В ночь на 9 мая 1945 года ни москвичи, ни ленинградцы, ни жители других городов и сел Советского Союза не спали. В 2 часа ночи по радио объявили, что будет передано важное сообщение. Люди включили приемники на полную громкость. В 2 часа 10 минут диктор Юрий Борисович Левитан прочитал Акт о военной капитуляции Германии. А затем и Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором 9 мая объявлялось Днем всенародного торжества – Праздником Победы.
После этого никто просто не смог усидеть в четырех стенах. Люди выбегали из домов, знакомые и незнакомые обнимались и целовались, поздравляя друг друга с Победой.
Я видел много воспоминаний людей, встретивших 9 мая 1945 года. Слышал много воспоминаний, в том числе от самых близких. И сделал один вывод: у людей, переживших этот день, просто не хватало слов, чтобы выразить ту безумную радость, смешанную с безмерной скорбью, которая их охватила.
Невозможно было не только проехать, но и пройти по центру Москвы. Там было сплошное людское море. Появилось множество красных знамен. Особенно «доставалось» людям в армейской форме: военных хватали, качали, целовали, их несли над толпой.
Народ ликовал от Владивостока до Бреста. К Москве устремлялись чувства и мысли тех, кто радовался на площадях Киева, Минска, Кишинева, Риги, Тбилиси, Еревана, Ташкента, Алма-Аты. Это, помимо прочего, был праздник единства всех народов, совместно добывавших Победу.
Люди в Софии, Варшаве, Праге, Белграде разделяли общую радость всем сердцем. Фотографии и кинохроника из этих столиц не оставляют на этот счет ни малейших сомнений. Радость от прихода Красной армии была безмерной, что бы ни говорили сейчас беспамятные дети и внуки тех, кого освободили наши отцы и деды.
В общенародном торжестве в Москве нашлось большое место и союзникам. По Всесоюзному радио, из динамиков звучали не только советский гимн, победные песни и марши, но и гимны союзных государств.
Английское посольство, как и сейчас, размещалось через реку от Красной площади, на Софийской набережной, где и народу-то не развернуться. Другое дело – посольство США, которое было рядом – на проспекте Маркса (ныне – Моховая улица, здание, где находится штаб-квартира АФК «Система»). Перед ним бушевало людское море, всячески порывавшееся выразить свои дружеские чувства и признательность американским союзникам. Москвичи махали дипломатам руками, аплодировали, выкрикивали здравицы. Милиция с трудом сдерживала напор дружественной толпы.
Посол Аверелл Гарриман был в Америке, старшим должностным лицом в посольстве на тот момент оказался Джордж Кеннан, временный поверенный в делах. Какие мысли и чувства обуревали в тот день старшего дипломата союзной нам страны?
В своих воспоминаниях Кеннан их подробно опишет: «Я не помню, чтобы испытывал восторг по поводу окончания войны в Европе. Как все, я радовался прекращению кровопролития и разрушений на полях битв. Но я абсолютно не верил в возможность трехстороннего сотрудничества в управлении послевоенной Германией.
Около 10 часов утра на улице появилась колонна людей, преимущественно студенческой молодежи, которые маршировали со знаменами и пели песни. Заметив флаги союзных держав на здании „Националя“, а также американский флаг на нашем здании, они стали выкрикивать восторженные приветствия и выражать свои дружеские чувства по отношению к нам. На просторную площадь перед нашим зданием все прибывали люди, и к демонстрантам вскоре присоединились тысячи новых участников шествия. Мы были тронуты этими проявлениями дружеских чувств. Наши сотрудники вышли на балконы и махали руками москвичам в знак дружеского приветствия».
Наблюдая за происходящим из окна, Кеннан решил рядом со звездно-полосатым флагом установить также советский флаг, что вызвало восторженный рев собравшихся. В сопровождении сержанта в форме Кеннан поднялся на уступ у здания посольства и прокричал на русском:
– Поздравляю с днем победы! Слава советским союзникам!
Это вызвало новую волну восторга. Толпа подняла солдата, чтобы тот оказался на одном уровне с выступающим. Солдат принялся обниматься с американским сержантом, а затем утянул его вниз, в толпу. Наблюдая, как тот беспомощно качался над океаном рук, Кеннан предпочел ретироваться в здание посольства. Сержант вернется на следующий день.
Весь этот энтузиазм людей вызвал у Кеннана очевидное отвращение, который даже в тот момент видел во всем происходившем происки кремлевского режима: «Мне самому удалось избежать чего-то подобного и благополучно вернуться в наше здание. Конечно, советские власти не были довольны такой демонстрацией дружеских чувств москвичей по отношению к представительству страны, которая в Советском Союзе считалась буржуазной. Не трудно вообразить, какое неприятное впечатление все это должно было произвести на партийные власти. Специально, чтобы отвлечь внимание людей от общения с нами, на другой стороне площади вскоре соорудили помост, на котором начал выступать духовой оркестр, однако это не принесло ожидаемых результатов. Люди продолжали нас приветствовать. Бог свидетель, мы не делали практически ничего для привлечения внимания демонстрантов. Нам не хотелось быть причиной каких-то затруднений в день всеобщего торжества. Но мы были еще более бессильны, нежели власти, помешать происходящему». Как будто кто-то действительно пытался помешать народному восторгу.
В феврале 1946 года именно Кеннан отправит в Вашингтон ту «длинную телеграмму», которая ляжет в основу доктрины сдерживания Советского Союза – главной доктрины холодной войны.
В Москве ликовали штабы, условий для нормальной работы не было. Нарком Военно-морского флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов был в Генеральном штабе: «День 9 мая прошел особенно оживленно. Всюду царило ликование… Утренний доклад об обстановке на флотах то и дело перебивался звонками телефонов. Установить обычный распорядок дня было невозможно, да и не хотелось. Докладывались только особо важные дела и подписывались исключительно спешные телеграммы. Все командующие флотами считали своим приятным долгом позвонить мне по ВЧ и поздравить с победой.
В кабинет заходили офицеры из управлений наркомата: одни по делам, другие, без стеснения, под наплывом чувств, просто поздравить. Возникла непринужденная шумная беседа. Всех объединило одно: мы одолели врага и в данном случае не так уж важно, кому и где довелось принимать участие в борьбе. Незабываемый день! Кажется, вся Москва, вся страна жили тогда одними чувствами, забывая пережитые невзгоды. Победа!
Слово Победа у всех было на устах. Оно произносилось с одинаковым чувством радости и гордости за нашу Родину».
Но штабам нужно было продолжать работу: продолжались бои в Чехословакии, где по-прежнему сражалась миллионная немецкая группа армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Шёрнера.
«Не имея от Шёрнера приказов сдаваться в плен Красной армии, продолжая надеяться на относительно благополучный отход за линию американцев и заполучив в Праге соглашение на это с чешским Национальным Советом, группа армий „Центр“ не складывала оружия, – отмечал заместитель начальника Генштаба Сергей Матвеевич Штеменко. – В районе Праги, куда стремительно рвались 4-я и 3-я гвардейские танковые армии генералов Дмитрия Даниловича Лелюшенко и Павла Семеновича Рыбалко, шли бои».
В Праге в это время поднявшие восстание патриоты вели бои с немецкими частями. В этот критический для судьбы Пражского восстания момент танковые армии 1-го Украинского фронта маршала Ивана Степановича Конева, совершив беспрецедентный 80-километровый бросок, на рассвете 9 мая вступили в Прагу. «Первыми ворвались в город с северо-запада танки 10-го гвардейского Уральского добровольческого корпуса (командир генерал-лейтенант Е. Е. Белов) армии Д. Д. Лелюшенко, – рассказывал сам Конев. – Почти сразу же вслед за ними с севера в Прагу вступили танкисты 9-го мехкорпуса (командир генерал-лейтенант И. П. Сухов) армии П. С. Рыбалко… К десяти утра Прага была полностью занята и очищена от противника войсками 1-го Украинского фронта». На одних улицах советских танкистов восторженно встречало население города, а на других им приходилось с ходу вступать в бой с немцами.
На рассвете 9 мая командование 2-го Украинского фронта во главе с маршалом Родионом Яковлевичем Малиновским мчалось на машинах по шоссе на Прагу. «В долинах рек стлался туман, на полянах горели солдатские костры, – вспоминал начальник штаба фронта Матвей Васильевич Захаров. – Войска нашего фронта, танки, автомашины, артиллерийские тягачи – все устремилось на помощь восставшим в чехословацкой столице. В одном из городов в глаза бросился плакат: „Красной армии – освободительнице – вечная благодарность человека!“ Еще вчера здесь шли уличные бои, а сегодня население вышло на улицы, вывешены национальные и красные флаги, звонят колокола городской церкви. Из уст в уста передается радостная весть о конце войны, а в Праге продолжается ожесточенная схватка с фашистами, льется кровь советских солдат и чехословацких патриотов.
В первой половине того же дня к предместью города подошли передовые части 6-й гвардейской танковой армии 2-го Украинского фронта. Не дожидаясь подхода главных сил, наша 22-я гвардейская танковая бригада под командованием полковника И. К. Остапенко после короткого ожесточенного боя к 13 часам вступила в Прагу, где соединилась с частями 1-го Украинского фронта… 7-я, 9-я гвардейские, 53-я и 46-я армии действовали на внешнем кольце окружения».
Здесь заканчивал боевой путь и мой отец, 28-летний капитан Алексей Дмитриевич Никонов, служивший в Отделе контрразведки «Смерш» 46-й армии 2-го Украинского фронта. В годы войны он заслужил орден Красной Звезды, два ордена Отечественной войны, медали «За оборону Москвы», «За оборону Кавказа», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены». И, конечно, «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». Через несколько месяцев он вернется туда, откуда его и мобилизовали на фронт летом 1941-го, – в аспирантуру исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.
В середине дня 9 мая немецкая оборона в Чехословакии полностью рассыпалась, войска просто бежали на запад. После трех часов, фиксировал Штеменко, «немецко-фашистские войска начали стремительный отход на юг. Но не капитулировали… Позвонили на 4-й Украинский. Там была такая же обстановка… По словам захваченных пленных, немецкое командование отводило войска „с целью капитулировать перед англичанами и американцами“. На 2-м Украинском – та же картина. М. В. Захаров сообщил, что противник отходит, но не сдается». Далеко не все немецкие подразделения сложили в тот день оружие. Боевые столкновения будут идти еще почти неделю.
К вечеру 9 мая Конев уже никак не мог прояснить оперативную обстановку в Праге. «На улицах шли сплошные демонстрации. При появлении советского офицера его немедленно брали в дружеский полон, начинали обнимать, целовать, качать. Один за другим попали все мои офицеры связи в окружение – поцелуи, угощения, цветы… Потом в этих же дружеских объятиях один за другим оказались и старшие начальники – и Лелюшенко, и Рыбалко, и подъехавший вслед за ними Гордов… Словом, день освобождения Праги был для меня очень беспокойным. Пропадали офицеры связи, пропадали командиры бригад и корпусов – все пропадали! Вот что значит и до чего доводит народное ликование!»
Битва за Прагу была тяжелой. «В эти дни особенно горько было видеть за привычными докладами с фронтов продолжающиеся жертвы, – читаем у Штеменко. – За освобождение Чехословакии отдали свою жизнь свыше 140 тысяч наших солдат и офицеров».
Памятник Коневу беспамятные власти Праги снесли в год 75-летия Победы. А ведь это был памятник и тем 140 тысячам…
Заканчивались боевые действия в Прибалтике. В 10 утра 9 мая истекал срок ультиматума, установленный командованием 3-го Белорусского фронта Курляндской группировке немецких войск. Иван Христофорович Баграмян писал: «Верные условиям ультиматума, мы не пускали в ход оружия до установленного часа. Однако, как оказалось, фашисты понимали лишь язык силы. И мы применили ее. В результате этого последнего удара войск нашей 48-й армии более 30 тысяч солдат и офицеров немецко-фашистской армии во главе с тремя генералами вынуждены были капитулировать. Так вот и получилось, что в день Великой Победы, когда во всех городах и селах нашего необъятного государства царило невиданное ликование, мы еще продолжали с оружием в руках утверждать ее».
Фактически война не закончилась 9 мая. Но Победа уже была одержана. Маршал Константин Константинович Рокоссовский выражал чувства, которые испытывал, наверное, каждый фронтовик: «Победа! Это величайшее счастье для солдата – сознание того, что ты помог своему народу победить врага, отстоять свободу Родины, вернуть ей мир. Сознание того, что ты выполнил свой солдатский долг, долг тяжелый и благородный, выше которого нет ничего на земле!»
Председатель Совета народных комиссаров, Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин выступил по радио 9 мая в 16.00 – после получения подписанного в Берлине Акта о безоговорочной капитуляции, доставленного в Москву специальным самолетом.
Наступил великий день победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной, объявила безоговорочную капитуляцию… Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь отечества, – не прошли даром и увенчались полной победой над врагом. Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией.
Отныне над Европой будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами. Три года назад Гитлер всенародно заявил, что в его задачи входит расчленение Советского Союза и отрыв от него Кавказа, Украины, Белоруссии, Прибалтики и других областей. Он прямо заявил: «Мы уничтожим Россию, чтобы она больше никогда не могла подняться»… Но сумасбродным идеям Гитлера не суждено было сбыться – ход войны развеял их в прах. На деле получилось нечто прямо противоположное тому, о чем бредили гитлеровцы. Германия разбита наголову. Германские войска капитулируют. Советский Союз торжествует победу, хотя он не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию.
Товарищи! Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой. Период войны в Европе кончился. Начался период мирного развития.
С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы! Слава нашей героической Красной армии, отстоявшей независимость нашей Родины и завоевавшей победу над врагом! Слава нашему великому народу, народу-победителю! Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего народа!
На Западном фронте 9 мая в течение дня немецкие войска продолжали сдаваться союзникам. Тридцать тысяч солдат на Нормандских островах, немецкие гарнизоны на островах Милос, Лерос, Кос, Тилос и Сими в Эгейском море. Капитулировал немецкий гарнизон на принадлежащем Дании острове Борнхольм в Балтийском море. Сдался немецкий гарнизон, уже более полугода окруженный в Дюнкерке. К удивлению британских, французских и чешских офицеров, принимавших капитуляцию, комендант крепости вице-адмирал Фридрих Фризиус явился с собственным актом о капитуляции, уже подписанным.
В Лондоне основные празднества прошли еще накануне, но и 9 мая люди продолжали толпиться – у ворот Букингемского дворца, на Уайтхолле, Пикадилли, Трафальгарской площади, в Гайд-парке, на площади Парламента, у Сент-Джеймсского парка. Дети ходили по улицам, завернувшись в американские, британские и советские флаги. Тысячи юнион-джеков, звездно-полосатых и серпасто-молоткастых, торчали из окон.
Премьер-министр Уинстон Черчилль все утро 9 мая работал в постели, в постели же и пообедал. В середине дня с дочерью Мэри он съездил в американское, французское и советское посольства, в каждом из которых поднимал бокалы за победу.
В Лондоне в тот день находился молодой дипломат (и сын старого революционера, бывшего посла в США и Японии) Олег Александрович Трояновский. Вот его рассказ: «Как и в Москве, это было время всенародного ликования. Где-то в середине дня в посольство позвонили из Министерства иностранных дел и сообщили, что премьер-министр Уинстон Черчилль сейчас поехал в посольство США, чтобы поздравить американцев с победой, а оттуда направится в наше посольство. Посол Федор Тарасович Гусев срочно собрал старших дипломатов, приказал привести в порядок представительские помещения, выставить напитки и закуску. Меня пригласили на всякий случай, если вдруг понадобится переводчик.
Вскоре в открытой машине, стоя ногами на сиденье и приветствуя прохожих известным знаком победы в виде латинского V, приехал Черчилль в сопровождении одной из своих дочерей. Как мне показалось, премьер уже был навеселе, что неудивительно, учитывая исторический характер отмечаемого события. Наш посол провел его в главный приемный зал, познакомил со старшими дипломатами и наполнил рюмки».
Черчилль произнес короткую проникновенную речь. Упомянул о вкладе Красной армии в победу над Германией, не преминув подчеркнуть, что Великобритания в течение двух лет в одиночку воевала с Германией. И завершил свою речь словами:
– Сегодня, когда народы всего мира празднуют великую победу, мои мысли обращаются к Сталину.
Тут он повысил голос и почти прокричал:
– Великому Сталину!
«Это было внушительно, хотя, на мой вкус, слишком выспренне», – заметил Трояновский.
Клементина Черчилль, которая в тот день была в Москве, из английского посольства послала телеграмму мужу: «Мы все собрались здесь, пьем шампанское в двенадцать часов и поздравляем тебя с Днем Победы».
Еще утром британский временный поверенный в Москве Робертс обратился в НКИД с просьбой организовать прием Клементины Черчилль в Кремле для передачи поздравления от мужа или хотя бы разрешить ей зачитать это послание по советскому радио.
Аудиенции у Сталина не будет, но Клементина получила возможность выступить. Естественно, после Сталина. Вечером она зачитала приветствие своего мужа по советскому радио. На следующий день оно было опубликовано в «Правде».
Клементина Черчилль была тогда в СССР в качестве гостьи моей бабушки Полины Семеновны Жемчужиной, супруги зампреда Совнаркома и наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова. Передо мной на столе фотография Клементины с дарственной надписью: «Мадам Молотовой. Чтобы напомнить Вам о той радости, которую Вы мне подарили, когда я была Вашей гостьей. Клементина Черчилль. Москва. 1945».
Вечером Черчилль, как и накануне, вышел на балкон Министерства здравоохранения, выходящий на Уайтхолл, где произнес перед толпой:
– Лондон – как гигантский носорог, как гигантский бегемот, говорит: «пусть делают, что хотят – Лондон выдержит». Лондон может выдержать все. Спасибо всем за то, что ни разу не оступились в эти чудовищные дни и в долгие ночи, черные, как преисподняя.
И тогда же Черчилль писал Командующему союзных войск в Европе генералу Дуайту Эйзенхауэру: «У меня вызывает беспокойство, что немцы должны уничтожить весь свой военно-воздушный флот по месту нахождения. Я надеюсь, что так не поступят с оружием и другой боевой техникой. Однажды все это может нам понадобиться. Даже сейчас может пригодиться во Франции и особенно в Италии. Я считаю, что мы должны сохранить все, что может быть полезным. Тяжелая пушка, которую я сохранил со времен прошлой войны, на этой войне регулярно стреляет с Дуврских скал». Это были наметки – не первые – того плана, который Черчилль предложит американцам через несколько дней. Его суть – совместно с немецкими войсками начать войну против СССР.
В Париже накануне почти миллионная толпа шествовала вслед за генералом Шарлем де Голлем по Елисейским полям до Триумфальной арки. Перед волнующимся морем голов и французских триколоров глава Временного правительства Франции произнес:
– Слава! Вечная слава нашим армиям и их руководителям! Слава нашему народу, который не сломили и не согнули страшные испытания! Слава Объединенным Нациям, которые смешали свою кровь с нашей кровью, свои страдания с нашими стараниями, свои надежды с нашими надеждами и которые сегодня торжествуют вместе с нами! Да здравствует Франция!
Французская армия тоже еще продолжала военные действия – против борцов за независимость Алжира. Историк Марк Ферро меланхолично замечал: «И разве кому-то было интересно знать, что 8 мая 1945 года, в день празднования Победы, в алжирском городе Константина в результате подавления восстания при помощи авиации погибло свыше 15 тысяч человек».
9 мая Сталин получил послание от де Голля: «В момент, когда длительная европейская война заканчивается общей победой, я прошу Вас, г-н Маршал, передать Вашему народу и Вашей Армии чувства восхищения и глубокой любви Франции к ее героическому и могущественному союзнику. Вы создали из СССР один из главных элементов борьбы против держав-угнетателей, именно благодаря этому могла быть одержана победа. Великая Россия и Вы лично заслужили признательность всей Европы, которая может жить и процветать только будучи свободной!»
Впрочем, вряд ли в этих словах было много искренности.
Советский посол при Временном правительстве Франции Александр Ефремович Богомолов писал в тот день в НКИД: «Победа над Германией празднуется в Париже без советских флагов и даже без упоминания в речах и в большинстве газет о роли СССР в этой войне. Очевидно, что праздник принимает по меньшей мере странный характер, так как является празднованием какой-то „сепаратной победы“, в то время как наши войска продолжают вести борьбу со значительными силами немцев.
В обстановке нарастающей политической реакции во Франции и в Англии это кажется довольно естественным.
Сегодня я завтракал у турецкого посла Менеменджиоглу. Там же присутствовали: генеральный секретарь МИД Франции Шовель, несколько французских чиновников и старый французский дипломат граф Шамбрен. После завтрака Шамбрен начал говорить, что война окончилась и нужно объявить полную амнистию всем вишистам, начав ее с Петэна. Чиновники МИД молчали. Менеменджиоглу заметил, что он не согласен с этим. Никто его не поддержал. Шамбрен, ободренный молчанием Шовеля и прочих, стал доказывать, что политика Петэна была не так уж плоха, если в конце концов Франция разделяет с союзниками лавры победы. Надо перестать употреблять слово Виши в ином смысле, кроме названия города, известного своими водами».
А что же в Германии?
В конце войны выдающийся писатель Томас Манн выступил по немецкому радио, рассказывая о том, что он увидел в Освенциме. Многие его соотечественники предпочли не поверить. Однако потом были представлены доказательства.
9 мая немцы проснулись побежденными. Наступившая вдруг тишина была поразительной: ни взрывов бомб и снарядов. Никто не требовал светомаскировки. Пришел мир, но совсем не тот, который обещал фюрер. Но и конец света, которого с ужасом ожидали, тоже не наступил.
Когда Сталин произносил свою речь по радио, в Вашингтоне было девять утра, в Сан-Франциско – шесть.
Президента Трумэна ждало поздравительное послание от советского лидера: «Народы Советского Союза высоко ценят участие дружественного американского народа в нынешней освободительной войне. Совместная борьба советских, американских и британских армий против немецких захватчиков, завершившаяся их полным разгромом и поражением, войдет в историю как образец боевого содружества наших народов».
Даже 8 мая, когда Трумэн объявил о победе над Германией, в США был обычный рабочий день, и празднества прошли только в некоторых больших городах. Цена победы для Соединенных Штатов была куда меньше, чем для нас или даже Англии с Францией, поэтому американцы отмечали не как мы, англичане или французы. И США продолжали войну – с Японией.
Война на Тихом океане продолжалась полным ходом. На Окинаве шестьдесят японских солдат, прорвавшихся в американские окопы, были убиты в рукопашной схватке. Американцы тоже десятками гибли в тот день, штурмуя японские укрепленные пункты.
На филиппинском Лусоне более тысячи японских солдат забаррикадировались в пещерах и отказались сдаваться, даже когда против них начали применять огнеметы. Через несколько дней все они погибнут.
Во вьетнамском Лангшоне, где шестьдесят французов и бойцов Иностранного легиона пытались удерживать форт, японцы прорвались через укрепления. Немногочисленных выживших поставили к стене форта и расстреляли из пулеметов. Кто еще подавал признаки жизни, закололи штыками. Успевших бежать японцы выловили и обезглавили, включая местного командующего генерала Лемонье.
Государственный секретарь США Эдвард Стеттиниус находился в Сан-Франциско, где продолжалась Учредительная конференция Организации Объединенных Наций. Надежды на послевоенное советско-американское сотрудничество продолжали таять даже в День Победы. Стеттиниус проводил совещания относительно будущего внешнеполитического курса Соединенных Штатов. На встрече в тот день было решено: 1) усилить давление на Кремль по польскому вопросу; 2) отдать приоритет экономической помощи Западной Европе за счет сокращения поставок по ленд-лизу в СССР.
Ну, а у советских представителей на Учредительной конференции ООН во главе с моим дедом, Молотовым, были уже все законные основания праздновать Победу и принимать поздравления. Приехав на американское радио, Молотов сделал заявление, в котором напомнил и свои слова, произнесенные 22 июня 1941 года:
– Мы пришли к долгожданному Дню Победы над гитлеровской Германией. В этот день наши мысли устремлены к тем, кто своим героизмом и своим оружием обеспечил победу над нашим врагом, над смертельным врагом Объединенных Наций. Навсегда будет свята для нас память о погибших бойцах и о бесчисленных жертвах германского фашизма… В день разбойничьего нападения Германии на Советский Союз советское правительство заявило: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Мы этого добились в долгой и тяжелой борьбе. Вместе с нашими демократическими союзниками мы победоносно завершили освободительную войну в Европе. Мы должны закрепить нашу победу во имя свободы народов, во имя благополучия, культуры и прогресса человечества.
Выступив, Молотов поспешил в Москву. Обратный путь пролег через Аляску и Сибирь. В городах, где совершали посадку, народ широко праздновал Победу. В Якутске видели бочки со спиртом, из которых его могли в неограниченных количествах черпать все желающие. На радостях в самолет со свитой наркома даже запихнули вольер с козами…
Советскую делегацию в ООН теперь возглавлял Андрей Андреевич Громыко, наш посол в США, который вспоминал: «И началось. День Победы запомнился мне бесконечным потоком поздравлений. Они нахлынули со всех сторон. Звонили самые разные люди, знакомые и незнакомые, в том числе Юджин Орманди, Чарли Чаплин, дипломаты, государственные деятели, представители различных американских общественных организаций и, конечно, часто бывавшие в советском посольстве эмигранты из нашей страны, у которых не завяла патриотическая душа».
Супруга Громыко оставалась в Вашингтоне и рассказывала мужу:
– К нам в посольство без конца идут люди, у ворот выстроилась огромная очередь. Все радуются и поздравляют. Тысячи людей ждут, что ты выйдешь и скажешь им речь. Мы объясняем, что посла нет, он в Сан-Франциско, а они все равно стоят, говорят: «Пусть русские выходят, мы их будем поздравлять. Эта победа – наша общая большая радость».
Выступление Трумэна послу не понравилось: «Он тоже говорил о победе, но как-то сухо, казенно. Народ ликовал, вся Америка торжествовала, а на каменном лице нового американского президента лежала печать сдержанности».
Вышедший в тот день приказ Верховного главнокомандующего по войскам Красной армии и Военно-морскому флоту заканчивался словами: «В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной армии, кораблям и частям Военно-морского флота, одержавшим эту блестящую победу, – тридцатью артиллерийскими залпами из тысячи орудий».
Вообще-то, в Москве в тот незабываемый вечер было два салюта. Предпоследний был дан в честь освобождения Праги от немецко-фашистских захватчиков. Последним салютом Великой Отечественной стал Салют Победы – тот самый тридцатью залпами из тысячи орудий.
Если накануне Уинстон Черчилль беспокоился, как бы в Лондоне не кончилось пиво, то в Москве вечером 9 мая реально кончилась водка. Не появилась она и на следующий день.
Журналист британских The Sunday Times и ВВС Александр Верт писал: «9 мая 1945 года в Москве было незабываемым днем. Мне еще не приходилось видеть в Москве, чтобы так искренне и непосредственно выражали свою радость два, а может быть, и три миллиона людей, заполнивших в тот вечер Красную площадь… Люди танцевали и пели на улицах; солдат и офицеров обнимали и целовали… они были так счастливы, что им не нужно было даже напиваться, и молодые люди мочились на стены гостиницы „Москва“, на широкие тротуары прямо на глазах у снисходительных милиционеров. Ничего подобного этому в Москве никогда не было. На какое-то время Москва отбросила всякую сдержанность. Такого эффектного фейерверка, как в тот вечер, мне еще не доводилось видеть».
Люди искренне радовались Победе. Радовались новой жизни. И опасались ее. Поэт-фронтовик Давид Самойлов записал в дневнике: «Первый день мира. День радости и новых сомнений. Прежде думалось: буду ли я жить? Теперь – как я буду жить?»
И у каждого в душе комком стояла безумная боль утрат.