Среди осужденных Иркутской области проводится конкурс «Искусство за колючей проволокой имеет право на жизнь». Инициатор мероприятия – главк, спустивший на места бумагу – положение о конкурсе.
В мой кабинет заглядывает заместитель начальника отдела по воспитательной работе среди осужденных Юрий Михно.
– Александр Викторович, если есть желание посмотреть на работы, которые мы представим на выставку, то милости просим в наш кабинет – из колоний прислали первые картины и поделки. Очень интересные работы. Советую посмотреть, – и сделав паузу, добавил. – Кстати, как насчет журналистов?
– Каких журналистов?
– Ну… мы будем приглашать прессу? Освещать мероприятие…
Поднимаюсь на этаж выше, в отдел воспитательной работы. Начальник отдела Александр Плахотин задумчиво разглядывает окно, открывающее вид на крышу конференц-зала ГУИН. Вокруг, на столах, стульях и даже на полу громоздятся картины в массивных рамках. Увидев меня, хозяин кабинета оживляется.
– Вот смотри, Александр Викторович, какая большая работа предстоит жюри: из всех этих картин нужно выбрать три лучшие, которые отправятся на всероссийский конкурс в Рязань. Лично мне нравится вот этот пейзаж. Зимний лес, сугробы, поляна, на которой стоит одинокое дерево. И вдалеке – сам лес. Посмотри, какую тень отбрасывает это одинокое дерево – слишком большую, широкую тень, какой в природе не бывает. А ведь это, я думаю, аллегория: в этой картине осужденный показал свою собственную жизнь, свою судьбу, и то, что ожидает его впереди. Это дерево – он сам. Стоит-растет один на поляне – попал в колонию, где каждый сам за себя. Жирная тень – черная полоса его жизни. А что его ждет? Синее небо – смотри, сколько места оно занимает в картине: почти половину полотна.
– Синее небо? В каком смысле.
– В самом прямом. Ну ладно, не буду интриговать. Все гораздо проще, – еще раз глянув на картину, он обронил, – проще и сложнее одновременно. Я знаю, что дни человека, который написал эту картину, сочтены. Это осужденный из колонии-больницы для туберкулезников. Как мне позвонили и сказали, у него уже разлагаются легкие… он в палате смертников. Ему осталось жить всего несколько дней. Может быть, мы вот стоим, рассматриваем его картину, а он уже…
Я внимательно посмотрел на Плахотина, который никогда не отличался сентиментальностью.
– Смотри, сколько здесь картин, – продолжил он, – и по каждой из них можно узнать, за что сидит ее автор. Даже сколько осталось ему отсидеть – тоже можно узнать. Ну вот, например, болото с редким лесом, вдали – горы. Горы – это большой срок. Небо в тучах – значит, ничего хорошего этот осужденный от жизни уже не ждет. По крайней мере, в ближайшие годы.
– А что ты скажешь про эту картину?
– Про натюрморт? Виноград, бананы на фоне вазы. И длинные шторы, скрывающие окно. Гм… занятно. Занятно то, что эту картинку прислали из тулунской тюрьмы. А я на сто процентов уверен, что человек, отбывающий срок в тюрьме, будет думать о чем угодно, но только не о винограде. Возможно, он думает о еде. Хорошо, согласен. Но виноград – а здесь нарисована крупная, на полкартины гроздь – виноград-то – это не еда. Виноградом не наешься. Наешься другой, более приземленной пищей. Так что я полагаю, автор картины скорее срисовал ее откуда-то. А думает он на самом деле о чем-то другом.
Дверь, скрипнув в петлях, впустила в недра кабинета воспитательной работы очередного посетителя.
– Проходи, Генрих Иванович. Что у тебя там? Картина? Ты не первый сегодня, вон смотри, сколько нам за день принесли уже.
Посмотрев в мою сторону, Плахотин пояснил:
– Вот с третьей колонии человек приехал – тоже представляют на конкурс полотно, – и уже обращаясь к представителю колонии, он спросил. – Кто у вас там рисовал?
– У нас в колонии один художник…
– Этот, что ли… ну, я понял. Так он как у вас рисует – срисовывает откуда?
– У него слайды есть. С пейзажами.
– Понятно. Слушай, Генрих Иванович, очень хорошо, что ты к нам зашел. А я хотел тебя увидеть вот по какому поводу. Ты случайно не подскажешь: ваша колония недавно не посылала некоего осужденного Барабанова заготавливать в Красноярский край сельхозпродукты для колонии?
– Осужденного? На заготовку? Да нет, никого мы никуда не посылали.
– Я так и думал. Значит, не посылали?
– Конечно, нет. Мы еще не рехнулись, чтобы зэков на заготовки отправлять.
– А этот Барабанов… он, случайно, не бывший мэр. Какого-то города в Красноярском крае?
– Есть такой. Был мэром. Сидит за заказное убийство. А в чем вопрос-то?
– В том и вопрос, что вот передо мной на столе письмо из Красноярского края. Написал его… впрочем, послушай, вот что он пишет: «В ГУИН по Иркутской области. Хочу довести до вашего сведения, что на днях в наш город приезжал бывший мэр Барабанов, который отбывает наказание в одной из колоний Иркутской области. Встретив его на улице, я удивился и поинтересовался, как он здесь оказался и что делает в городе. На что Барабанов ответил, что он был делегирован сюда колонией и приехал решать вопросы обеспечения исправительного учреждения сельхозпродукцией, выращиваемой в нашем районе. Поэтому хочу спросить: как могло такое случиться, что заготовкой сельхозпродукции занимаются осужденные, такие как Барабанов. С каких это пор их так свободно выпускают за колючую проволоку, где они должны отбывать наказание до окончания срока? И еще хочу сообщить о том, что на самом деле Барабанов никакую заготовку сельхозпродуктов в нашем городе не проводил. А вместо этого он собрал здесь свою братву и стал решать вопрос: как быстрее ему выйти из колонии. Для этого они решили фальсифицировать справку о якобы тяжелом заболевании Барабанова, которую он увез в колонию. Прошу проверить все сообщенные мною факты. Полковник КГБ на пенсии Фоменко».
Закончив цитировать, майор Плахотин с улыбкой посмотрел на собеседника. В ответ последний развел руками.
– В свой город Барабанов ездил на законных основаниях. За примерное поведение заслужил отпуск. Но никак не на заготовку сельхозпродуктов он ездил.
– Ну, понятно… Приехал на родину, встретил на улице отставного полковника КГБ. Тот, видимо, еще старой закалки: почему да отчего, и дескать – тебе сидеть еще и сидеть. Сразу за ручку и бумагу, которые у него, наверное, всегда при себе. А тот возьми и ляпни: приехал, мол, на заготовки. Кхе-кхе… А вот другой вопрос, действительно, серьезный: какую такую справку он привез с собой?
– Ни о какой справке не слышал.
– Надо узнать, Генрих Иванович.
– Узнаю.
Еще раз окинув взглядом картины, я вышел из кабинета. Спускаясь на свой этаж, я вдруг вспомнил, где еще раньше слышал про этого Барабанова. С бывшим мэром встречался московский корреспондент журнала «Шпигель» Уве Клуссманн. Немецкий журналист прибыл в Иркутск на два дня – специально для посещения колонии № 3. В ней отбывают наказание только бывшие сотрудники госаппарата и силовых структур. До недавнего времени иркутская колония № 3 являлась в стране единственным исправительным учреждением, где отбывали свои сроки такие осужденные. В конце 1990‑х годов где-то на западе России создали еще три колонии для госслужащих, но все три – общего режима, куда отправляют за менее тяжкие преступления. Колония в Иркутске – строго режима. Сюда попадают на длительные срока.
Поэтому интерес представителей доморощенной и зарубежной прессы к иркутской колонии вполне объясним. В тот день Уве Клуссманн, пройдя кордон из стальных дверей, оказавшись наконец на территории исправительного учреждения, задал мне вопрос о Сухомлинском.
– Кто это такой?
На фасаде одного из корпусов крепился огромный плакат, поучавший осужденных, как надо жить, и подпись под текстом: «Сухомлинский».
– Дзержинского знаю, а вот Сухомлинского – нет, – развел руками немец.
– Это педагог, воспитатель.
Немецкий журналист вполне понятно говорит по-русски, поэтому общается без переводчика. Оглядевшись, он нашел новый плакат, заинтересовавший его.
– «Как стать настоящим человеком», – прочитал Уве, разглядывая с десяток пунктов-рекомендаций.
Достав блокнот, он пробормотал:
– Это очень интересно. Надо записать. Кстати, а кто автор уже этого плаката?
– Дейл Карнеги, – подхватил вопрос заместитель начальника колонии Александр Иванович Ильин.
– Кто-кто? – переспросил корреспондент.
– Карнеги. Дейл, – уже с паузой, опять ответил Ильин. – Знаете такого?
Поднявшись по крутой лестнице, мы зашли в библиотеку. За стойкой на выдаче книг стоял среднерослый осужденный в черной робе с нашитой на груди биркой.
– А что читают? – поинтересовался иностранец.
– Да что читают… про самих себя читают! «Записки из мертвого дома» – вот что читают, – опять отозвался Ильин.
Выйдя из библиотеки, зашли в молельную комнату, потом в один из отрядов, затем – в столовую.
Когда «экскурсия» по недрам исправительного заведения подошла к концу, начальник колонии Валентин Иванович Степанченко распорядился привести кого-нибудь из осужденных.
– Разговаривать с ними будете? Как живут здесь, нет ли жалоб у них?
Журналист кивнул головой.
– Ну, хорошо, тогда ты, – и полковник обратился к стоявшему рядом сотруднику, – приведи… гм, знаешь кого приведи… там у нас два бывших мэра сидят – их веди, и еще одного приведи…
Полковник назвал фамилию.
Спустя пять минут в тесное помещение зашли трое осужденных. Сели на скамью, напротив – журналист.
– Можно я вас расспрошу, – начинает Уве, – вот вы, например, как сюда попали?
Сидящий по левую руку от журналиста осужденный нехотя отвечает:
– За утечку информации.
– А где вы работали?
– В ФАПСИ.
– Это федеральное агентство правительственной связи? Правильно я понял? Вы там работали?
– Да, именно там.
– А куда утекала информация?
– В БНД.
– В БНД? В разведслужбу эФ-эР-Гэ?
– Совершенно верно.
Ошалев от того, что перед ним сидит немецкий шпион, корреспондент «Шпигеля» решается произнести то, о чем он думает в этот момент, вслух:
– Значит, вы – немецкий шпион!
– По приговору суда – да.
Уве Клуссманн переводит дух, собираясь с мыслями. Для немецкого журналиста встретить в русской колонии немецкого шпиона – настоящая удача.
– А вы по национальности… кто? – продолжает интервью корреспондент.
– Русский.
– А в Германии бывали?
– Я родился там.
– О, неужели?
– Да, я жил в Германии. До девяти лет. Вместе с родителями.
– А с какого вы года рождения?
– Сорок девятого.
– Ваш отец был военный?
– Да.
– И проходил службу в Германии?
– Совершенно верно.
– А потом…
– Потом мы уехали в Россию – тогда еще Советский Союз.
Записывая ответы собеседника в блокнот, журналист не удерживается от комментария:
– Девять лет – это много. И у вас, конечно, остались хорошие воспоминания о Германии? Да? У вас там были друзья?
– Ну, как вам сказать. Я уже ничего не помню о том периоде. Давно это было.
– А немецкий язык вы знаете?
– Знал раньше. Но тоже уже не помню.
– А сейчас, когда вы находитесь в колонии, и осуждены за передачу данных германским спецслужбам, Германия вам как-то и чем-то помогает?
– Нет, не помогает. Ну, если бы я действительно работал на германскую разведку, то полагаю, что ваша страна сейчас бы обо мне не забыла.
Второй из троих осужденных, вызванных на интервью, оказался более разговорчивым.
– Записывайте, – сказал он, – мне скрывать нечего. Я занимал должность мэра в одном из городов Сибири. И вместе со своими помощниками вскрыл большие нарушения, которые происходили в нашем городе. Несколько фирм незаконным путем приватизировали почти все промышленные предприятия в городе. Нажили на этом огромные состояния. Я обратился в прокуратуру города, но прокурор спустил мою инициативу на тормозах. Попросту он отказался заниматься этим делом. Я написал в Генеральную прокуратуру, которая взяла под защиту прокурора города и тоже отказалась давать ход делу. А потом меня обвинили…
– В чем обвинили?
– Мне скрывать нечего, я этой взятки не получал…
– Это интересно, – пробормотал Уве, и посмотрел на третьего осужденного. – А вы за что сидите?
– За обвинение в заказном убийстве.
– Кого убили? Если можно узнать, – добавил журналист.
– Я не хочу об этом говорить.
– А где работали?
– Я был мэром в Красноярском крае.
– И на сколько лет вас осудили?
– На двенадцать.
– А чем вы занимаетесь в колонии? Вы где-нибудь здесь работаете?
– Работаю. В тарном цехе.
– В какой должности?
– По рабочей специальности. А вообще я больше не хотел бы ни о чем разговаривать. Все здесь нормально. Кормят хорошо, работу предоставляют. Что еще нужно? Поскорее отбыть срок и вернуться домой.
– А как это можно – поскорее?
– Ну, хорошо вести себя, не нарушать дисциплину, и тогда тебя смогут перевести на условно-досрочное освобождение.
…Выходим из зоны. Гремят тяжелые двери, оббивающие металлические косяки. Где-то лают собаки.
Начальник колонии Валентин Иванович Степанченко приглашает в свой кабинет. Снимает с телефонного аппарата трубку и командует невидимому абоненту:
– Отправляй его в мой кабинет.
Через несколько минут в дверях появляется человек в робе.
– Вызывали, гражданин полковник?
– Вызывал. Вот из Москвы приехал корреспондент журнала «Шпигель», если хочешь, можешь с ним пообщаться. Можешь на что-нибудь пожаловаться… если желаешь.
– Ни на что не буду жаловаться, все устраивает.
Валентин Иванович с удивлением смотрит на осужденного.
– Я Уве Клуссманн, журнал «Шпигель», московское бюро, – говорит корреспондент, – вас можно расспросить? Можно вас сфотографировать? Я буду писать статью об этой колонии.
– Фотографировать? Ни в коем случае!
– Почему?
– Меня в Москве многие знают…
– А можно спросить вашу фамилию?
– Да не скажу! Ни за что на свете.
– Статья выйдет в журнале «Шпигель». Это немецкий журнал… его в Москве не читают.
– «Шпигель»? Да очень хорошо читают… мои бывшие коллеги.
– Ваши коллеги? А где вы работали?
– В КГБ, сейчас это ФСБ.
– И в КГБ читают «Шпигель»?
– О, еще как читают! Там все читают!
– А можно вас еще спросить: вы кем там работали?
– Послушайте, что вы мне все вопросы задаете? У вас там, наверное, где-то микрофон спрятан. Да?
– Нет, нет. Никакого микрофона. Я спрашиваю вас просто так.
– Как – нет микрофона? Уж меня-то вы не обманывайте. Я двадцать лет в КГБ проработал, знаю, как это делается.
– А сейчас прочему вы здесь?
– Как – почему? По приговору. Осужден на четыре года. Сейчас перевелся на условно-досрочное освобождение – в колонию-поселение. Интервью не хочу давать принципиально: у меня в Москве много знакомых, прочитают, увидят, пойдут слухи, сплетни. А зачем мне это? Потому что после освобождения я рассчитываю вернуться на свою работу.
Журналист оглянулся на полковника Степанченко.
– Поселение находится при нашей колонии, – пояснил Валентин Иванович.
Когда осужденный вышел из кабинета, полковник добавил:
– Сидит за взятку. Занимал в ФСБ крупную должность.
– Он говорит, что хочет вернуться на свою должность? А сможет он это сделать?
– Не знаю. Но раз так говорит, значит, на что-то рассчитывает.
Уже на улице, когда мы вышли за пределы двора, примыкающего к штабному зданию, Уве поделился первыми впечатлениями:
– Я уже знаю, как начну свою статью. Начну с рассказа о том парне, который работал на немецкую разведку. Интересный случай! Так и напишу: «Он родился в Германии, а теперь сидит в русской тюрьме!» Думаю, он действительно сотрудничал… что-то у него такое было с ними. Они ведь тоже психологи: ищут тех, кто бывал в Германии, оставил о ней приятные воспоминания…
На какой-то момент смолкнув, он вдруг всплеснул руками:
– А скажите, это вы специально подстроили: немецкий журналист берет интервью у немецкого шпиона. Ха-ха, это очень забавно!
Прощаясь, Уве обещал выслать номер журнала, в котором будет напечатана статья о колонии.
Спустя месяц в моем кабинете раздался телефонный звонок, напомнивший о той «экскурсии» по зоне.
– Алло? Это Александр Викторович? Вас беспокоит корреспондент швейцарской газеты «Вельтвохе» Штефан Хилле. Я и мой фотограф Александра Штарк хотели бы посетить исправительную колонию номер три.
– Для этого нужно разрешение нашего главка.
– Такое разрешение есть. Я обращался в Москве в ГУИН, и мне подтвердили, что я могу посетить вашу колонию.
Обычно представитель главка заранее звонит мне, сообщая о грядущих визитах иностранных журналистов. Свои слова он подтверждает бумагой, которую отправляет факсом. Там четко и ясно указывается, кто и зачем обращался в главк, тут же резолюция начальства на обращение, и если вопрос решен положительно, то оговаривается срок предстоящего посещения.
Однако в последнее время никакой бумаги из Москвы не поступало. Хотя могло оказаться и так, что она затерялась где-нибудь в недрах служебных кабинетов. На всякий случай я поинтересовался у телефонного собеседника:
– Вы когда хотите прилететь в Иркутск?
– Мы уже прилетели.
Возникла пауза – с моей, конечно, стороны. Сразу двое иностранных журналистов, свалившихся как снег на голову, желающих побывать в колонии строгого режима для бывших госслужащих, отбывающих наказание за крупные взятки, шпионаж, заказные убийства – это для Главного управления исполнения наказаний в далеком Иркутске является чрезвычайным происшествием. Надо было что-то предпринимать, и я взял инициативу в свои руки.
– Хорошо, приезжайте к нам, в Управление, – назвав адрес, я поинтересовался. – А почему у вас интерес именно к третьей колонии?
– Я сейчас объясню. Недавно в Москве я разговаривал с коллегой-журналистом из журнала «Шпигель» Уве Клуссманном – вы его тоже знаете – так он очень интересно рассказывал про вашу колонию. На Западе таких колоний – для бывших госслужащих – нет. Поэтому я хочу написать об этом для своей газеты.