцати миллионов, а Эдуар Перруа – от десяти до одиннадцати миллионов. Численность населения в прошлом определяют по многим факторам – например, по сумме собранных податей, по развитию торговли и сельского хозяйства, по удовлетворению спроса на продовольственные товары. Разный подход к этим вопросам приводит к расхождению данных. Данные хронистов, которые показались мне наиболее искаженными, взяты в моей книге в кавычки.
Изучая историю Средневековья, сталкиваешься и с разночтением имен и искажением фактов, что вызывалось непониманием текстов рукописей или неправильным переводом с одного языка на другой. Например, скандально известная госпожа де Курси была принята историком XIX столетия за вторую жену де Куси. Граф д’Осер, участвовавший в битве при Пуатье, в английских хрониках получил самые разные имена: Онсер, Оссюр, Сусьер, Узур, Уосер, а в «Больших французских хрониках» его назвали Сансерром. Ангерран на английском языке поименован как Ингельран.
Неудивительно, что, изучая некий английский текст, я приняла Каноля за промышлявшего разбоем французского капитана Арно де Серволя, но впоследствии выяснила, что Каноль – вариант имени Ноулс, английского капитана, также пользовавшегося дурной репутацией.
Изабеллу Баварскую, французскую королеву, один из историков назвал высокой блондинкой, а другой – темноволосой маленькой женщиной. Турецкого султана Баязида его современники именовали храбрым, алчным и предприимчивым, наделив прозвищем «Молния», а современный венгерский историк охарактеризовал Баязида как чувственного, нерешительного и женоподобного человека.
Можно посчитать аксиомой, что любое суждение, относящееся к Средневековью, имеет свою противоположную версию. Так, например, одни историки утверждают, что численность женщин в те времена превышала число мужчин, потому что мужчины гибли в сражениях. Другие историки полагают, что больше было мужчин, ибо женщины часто умирали при родах. Противоположны и другие суждения: простолюдины хорошо знали Библию – простолюдины даже не держали ее в руках; французские крестьяне ходили грязными, издавая отвратительный запах, питались хлебом и луком – французские крестьяне часто ходили в деревенскую баню, ели мясо.
Впрочем, противоречия – составная часть жизни, а не только свидетельство противоречивых суждений. Ни обычаи, ни привычки, ни общество не обходятся без противоположных явлений. В Средневековье голодающие крестьяне соседствовали с зажиточными. Рыцари толковали о чести и занимались разбоем. Во время «великого мора» XIV столетия пышным цветом цвели роскошь и расточительность. В целом можно сказать, что Средневековье наиболее богато своими противоречиями.
Следует также учесть, что оценка Средневековья в большой мере зависит от суждений историков. За последние шестьсот лет эта оценка и подход к исследованию предмета значительно изменились. В течение XV–XVII веков историки, главным образом, изучали генеалогию знати, исходя из того, что высокородные люди – основные персонажи истории. Эти исследования в своих частностях иногда представляют значительный интерес – например, осуждение Ансельмом гасконского дворянина, наделявшего приданым несчастных девушек, которых он обесчестил.
Французская революция внесла изменения во взглядах историков на Средневековье. Теперь они стали считать героем простолюдина, по определению почтенного человека, а рыцарей с королями отнесли к категории ужасных носителей беззакония. Более взвешенно к вопросам Средневековья отнеслись историки XIX столетия и первой половины XX века, проделавшие большую работу. Они отыскали и опубликовали первоисточники, снабдили хроники примечаниями, исследовали большое число трактатов, проповедей и писем и тем самым заложили фундамент современной науки, изучающей историю Средних веков.
В XIX веке наиболее крупным ученым, изучавшим Средневековье, был Симеон Люк, автор труда о Жакерии. Несмотря на некоторую предвзятость исследования, его работа поистине уникальна, ибо основана на множестве документов, ранее неизвестных. Из историков первой половины XX века следует выделить Марка Блока, который исследовал историю Средних веков с позиций социологии и приходил к своим выводам путем изучения обыкновенных житейских дел. Так, например, количество облаток, купленных прихожанами в определенной епархии, он принимал за показатель религиозности ее жителей.
При написании этой книги мне помогли работы историков, в том числе хронистов Средневековья, хотя на труды последних в настоящее время не принято полагаться, но для понимания определенного исторического периода я считаю их сочинения необходимыми и полезными. Кроме того, хроники суть рассказы, как и моя работа. Несмотря на обилие информации о Средневековье, о некоторых аспектах этого времени никаких сведений не имеется. Чтобы заполнить этот пробел, приходится использовать выражения «возможно», «предположительно».
Кроме того, необходимо отметить, что та информация о Средневековье, что дошла до нашего времени, зачастую перегружена описанием негативных явлений в жизни средневекового общества: описанием зла, насилия, раздоров, обид, что сравнимо с информацией современных газет. История покоится на сохранившихся документах, а они, в основном, рассказывают об имевших место несчастьях, бедствиях, преступлениях, дурных поступках людей, что зафиксировано в различного рода документации и литературных произведениях: договорах, судебных делах, обличениях моралистов, сатире и, наконец, в папских буллах. Ни один римский папа не выпустил буллу с целью одобрения какой-либо инициативы.
Негативное отношение к существовавшим порядкам и современному ему обществу хорошо видно в работах религиозного реформатора Николя де Кламанжа, который, обличая прелатов, высших должностных лиц римской католической церкви, в 1401 году заявил, что не станет обсуждать реформацию с честными священнослужителями, потому что «в церковной среде их меньшинство».
Однако несчастья и бедствия редко являются всеобъемлющими, как можно заключить из составленных документов. Но сам факт описания какой-либо трагедии придает ей всесторонность, хотя на самом деле она есть спорадическое явление, характерное лишь для определенного места и времени. Как мы сами можем судить, нормальная жизнь по времени превышает суетную и нервозную. Однако наслушавшись нынешних новостей, люди воспринимают действительность как вместилище преступлений и прочих негативных явлений, вызванных несостоятельностью властей. Вокруг мерещатся наркоманы, неонацисты, насильники. Выходит, что человек может считать удачей, если вернется домой целым и невредимым. Я сформулировала закон: когда тебе о чем-то постоянно твердят, вероятность того, что это произойдет, увеличивается в пять-десять раз (читатель может изменить это число по своему усмотрению).
Еще одной помехой в понимании аспектов Средневековья являются трудности постижения эмоционального настроя людей того времени, проникновения в их переживания и эмоции. Основным барьером этого понимания является, как я полагаю, религия, поистине вездесущая, принудительная, являвшаяся в то время законом и насаждавшая догму о бессмертной душе и превалировании духовной жизни над мирской жизнью людей – положение, которое современные люди не разделяют вне зависимости от меры их набожности. Неприятие этой догмы и ее замена верой в ценности человека и активную жизнь, не сосредоточенную на религии и слепой вере в Бога, привело к созданию современного мира и завершило Средневековье.
Проблема понимания аспектов Средневековья усложняется тем, что хотя в те времена и считался богоугодным и правильным отказ от мирской чувственной жизни, на практике от нее не отказывались; в том числе это было характерно и для священнослужителей. Некоторые люди, правда, пытались вести аскетическую благонравную жизнь, а иные в этом даже преуспевали, но все-таки в XIV столетии большое внимание придавалось личному состоянию и обеспеченной жизни, а отношение к мирским плотским утехам было таким же, как и в любое другое время.
Несоответствие основного принципа христианства повседневной жизни людей характерно для эпохи Средневековья. Эту проблему в своих трудах рассмотрел Эдуард Гиббон, писавший в эпоху Просвещения, но он не поднялся выше легковесной иронии, потешаясь над фальшивостью христианского идеала и противопоставляя ему естественную жизнь человека. Поэтому я не считаю, при всем моем уважении к признанному историку, что он объяснил проблему. Люди сами создали идеал христианской веры и пытались его поддерживать на протяжении более тысячи лет, хотя и не строго его придерживались. В этом идеале, несомненно, имелись потребность и гораздо более фундаментальное назначение, чем отведенная ему роль элегантной иронии просветителя.
Несоответствие между идеалом и практической жизнью прослеживается и в рыцарстве, главной политической силе правителей того времени. Идеалом считался порядок в мире, который собирались установить храбрые рыцари, собиравшиеся за Круглым столом, символом равноправия и партнерства. Рыцари короля Артура отправлялись на поиски приключений, чтобы бороться с драконами, чародеями и злыми, безнравственными людьми и установить в мире порядок. Их последователи, реальные рыцари, теоретически считались защитниками веры и справедливости, заступниками бесправных, но на практике они сами являлись притеснителями людей, и к XIV столетию беззаконие и насилие стали главной причиной беспорядков и смуты.
Когда разрыв между идеалом и практикой становится излишне широким, идеал разрушается. В артуровских легендах говорится о том, что Круглый стол был расшатан самими рыцарями, а чудесный меч Эскалибур возвращен его хозяйке, Владычице озера. Идеал разрушается, но затем человек, каким бы он ни был злым, жадным и несущим разруху, опять стремится к порядку и начинает поиски нового идеала.