«Лолита» должна была заставить нас всех – родителей, социальных работников – с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более здоровом мире.
Реальность ясна и зрима до осязаемости, но сознание так упрямо отторгает эту реальность, что на какое-то мгновение Людмилой овладевает сумасбродная мысль: наверное, она забыла сделать что-то очень и очень важное, и стоит только вспомнить и сделать это «что-то», как всё вернётся, всё будет как прежде! Но мгновение проходит, унося с собой жалкое подобие надежды, и Людмила окончательно трезвеет: нет, ничто и никто уже ничего не изменит. Его нет. И не будет. Ни-ког-да!
Ледяная змейка ужаса пробегает по спине, тело становится чужим и непослушным, и листы, усеянные буквами, цифрами и печатями, рассыпаются по полу. Людмила бессильно опускается в кресло. Как же их много, этих листов! Сколько понадобится времени, чтобы как следует разобраться? Да и хватит ли у неё сил? Неужели прав тот следователь с усталым лицом и холодным взглядом стальных глаз, который бросал ей в лицо тяжёлые, будто каменные, слова:
– Женщина, Вы что себе позволяете? Какое убийство? Что Вы орёте на весь отдел? У Вашего мужа было больное сердце. Он умер от острого нарушения сердечного кровоснабжения. Прочтите заключения судмедэксперта и – до свидания. Никакого уголовного дела никто возбуждать не будет за отсутствием состава преступления. И вообще, выйдите из кабинета. Мне работать надо.
– Я ухожу, но не думайте, что вам всем это так просто сойдёт с рук! – в отчаянии кричала Людмила. – Я добьюсь справедливости! Я буду жаловаться самому Президенту!
– Да жалуйтесь кому угодно, хоть самому Всевышнему. Даже он ответит Вам то же, что и я.
И вот они, ответы на Людмилины письма и жалобы… Их уже более десятка. Одни лаконичные, всего в несколько строк, другие – многословные, с подробным объяснением и даже нотками сочувствия. Но суть всех их одна: состава преступления нет. Но как же так: человек убит, а преступления нет? Или убийство – это только когда топором по темени? А как назвать то, что произошло с Виктором?
Была середина декабря, но день выдался по-осеннему серый и слякотный. Виктор вернулся с работы продрогший, с капельками-бисеринками на некрасиво потемневшей от влаги ондатровой «обманке». На Людмилин вопрос про дела на работе он не отшутился обычным «как сажа бела», и Людмила решила, что у него снова какие-то проблемы на работе.
– Скверная директриса Александра Васильевна! Вечно она придирается к хорошему работнику Виктору Павловичу! Так ведь?
– Александры Васильевны на работе сегодня не было. На совещание уехала. Людочка, поставь чайник, пожалуйста.
– А ужинать?
– Потом, попозже.
Людмила заварила его любимый зелёный чай с мятой, но Виктор сделал всего пару глотков и отодвинул чашку:
– Ты знаешь, недели две тому назад пришла ко мне девочка из девятой школы записаться на гитару. Я сказал, что у нас приём уже закончен и посоветовал ей пойти в Дом творчества. Там Миронович гитару ведёт, если помнишь. Кстати, это мой бывший ученик. Хороший специалист и человек – тоже. Ну а девочка ни в какую: хочу у вас заниматься, и всё тут! И не уходит! Что было делать? Записал. А вот сегодня… Ты представить себе не можешь, что она сегодня рассказала мне! С виду Лена – её зовут Леной – обыкновенная девочка. Про таких говорят «серая мышка». И на занятиях сидела она тихо, как мышка. Только всегда как-то странно смотрела на меня. Я сначала думал, что у меня во внешности непорядок какой: вдруг усы зубной пастой испачканы или галстук криво повязан – и тайком в зеркало поглядывал. Вроде всё нормально, а она смотрит и смотрит!
– Ну и пусть смотрит. Тебе жалко, что ли? – отозвалась возившаяся у плиты Людмила.
– Да взгляд у неё какой-то «гиперболоидный». Ну не очень приятно это, если на тебя так смотрят. А сегодня прихожу я на работу – Лена стоит у дверей моего кабинета. Я даже спросить ничего не успел, а она мне навстречу: «Виктор Павлович, мама хочет выдать меня замуж!»
Я от неожиданности чуть ключи не уронил: какое «замуж» может быть в пятнадцать лет?!
А она стала рассказывать, что у неё от ухажёров отбоя нет, что замуж ей уже не раз предлагали и сейчас какой-то мамин знакомый, очень богатый – его Сергирьяном зовут, – хочет на ней жениться. Вот за этого Сергирьяна мама и решила её выдать. Потом она что-то говорила про отца, который «бросил маму за её запои». А когда я сказал, что в милицию идти надо, она испугалась, что «маму ж тогда посадят!». Не знаю, что тут делать и чем помочь.
– Ну если девочка красивая, то за ней рано начинают ухаживать, – отозвалась Людмила. – Только вот имей в виду, что этим акселераткам с ногами от ушей не очень-то доверять надо. Они тебе такого насочиняют…
– Вот видишь, как ты меня слушала! – обиделся Виктор. – Какая красивая? Какая акселератка? Я же тебе сказал: серая мышка, несчастный ребёнок!
Людмила недоуменно пожала плечами:
– В таком случае о каких многочисленных поклонниках и целых очередях желающих жениться может идти речь? А если ещё учесть, что Елена несовершеннолетняя, то вообще абсурд какой-то получается. А вернее, преступление.
– Вот я и хочу посоветоваться с тобой. Может, и правда в милицию обратиться? Там у них специальный отдел есть по борьбе с торговлей людьми.
– Ну я не знаю. Меня вот что удивляет: почему этот, как ты говоришь, несчастный ребёнок доверился тебе, практически чужому человеку, к тому же мужчине?
– А она говорила, что у неё совсем нет друзей, что она никуда не ходит и что ей очень плохо. И ты, Люда, к тому же ещё одно постоянно забываешь: я всё-таки, прости за нескромность, личность не рядовая. Конечно, я не Пушкин, но поэт вроде неплохой. А у нас многие убеждены, что пишущие люди способны решить любые жизненные проблемы. Помнишь, как писателей ещё не очень давно называли? Инженеры человеческих душ!
– Послушай, инженер человеческих душ, – улыбнулась Людмила, – а позволь-ка ты мне поприсутствовать на твоих занятиях. Уж очень мне хочется увидеть эту девочку! Вот в субботу я и прикачу к тебе, если ты, конечно, не против. Представишь меня как психолога. Я попробую поговорить с девочкой. Ну а потом вместе подумаем, как помочь этой потенциальной Сергирьяновой (и что за имя такое?) невесте. Лады?
Занятия двух кружков – игры на гитаре и стихосложения, – которыми руководил Виктор, проходили в Доме культуры. В этот день детей на занятиях было человек десять: четверо мальчиков, остальные – девочки. Людмила уселась в кресло перед журнальным столиком и, сделав вид, будто углубилась в чтение, незаметно стала наблюдать за учениками. Елену Порченко она узнала не только и не столько по описанию Виктора: эта девочка как-то необъяснимо «выпадала» из группы подростков. Её присутствие здесь казалось случайным и даже неуместным. Сутуловатая, с плоским, без тени румянца лицом, неулыбчивая, чем-то озабоченная. И этот её непонятный взгляд… Ноги? Ноги уж точно не от ушей. Впрочем, она пришла на занятия то ли в брюках, то ли в джинсах, собранных «в гармошку». В общем, маленькое жалкое существо, обиженное судьбой.
После занятий Виктор попросил Порченко остаться:
– Лена, вот Людмила Петровна хочет с тобой поговорить. Она психолог. Ты расскажешь ей то, что рассказывала мне, и мы вместе тебе поможем.
– Нет-нет, спасибо! Ничего не надо! – воскликнула Порченко и заторопилась к выходу.
– Но ты ведь сама просила тебе помочь. Вот Людмила Петровна специально и приехала. Или ты действительно замуж собралась?
Порченко уставилась на Людмилу немигающим взглядом дегтярно-чёрных глаз:
– И Вам спасибо, конечно, но… про замуж мама просто пошутила. Можно я пойду, а то мне ещё уроки надо делать?
«А ведь девочка очень близорука, – отметила про себя Людмила. – Вот откуда у неё этот “гиперболоидный” взгляд, который так смущал Виктора! Близорукие обычно или щурятся, или, наоборот, вот так широко распахивают глаза, стараясь скрыть свой недостаток. Вот уж действительно бедолага! Неужели и вправду какой-то негодяй польстился на этого ребёнка? Да, с виду Елена – ребёнок. Только вот голос у неё… Это голос не девочки-подростка, а зрелой, много пожившей и много пережившей женщины». И всё-таки не голос (Людмила ведь только сейчас его услышала), а что-то другое, неприятное, с самого первого мгновения насторожило Людмилу в Лене Порченко. Но что? Как ни старалась она это понять, так и не смогла. На память приходило только одно: странная, очень странная девочка…
Когда Порченко ушла, Людмила укоризненно взглянула на мужа:
– Ну представляешь, как бы ты выглядел, если бы пошёл в милицию? Ведь, скорее всего, твоя Лена всё выдумала.
– Но зачем ей это? – недоуменно пожал плечами Виктор.
– Ты плохо разбираешься в женской психологии, друг мой. А ведь Елена Порченко уже не ребёнок, несмотря на свой полудетский внешний вид. В этом возрасте каждая девочка любой ценой хочет привлечь внимание окружающих, выделиться из массы. Так что давай-ка не будем лезть в это сомнительное дело. Ты и так вечно попадаешь в какие-то нелепые ситуации. К тебе пришли учиться игре на гитаре, вот и учи. А всё остальное тебя не должно касаться. Витя, ты, пожалуйста, не обижайся, но порой твоя наивность удивляет меня. Вот хотя бы твои последние стихи. Сколько раз я просила тебя больше никогда не трогать эту тему, а ты снова за своё! Ты мне напоминаешь Дон Кихота, воюющего с ветряными мельницами. Тебе ещё мало того, что с тобой тогда сделали? Разве здесь бы ты сидел, если бы не твоё «сомнительное прошлое»?
– Ну, хватит! Мне надоел твой менторский тон! А особенно надоело то, что ты пытаешься указывать, о чём мне можно писать, а о чём нельзя! И без тебя цензоров хватает!
Тогда они серьёзно поссорились. Людмила назвала мужа инфантилом и размазнёй. А он её – бревном бесчувственным. Почти неделю друг с другом не разговаривали. Потом помирились, конечно, но про Елену Порченко разговора больше не заводили. Правда, пару раз Людмила видела её сидящей на первых рядах во время творческих встреч Виктора, а на его сольном концерте в ДК она даже угостила конфетами эту чем-то сильно расстроенную «серую мышку».
Елене было всего тринадцать лет, когда в очередной раз «заболевшая» мать отправила её к «одному хорошему человеку»:
– Ты только слушайся дядю Петю и делай всё, что он попросит, – пряча глаза, сказала она. – Если дядя Петя будет доволен, я куплю тебе… что скажешь, то и куплю.
Елену удивила абсолютно несвойственная мамаше щедрость. Удивила и насторожила. «Наверное, этот дядя Петя живёт один, а убираться ленится, вот и придётся мне чистить заросшую грязью квартиру, – с неудовольствием думала Елена. – Если так, то уж заставлю мамашу раскошелиться».
Но «хороший человек» дядя Петя пригласил Елену вовсе не для того, чтобы она убрала в квартире, кстати, ничуть и не запущенной. Сначала он угостил её чаем с конфетами, а потом стал делать то, что делал когда-то с ней, тогда девятилетней, дядя Лёня, мамин старший брат…
Прошло, наверное, с полгода, прежде чем она смирилась со своей «работой». Но скоро этой работе конец. У неё начнётся новая жизнь. Как же всё-таки хорошо, что она сумела сохранить свою невинность. Истинную цену этой «невинности» знает только сама она, а другим знать незачем. Да, как это ни удивительно в её положении, Елена физиологически девственница! Конечно, спасибо мамаше, но это вовсе не значит, что в знак благодарности Елена позволит ей распоряжаться принадлежащим Елене сокровищем. Мать собралась продать это «сокровище» Сергирьяну, тому самому, который, как сказала Елена Виктору Павловичу, хочет жениться на ней. Какое там «жениться»! Он просто зажрался, и ему в его пятьдесят с хвостом захотелось девственницу. Елена нужна ему для одноразового пользования. Интересно, неужели он не мог через интернет найти девственницу? Там же сплошь и рядом объявления о продаже этой самой ценности… Хотя, наверное, боится засветиться как-либо. Ведь он тоже какой-то «крутой». Этот сытый кот уже два месяца захаживает к ним домой и не перестаёт выставлять напоказ свою щедрость. Когда он пришёл в первый раз, Лена подумала, что это очередной мамашин кавалер, хотя слегка удивилась: он не был похож на обычных её ухажёров – полупьяных и вечно небритых. Этот был не только чисто выбрит и хорошо одет, но и благоухал каким-то, наверное, очень дорогим парфюмом. Он выложил на стол богатое угощение, потом достал из барсетки толстый бумажник, раскрыл его так, чтобы видны были не только белорусские деньги, но и доллары, покопался в нём и, протянув Елене стотысячную купюру, сказал: «Сходи за мороженым и немного погуляй, а нам с мамой надо поговорить». Елена понимающе улыбнулась: мол, знаем мы эти «разговоры». И мамаша знает, что Елена знает. Но с неё как с гуся вода. Ей, похоже, никогда стыдно не бывает.
Елена ушла, не догадываясь, что между матерью и Сергирьяном в самом деле произойдёт разговор, а вернее, будет заключён договор о продаже Елениного «сокровища». Такое вот «замужество» светило Елене. А Виктору Павловичу она соврала. На ней не только Сергирьян, но и вообще никто не собирался жениться. Да и липнуть никто не липнул. Просто ей хотелось цену себе набить.
Но нет, не видать Сергирьяну желанного! Теперь-то Елена знает, что каждому мужчине хочется быть первым. И Виктору Павловичу, конечно, тоже этого хочется. У своей-то он вряд ли первым был. Ведь это её он увёл у «серьёзного человека». А вдруг он ни у одной из своих женщин первым не был?! И если это так, то ему обязательно захочется! Ведь он тоже мужчина. И какие удивительные у него глаза! Наверное, про такие говорят «миндалевидные». И цвет очень интересный: по медовой радужке россыпь мелких чёрных точек. Он такой смешной: верит всему, что Елена ему говорит. Нет, всей правды о ней он никогда не узнает. И вообще никто не узнает. Не станут же те, кто пользовался ею, распространяться. Они же не дураки: знают прекрасно, что бывает за совращение несовершеннолетних.
Однажды Виктор забыл дома свой «Сименс». Людмила никогда не имела привычки заглядывать в телефон мужа. Наверное, не изменила бы этой привычке и сейчас. Но как прикажете поступить, если в течение какого-то получаса она услышала пять… нет, шесть сигналов о поступивших сообщениях. На седьмом Людмила не выдержала: а вдруг что-то неотложное, мало ли? Недаром же кто-то так настойчиво добивается внимания Виктора. Она взяла телефон и нажала кнопку сообщений… Вы, конечно же, слышали выражение «сердце у горла»? Людмила тоже слышала. Но одно дело слышать, а совсем иное почувствовать, как твоё сердце, вопреки законам физиологии, срывается со своего привычного места и, перекрывая дыхание, подбирается к горлу. А во рту сухая полынная горечь…
Что делать? Бросить этот проклятущий телефон оземь, чтобы он разлетелся вдребезги? Только что от этого изменится? Нет уж, коль суждено ей испить эту чашу, то она выпьет её одним глотком.
Итак, что там дальше? Ого! «Скажи, что это пройдёт! Я уже больше так не могу!» «Я знаю, что мы были бы счастливы, Витенька!» «Я хочу от тебя ребёнка, очень хочу!» «Я буду ждать и любить тебя всегда!»
Нет, хватит! С неё хватит! Вот так-то бывает в жизни. Двадцать пять лет прожили! Двух сыновей вырастили! Хотя чему тут удивляться? Банальная история. И банальная истина: все мужики – кобели.
Весь день Людмила металась по квартире, вслух задавала себе вопросы и сама же отвечала на них, лихорадочно собирая вещи мужа и беспорядочно запихивая их в огромную дорожную сумку.
Как только Виктор переступил порог, Людмила молча протянула ему телефон и жестом показала на туго набитую сумку.
Виктор шагнул навстречу и попытался положить руку на её плечо:
– Я, конечно, виноват, что не рассказал тебе всё сразу, но я собирался. Выслушай меня, пожалуйста. Это совсем не то…
Людмила резко оттолкнула его руку и продолжила начатую им фразу:
– Ну да. Это, конечно же, совсем не то, что я подумала. Так ведь?
– Да, это совсем не то, что ты подумала! Я очень прошу: выслушай меня! Ты помнишь ту девочку, Лену Порченко, которую мама вроде замуж выдать собиралась? Ты ещё на зимних каникулах посмотреть на неё приезжала.
– Помню, конечно. Но какое отношение она имеет к твоей любовнице?
– Люда, да пойми же ты наконец: нет у меня никакой любовницы! Все эти СМС мне шлёт та самая Лена Порченко! Мне надо было сразу тебе всё рассказать, но я ж тебя не один год знаю. Ты меня фантазёром называешь, а сама иногда на пустом месте напридумываешь себе такого, что не всякому фантасту под силу. А потом сама в свои фантазии поверишь и будешь мучиться. Я хотел сам с этой Леной разобраться, но раз так вышло…
– Ну, всё! – сердито прищурилась Людмила. – Хватит. Твои способности к сочинительству я, конечно же, ценю, но имей же совесть. Как это ребёнок может хотеть ребёнка да к тому же, прости, от пожилого мужика с брюшком?
– Люда, я обращаюсь к тебе в последний раз. Пожалуйста, усмири свою гордость, набери этот номер. Хотя постой, я наберу сам его со своего телефона, а ты послушаешь и убедишься, что я говорю правду!
Несколько минут в душе Людмилы боролись противоречивые чувства: боль, обида, уязвлённая гордость и – надежда. Наконец, страдая от унижения, она нажала кнопку вызова. Ответ последовал мгновенно:
– Виктор Павлович – Вы?! Ты… Вы всё-таки позвонили! Вы не представляете, как я рада Вас слышать!
Да, это была она, неприметная девочка с голосом много пожившей и многое пережившей женщины. Это была та самая «серая мышка», «несчастное, обиженное судьбой существо»!
Свой вопрос Людмила задала уже чисто механически:
– Лена, так это ты?! И это ты шлёшь такие сообщения моему мужу?!
– Оп-па! Жена объявилась! – голос зрелой женщины из радостного превратился в насмешливый. – А я Вас тогда ещё срисовала, когда Вы под видом психолога на занятия приезжали. Ну да, это я. А пишу потому, что люблю Вит… Виктора Павловича. Надеюсь, он меня – тоже. Обычная ситуация.
Сражённая наглостью «несчастного существа», Людмила не могла вымолвить ни слова. Как же это? Пятнадцатилетняя девочка с голосом зрелой женщины предлагает себя пятидесятилетнему мужчине?! Нет, никогда Людмиле не понять этого! Наверное, она отстала от жизни. А может, это всего лишь розыгрыш? Шутка? Но если и шутка, то очень жестокая.
– Но, Витя, с этим же надо что-то делать! Это надо прекратить! Я сейчас же…
– Подожди, – остановил Виктор раскрасневшуюся от волнения жену, которая, похоже, куда-то вознамерилась бежать, – я попробую ещё раз поговорить с ней. Мне самому это уже костью в горле.
Из записей Виктора Вардомацкого
Это началось совсем недавно и совсем неожиданно для меня.
После занятий, когда все уже разошлись, эта девочка осталась сидеть в кабинете. Я вопросительно взглянул на неё:
– Лена, у тебя ко мне какие-либо вопросы?
Она подошла ко мне и протянула вдвое сложенный листок:
– Виктор Павлович, посмотрите, пожалуйста. Это моё стихотворение. Я старалась правильно подбирать рифмы и ритм соблюдала.
Я удивился:
– Ты пишешь стихи? И давно? Почему тогда на гитару записалась, а не на стихосложение?
Она пожала плечами:
– Да на гитаре играть я давно мечтала научиться. А стихи только начинаю писать. Так что можете считать меня начинающей поэтессой. Это стихотворение – одно из самых первых.
Она уселась напротив и стала лениво перебирать струны гитары.
Я даже улыбнулся про себя: ничего себе самомнение, – поэтесса она! – но вслух произнёс:
– Ну тогда с почином тебя! Посмотрим, что мы имеем. – Я развернул листок, пробежал по неровно написанным строчкам, и как-то не по себе стало:
Я люблю Вас давно и навеки,
Я ревную Вас к Вашей жене,
Нет прекрасней, чем Вы, человека,
И я часто Вас вижу во сне.
Вам хотела бы тоже я сниться,
Если большего с Вами нельзя.
Рвётся сердце испуганной птицей,
Застилают мне слёзы глаза.
Порченко подождала, пока я прочёл её творение, отложила гитару в сторону, обошла стол, за которым я сидел, и прижалась грудью к моему плечу:
– Ну и как Вам мой почин?
В первую минуту я не мог найти нужных слов и начал растерянно бормотать про рифму, ритм, художественные средства. Порченко перебила меня:
– Ну а в общем-то Вам нравится?
– Лена, – я наконец оправился от смущения, – а почему ты выбрала для своего стихотворения такую тему?
Порченко улыбнулась:
– Да просто моя одноклассница влюбилась в женатого мужчину и хочет ему об этом сказать стихами, а стихов писать не умеет, вот и попросила меня.
– Не понял, а зачем твоей однокласснице женатый мужчина? Ей ровесников мало, что ли?
Порченко скривила тонкие бледно-розовые губы:
– Ой, они все такие дебилы…
Домой Порченко возвращалась в приподнятом настроении. Кажется, лёд тронулся! Когда она показала Вардомацкому своё стихотворение, он смутился. Покраснел даже. А когда «случайно» прикоснулась к его плечу грудью, то заметила, как он вздрогнул. Поплыл!.. В тот момент ей захотелось впиться в его яркие губы под пушистой полоской усов, зажечь в глазах этого человека огонь страсти, подчинить его себе, как подчиняла до этого многих других, вот таких же взрослых солидных мужчин. И это желание было таким острым, что она еле-еле держала себя. Нет, ещё не время! Не стоит торопить события. Никуда он от неё не денется! Против молодости ни один мужик не устоит. Каждому хочется прикоснуться к свежести и невинности. А любителями невинность дорого ценится. И чем старше «любитель», тем выше цена. Кто-кто, а Лена Порченко это уж точно знает. Помнится, она однажды разыграла свою мамашу, сказав, что с одним из клиентов она перестаралась и тот не сдержался. И вот, мол, теперь «доча» – как в минуты хорошего настроения называла её мамаша – уже не девочка. Ой, что с маман начало твориться! Она рвала волосы (не на своей, а на её, Лениной, голове) и орала так, что, наверное, во всём доме было слышно:
– Ты чё натворила?! Чё я теперь Сергирьяну скажу?!
– Скажешь, что передумала.
– Заткнись, уродина! Кому ты теперь нужна будешь? У тебя только одна эта гордость и была – твоя типа девственность! Ты знаешь, сколько Сергирьян за неё заплатить обещал?! Тебе и не снилось! Да я и аванс уже взяла. Ну всё! Этому козлу, что тебя …, я голову оторву! Я ему напомню про договор! Так напомню, что он у меня или раскошелится по полной, или сядет и тоже по полной! А тебя, дуру, сколько раз учила: подставляй чё угодно, но ТАМ чтобы на месте всё было, пока найдём кого надо! Так вот я нашла, а ты чё натворила?!
– Да успокойся ты, всё на месте! – скорее от боли, чем от желания оправдаться крикнула Елена, высвобождая свои волосы из цепких мамашиных рук.
Она только тогда поняла, почему никто из «козлов», к которым отправляла её мамаша, на это самое «дорогое» не позарился. «Козлы» заставляли её делать им разные гадости и говорили тоже гадости, ощупывали Еленино тело и… всё! И платили деньги. До некоторого времени у Елены эти «козлиные» манипуляции вызывали только лишь отвращение. Потом её занятие стало даже нравиться ей. Вернее, ей нравилось видеть, как недавно важное лицо какого-либо солидного мужчины начальственного вида постепенно становилось растерянным, приобретало расслабленное, глуповато-безмятежное выражение, и недавно строгий и серьёзный человек превращался в самца, раба единственной своей страсти: дыхание его учащалось, глаза покрывались влажной плёнкой, а из груди рвались глухие стоны и нечленораздельные звуки, похожие на мольбу.
А однажды, во время очередного «сеанса», её пронзило острое, неведомое ранее ощущение: горячая волна прокатилась по всему телу, обожгла поясницу, замерла там, в самом низу, и Елене безудержно захотелось всего, но, конечно же, не с этим толстопузым слюнявым уродом.
В тот же вечер прямо на улице она остановила симпатичного парня. Уже начало смеркаться, и Елена, сделав вид, что ей страшно, попросила:
– Молодой человек, если Вы, конечно, не боитесь темноты, проводите меня, пожалуйста. Тут совсем недалеко.
Ну какой же молодой человек в такой ситуации скажет, что он боится темноты, если даже на самом деле он её боится панически?
Парень, назвавшийся Димой, проводил Елену до самого подъезда их дома и с радостью откликнулся на приглашение выпить чашечку кофе, который Лена пообещала ему приготовить собственноручно, так как «предков дома нет и сегодня не будет».
Всё началось вроде нормально, но уже через несколько минут Порченко с удивлением обнаружила, что молодой человек не вызывает в ней никакого желания и не вызывает именно потому, что он… молодой. Она привыкла, что её раздевают и ласкают мужчины, которым «далеко за», и движения их рук умелые и уверенные и порой довольно грубые. А этот дрожал, как цуцик, суетился и потел. Ей стало противно, она оттолкнула его. Именно в тот вечер Елена поняла, что ей хочется зрелого мужчину. Она даже мысленно нарисовала его портрет. Это крупный, но стройный мужчина с проседью в тёмных волосах, похожих из-за этого на мех чернобурки. У него сильные руки, твёрдо очерченные губы и карие глаза. А сосунки её ни капельки не возбуждают. Но и среди этих мамашиных протеже никого похожего на составленный Еленой образ не было. И вот он, Вардомацкий. Впервые увидев его так близко, как никогда ранее не приходилось, Порченко сказала себе: «Вот тот, кто мне нужен, и он будет моим». Спасибо Борчику за его «задание», которого Елена, конечно же, теперь и не подумает выполнять. То есть она постарается, чтобы Вардомацкий захотел её, но вовсе не для того, чтобы его «подставить», как выразился Борчик.