С самого раннего утра 5 мая 2022 года перед кабинетом психиатра Вольнянского психиатрического диспансера наблюдалась длинная очередь. Первой в ней стояла горбатая растрёпанная старушка с крупными, выступающими из орбит карими глазами. Доктор ещё находился на оперативном совещании в ординаторской, но старушке уже хотелось кому-то обстоятельно выговориться, её выбор пал на полноватую бледную женщину с уставшими глазами и двух худощавых седовласых мужчин, стоявших в очереди следующими.
– Люди добрые, сколько же это будет продолжаться? – подняла глаза старушка. – Жить же так невозможно. Я уже не знаю, что делать и куда прятаться. Гудят и гудят, гудят и гудят, и днём гудят, и ночью гудят. Это же геноцид какой-то, они ведь нас с ума сведут.
– Вы о чём? – вежливо спросил мужчина помоложе.
– Да о них, о самолётах. Ну, какое терпение нужно иметь, чтобы вынести это, скажите? Сутками же гудят, я уже и в шапке-ушанке пытаюсь спать, и специальные затычки из старых валенок вырезала – не помогает. Воздух уже пропитался этим гулом. Даже когда самолётов нет, а всё равно что-то гудит. Что делать, скажите?
– На что на этот раз жалуетесь, Михайловна? – задорно спросил шустро семенящий в направлении кабинета рано облысевший врач с острым моложавым взглядом и тонкими губами с задранными вверх уголками.
– Ой, доктор? Да на них жалуюсь, на самолёты. Гудят и гудят, жизни не дают, – проворчала старушка.
– Ну, да, гудят, война идёт, Михайловна, – закивал врач, отмыкая кабинет. – А вы как хотели? Гул потерпеть можно, не Мариуполь же у нас, не бомбят… Вот там действительно тяжело, смотреть телевизор невыносимо от этого ужаса, что творится в городе. Да города уже, считай, нет, Михайловна. Иди домой, валерьяночку, пустырник принимай. Что ж ты каждый день сюда как на работу приходишь – и по делу и без? А вы по какому вопросу? – обратился врач к мужчинам и женщине.
– Мы из Мариуполя…
– Проходите, – создалось ощущение, что врач от неожиданного ответа стал немного ниже, либо просто присел.
За врачом в кабинет последовали мужчина постарше и женщина, которая сильно хромала. Старый письменный стол, отделанный коричневым шпоном и обильно залитый толстым слоем лака, скрипящие буковые стулья, белая люстра-шарик, выкрашенные лет тридцать назад в бежевый цвет стены – всё соответствовало духу советского периода, как будто и не было этих десятилетий после распада большой и великой страны. Доктор предложил присесть.
– Вы нас извините, – тихим дрожащим голосом сказал мужчина, снимая мятую бейсболку, – нам нужен сертификат, мы оформляем разрешение на временное проживание.
– Не понял, что оформляете? – задумчиво переспросил врач.
– Эр вэ пэ, так это у вас называется, – пояснил мужчина.
– Если можно, подробнее, я всё равно ничего не понял.
– Мы из Мариуполя, беженцы. Там всё потеряли, похоронили дочь, приехали сюда к брату, а здесь мы иностранцы. Нужно оформлять разрешение на временное проживание, иначе шага сделать не можем – ни пенсию оформить, ни на работу устроиться, ни в какие-то органы обратиться. Нам в полиции дали большой перечень документов, которые необходимо собрать, среди них должны быть сертификаты от психиатра и нарколога. Сами удивляемся всему…
– Подождите-подождите, а вы уверены, что это действительно э-э нужно? Если вы из Мариуполя, то какие же вы иностранцы? Э-э можно ваши паспорта?
Мужчина и женщина торопливо достали свои синего цвета документы и протянули врачу. Тот внимательно их изучил, уголки губ медленно опустились вниз.
– Что-то не так? – переспросила тяжело дышавшая женщина.
– Да нет, всё так, – ответил доктор. – Место рождения у вас, э-э Нилов Константин Георгиевич, город Вольный, а у вас, э-э Нилова Наталья Ивановна, город Стаханов. Какие же вы иностранцы? Формально я, конечно, обязан вас отправить обратно в Мариуполь и там обращаться к психиатру. Но я не понимаю, вы ведь э-э не из Африки, даже не из Армении или э-э не Таджикистана приехали. Русские люди, земляки. Из Мариуполя, я там, бывало, каждое лето загорал э-э на Песчаном пляже. Минуточку, – врач поискал в своём мобильном телефоне какой-то номер, сделал вызов. Никто не ответил. Набрал другой – та же картина.
– Вы, наверное, в полицию звоните? – спросила женщина. – Это бесполезно.
– Вообще что-то непонятное вокруг происходит, никуда не дозвонишься. И это ведь не первый раз. Городские телефоны вообще либо отключены, либо молчат. Куда катится страна? – недовольно проговорил врач.
– К вам тоже дозвониться невозможно. Ни сайта у диспансера нет, ни каких-то ссылок в соцсетях, все номера телефонов в сети – старые, ещё украинские. Вот, сами приехали узнать про эти сертификаты. Формально, безусловно, вы может нас отправить обратно в Мариуполь, нас все здесь туда отправляют, как будто на Луне живут и не знают, что произошло с городом. Только, во-первых, нечем туда ехать, никто не возит, а если возит, то требует суммы, за которые можно в Штаты туда-обратно бизнес- классом слетать. Во-вторых, некуда ехать, всё уничтожено огнём и снарядами. А, в-третьих, нет в Мариуполе ни улицы Пашковского, ни психдиспансера, который на ней размещался. Как нам быть? – тихо, с долей страха, неуверенности, но и некой надежды сказала женщина.
– Да. Есть такое. Представляю. А сайтом и телефонами некому у нас заниматься, тут вы правы, – задумчиво произнёс врач, не зная, что в этот момент оба пациента напротив одновременно подумали «сам бы мог заняться, невелика работа». – В общем, так, э-э Наталья Ивановна и Константин э-э Георгиевич, наш диспансер такими сертификатами не занимается, это вам нужно в республиканскую больницу ехать. Бумага платная, у нарколога тоже. Но меня, как говорится, терзают смутные сомнения, а правильно ли вы всё делаете? Да и зачем? Неужели всё так у нас запутанно? А какие ещё документы вам нужно собрать, если э-э не секрет? Просто самому интересно.
– Да какие здесь секреты? – мужчина скромно пожал худыми плечами, обтянутыми пыльной круткой. – Бумаг много. Прошли фильтрацию. Вот, стали на миграционный учёт, потратили три дня – беготня по квартальным, по соседям, которые, в глаза нас никогда не видели, но должны подтверждать, что мы здесь проживаем, всё это заверяется в администрации города. Не примите на свой счёт, но дурдом какой-то. Теперь, как бы так политически безопасно выразиться, нужны справки об отсутствии непогашенных судимостей в Луганской народной республике и, что любопытно, на Украине. А как их взять с Украины, если с ней идёт война? Через линию фронта на ту сторону пробираться? Так для той стороны я уже при любых раскладах коллаборант и изменник государства на том элементарном основании, что эвакуировался в эту сторону, в сторону России.
– Вы серьёзно на счёт такой справки? – изумлённо подняв брови, спросил врач.
– Нам подсказали, что есть специально подготовленные люди, непонятно под чьим флагом и на кого работающие, которые делают такие документы, недёшево, надо сказать. Платишь четыре тысячи рублей, и тебе дают бумагу, в которой записано, что с твоих слов у тебя отсутствуют непогашенные судимости. И за свои слова, в случае чего, ты же сам и отвечаешь перед народом и отечеством, печать, подпись.
– Но это же какой-то абсурд. Извините, это просто э-э психиатрическая клиника во всей красе! – воскликнул врач. – Как можно мучить людей, переживших мариупольский ад, выживших в подвалах, похоронивших родных, и при этом требовать с них какие-то совершенно безумные с точки зрения здравого смысла справки? Извините, но хоть финансовую помощь вам какую-то э-э оказали?
– Кто? – спросила женщина.
– Ну, я не знаю, кто. По телевизору говорят, что э-э всем выжившим мариупольцам помогают, дают жильё, выделяют крупные пособия, э-э трудоустраивают…
– Мы только первого мая сюда приехали, ещё не знаем ничего. Может, где-то и дают, – сказал мужчина.
– А до этого времени вы два с лишним месяца уличных боёв жили в Мариуполе?
– Если это можно сказать – «жили». В подвале с начала марта, когда прилетела авиабомба, и в квартире не осталось ни окон, ни дверей. А потом пожар, сгорело всё, даже запасы продуктов, и акриловая ванна расплавилась, в которой был запас воды.
– И чем вы питались? И почему не выехали? Вы извините, что я задаю эти вопросы. Здесь э-э нет никакого профессионального интереса, чисто человеческое любопытство, точнее – вы – реальная возможность э-э услышать правду из первых уст, без преломления через телеэкран.
– Питались мы тем, что собирали на разбомбленном и размародёренном рынке. Зёрна гречки и макароны порой выколупывали из асфальта. А почему не уехали? А как, и чем? По всему городу – бои. Хотя кому-то и повезло, а кому-то нет. Выезжали, да не доехали. Сначала мечтали чем-то вырваться, чтобы дочь спасти, ей двадцать пять всего было. А когда она погибла, то и смысл спасения потерялся. Ждали смерти, честно говоря. Вы действительно хотите услышать правду? Не боитесь? – мужчина холодно посмотрел в глаза психиатру. В этом взгляде доктор уловил всё: и немой укор, и колючую ненависть, и неслышимую мольбу, и страдание, и полноценное безумие.
– Да, да, извините, занервничал он. – Мне не стоило бередить ваши раны, они у вас ещё долго будут болеть. Если что, э-э вы обращайтесь, чем можем – поможем. По глазам вижу, что э-э вы нуждаетесь в нашей помощи, но навязывать её не имею права. Вы хоть где устроились здесь?
– У брата, – ответил мужчина.
– Это вот тот мужчина, что остался за дверью?
– Совершенно точно.
– Лицо его мне очень э-э знакомое. Он в прошлом не наш пациент?
– Вряд ли. Хотя кто его знает. Тут, похоже, все ваши пациенты в большей или меньшей степени, – усмехнулся мужчина, встал со стула, протянул руку жене, которая со стоном в потугах поднялась и первой захромала к двери. – Всего вам доброго!– поклонился мужчина.
– Спасибо! И вам…– невнятно прошептал доктор.
Мысль не рождается сама по себе, она приходит подобно радиоволне, реагируя на призыв настроенного на неё радиоприёмника. Несколько дней после переезда из разгромленного военными действиями Мариуполя в родной город Вольный Константина Нилова терзали исключительно мысли о пережитом им за последние два месяца.
Ещё двадцать третьего февраля 2022 года он с друзьями на мариупольском рынке праздновал День защитника Отечества, несмотря на запреты, которые ввёл на Украине властный режим президента Зеленского. Константин не голосовал за Зеленского, как, впрочем, и за его кровожадного предшественника, с пренебрежительным безразличием относился ко всякого рода пресловутым указам Киева о декоммунизации, переименовании городов и улиц и отмене устоявшихся советских праздников. Поэтому с чистой совестью поднимал с коллегами и одновременно конкурентами рюмочку крепкой за ту самую Советскую армию, в которой воевал его дед, служил отец и в которой он так и не смог отслужить свои законных положенных два года из-за четырнадцатилетнего срока заключения в колонии строго режима. А двадцать четвёртого февраля на рынке было уже не до праздников.
– Костя, так мы работаем сегодня или нет? – взволнованно, на ходу, спросила синеволосая девушка по прозвищу Мальвина, торговавшая на соседнем ряду джинсовой одеждой.
– Я лично торгую, меня как-то остальные не беспокоят, – аккуратно раскладывая книги на деревянном торговом лотке, ответил Нилов. – А что не так, или есть предложение продолжить праздник?
– Так война началась сегодня в пять утра, ты что, не слышал? – затараторила девушка.
– Да эта война уже идёт восемь лет, я уже заколебался их слушать, – нервно оскалил зубы Костя.
– Костя, очнись, всё серьёзно. Банкоматы, говорят, все пустые, цены в маркетах взлетели, курс доллара под сорок, народ валит из города. Какая торговля, блин? Посмотри вокруг! – в голосе Мальвины проскальзывали жирные интонации истерики.
– Слушай, ну, если ты всё уже решила, то тоже вали. Чего меня спрашиваешь? Вон, глянь, Вася товар раскладывает, Валя, вроде, тоже, – Константин бегло провёл взглядом по уже примелькавшемуся за много лет рыночной торговли лоткам, палаткам и контейнерам, и только в этот миг обнаружил, что большинство предпринимателей вместе с вспотевшими грузчиками интенсивно грузили товары в машины и вывозили во все направления. На помятых лицах людей – сосредоточенность, волнение, граничащее с паникой.
– В общем, с тобой всё ясно, думала хоть у тебя узнать какие-то новости, ты ж у нас гуру. Был, до сегодняшнего дня! – разочарованно крикнула Мальвина, и зашлёпала полиуретановыми подошвами кожаных зимних сапог по вспузырившумся за зиму плиточному тротуару. Костя действительно слыл на рынке знатоком и политическим экспертом, но в это ранее холодное утро высокая информированность и собачье чутьё изменили ему.
– Что за чёрт? – недоумённо проскрипел он. – Вась, слышишь, Вась! Ты сегодня работаешь?
– Какая работа, Костик? Война! Я сортируюсь, гружусь и выезжаю из города. Если выпустят, – ответил Василий – сосед по торговому ряду – моложавый, подтянутый, всегда весёлый и приветливый, но в это утро чрезмерно взбудораженный и злой.
– Подробней можешь сказать, где война? Что случилось? – спросил Константин.
– А ты взрыв не слышал что ли? Где-то в районе аэропорта так бахнуло, что стёкла на Бахчике дрожали. Утром сообщили, что Россия напала, по всем аэродромам ракетами ударила, даже до Западэнщины долетело. Прикинь! – с некоторой едва уловимой долей удовлетворённости от осознания того, что русские ракеты расшевелили осиное гнездо Галичины, крякнул Василий.
– Вжарили таки! Ну, наконец-то, – усмехнулся Константин. – Только не пойму, а у нас чего все мечутся?
– Да хрен его знает. Как говорится, все бегут, и я за всеми. Вообще, мужики говорят, что у нас в аэропорту радиолокационную станцию уконтрапупили, значит, скоро россияне будут здесь, – Василий, ещё не полностью отлыгавший от вчерашнего рыночного возлияния в честь Дня защитника Отечества криво улыбнулся. Эта улыбка выразила и лёгкий страх от происходящего, и надежду на то, что на днях в Мариуполь войдут российские войска.