Запланированное совещание прошло спокойно. Расположившись во главе стола зала заседаний, Фоунтейн сжато и доходчиво изложил свои соображения по поводу сложившейся ситуации. Ларкин, любитель поиграть в простого парня с демократическими замашками, сидел при этом, как обычно, вместе с редакторами отделов, безуспешно пытался смять ухо в комок и выводил каракули в блокноте. Можно было подумать, что этот круглоголовый господин в твидовом пиджаке, клетчатой рубашке а-ля фермер и мятых брюках оказался в этой компании прилично одетых джентльменов случайно – заглянул, проходя мимо. Ларкину всегда нравилось казаться простолюдином, но при условии, что все вокруг прекрасно знали, что он в действительности миллионер.
Редакторы отделов, которым босс по очереди предоставлял слово, будто сговорившись, разделяли мнение шефа редакции, оказывая ему поддержку. Ларкину это не нравилось, он их почти не слушал. Все необходимое для себя он узнал из доклада Фоунтейна и теперь размышлял, как поступить. Ему требовалось время для принятия решения, но откладывать решения он не любил. И главным фактором, заставившим его серьезно задуматься, явилось очевидное снижение активности рекламодателей вслед за стремительным падением тиража газеты. Как только решение в его голове созрело, он остановил очередного оратора, попросил его сесть и объявил окончательный вердикт: в первой половине газеты подвалы вернуть к прежнему формату. Затем коротко попрощался и с мрачным выражением лица покинул зал заседаний: соглашаться с чужим мнением ему удавалось лишь ценой серьезного ухудшения настроения.
В целом Фоунтейн остался доволен. Конечно, ему хотелось проучить босса и еще раз показать всем печальный результат его некомпетентности в надежде, что тот поумнеет и впредь будет более осмотрительным. Но он не успел этого сделать. Ему не удалось наглядно продемонстрировать Ларкину то, что сам же Ларкин и натворил. Мысленно он даже представлял себе, как это могло бы быть. Например, можно было обрадоваться его решению и даже поблагодарить, а затем в назидательном тоне сообщить, что формат газеты можно менять хоть каждый день, вот только что делать с уволенными журналистами? И далее объяснить, что на их счет не имеет смысла питать иллюзии: в его газету они точно не вернутся. А это означает, что восстановить закрытые рубрики в прежнем качестве вряд ли удастся. В связи с этим предложить ему быть готовым к продолжению падения тиража – и опять по его же вине.
Теша себя фантазиями и рассуждая о том, как можно было бы эффектно закончить совещание, Фоунтейн вернулся в свой кабинет и обнаружил на столе рыжий замшевый конверт. Предвкушая скорую расправу, он почувствовал радость, явно несоизмеримую с ее ничтожной причиной. Взяв конверт, осмотрел его и отметил, что последние три цифры индекса на штемпеле почтового отделения отправителя совпадают с цифрами номера его «Хонды». Конверт ничем не отличался от предыдущего. Фоунтейн вскрыл его и убедился, что ничего не изменилось: на его внутренней стороне были напечатаны два текста – на английском и на русском языках. Он с удовольствием разрезал письмо ножницами на четыре части, сложил их в стопку и плавно опустил в мусорную корзину, что было сродни ласке, которую мучители порой дарят своим будущим жертвам. При этом он испытал такое же чувство, какое испытывают люди, которым удалось наконец спустя время отомстить старому обидчику.