В той традиции, которой я обучалась, существует проверенный временем метод посвящения окружающим людям позитивной энергии, появившейся в результате медитативных практик. Поэтому каждое утро, перед тем как приступить к медитации, я часто провожу время, думая о том человеке, который столкнулся с серьезными трудностями. Естественно, выбор реципиента может варьироваться в зависимости от того, о ком в первую очередь приходят в голову мысли непосредственно в этот день. Я могу, например, размышлять о встреченном мной человеке, который заботится о родителях, страдающих от болезни Альцгеймера, или о школьнике, который, как я знаю, пытается оправиться от болезненных переживаний, появившихся в результате насильственных действий. Возможно, я постараюсь задуматься о своем сообществе, которое лишили возможности дышать полной грудью, как если бы голоса и мнение его членов вовсе не принимались бы в расчет, или, может быть, мне в голову придут мысли об ужасной вещи, которая произошла прямо там, где я живу, – кто-то нарисовал свастику на стенах университета.
Иногда то, что привлекает мое внимание, – это и есть та страшная жестокость, которая буднично и привычно описывается в газетах, как если бы события, о которых сообщается в заметке, были общепринятыми способами общения людей друг с другом. Если я слышу о плохом обращении с кем-то, то, как правило, в основе такого действия лежит факт, что человек в переносном или буквальном смысле воспринимался как объект насилия, подобно мебели, а не как личность со своими чувствами, мечтами, обязательствами и страхами. Иногда выпадает такое утро, что хочется от всего этого поскорее лечь снова в постель.
Недавно, занимаясь размышлениями на такие темы, вместо ощущения вдохновения в результате медитации я лишь почувствовала еще большую тяжесть, испытав тяжелое бремя жестокой боли везде, куда бы ни бросила духовный взор. Я поняла, что мне нужен перерыв, то есть что-то такое, что помогло бы моему больному сердцу, что напомнило бы мне о силах внутреннего мира и о безграничных открытых нам перспективах перемен. Я должна была замереть на какое-то время.
Большинству из нас хорошо знакомы описания реакции организма под названием «бей или беги» на стресс или психологическую травму: мы, как правило, воспринимаем реакцию либо как неизбежную угрозу, и действуем сообразно обстановке, и разгоняемся (физиологически, гормонально и эмоционально), чтобы бороться за выживание, либо в качестве альтернативы убегаем прочь настолько быстро, насколько возможно.
Я испытала глубокую благодарность, когда специалисты по неврологическим расстройствам, обусловленным воздействиями стресса, расширили этот всем хорошо известный перечень и включили в него другую общераспространенную ответную реакцию – «замри». Я сразу все поняла, как только об этом услышала. Конечно, мы принимаем участие во всех этих трех реакциях, но, как мне кажется, для каждого из нас типична тенденция быть в большей степени предрасположенным к какой-то одной реакции по сравнению с другими, исходя из индивидуальных свойств и качеств.
Мне лично больше по душе замирание как наиболее часто и машинально срабатывающая реакция, по сравнению с бегством или переходом к наступательным действиям.
Замирая, мы похожи на ставшего уже хрестоматийным оленя, застывшего в свете автомобильных фар. Недавно я играла в прятки с трехлетней девочкой, которая, казалось, была абсолютно уверена в том, что я не вижу ее, если она закрывает глаза. Конечно, чтобы привыкнуть к такой реакции, требуется определенное время: иногда у нас просто не хватает ресурсов, чтобы осознать все происходящее, и могут уйти часы, а то и сутки, чтобы выйти из внезапного состояния психологического ступора или временного отрыва от окружающей действительности. Тем не менее не удивительно, что замирание также может быть весьма неадекватным. Некоторые эксперты по борьбе со стрессовыми ситуациями считают, что реакция «бей или беги» – неоспоримый признак надежды, в то время как реакция «замри» пронизана нитями безнадежности. Таким образом, с ней трудно иметь дело. Наши рефлексорные отклики, проявляющиеся в борьбе, бегстве или замирании – если встречаются с чрезмерно стрессовыми ситуациями или вновь переживаемой психологической травмой, – могут варьироваться, начиная от вырабатывания и высвобождения энергии и заканчивая резким откликом на брошенный вызов и обстоятельства.
Наши рефлексорные отклики часто бывают порывистыми и эксцентричными, отправляют нас рыскать в поисках ответной реакции без какой-либо ясности – и они больше похожи на крик агонии, чем на боевой клич, взывающий к нашим целям и соединяющий нас вместе с другими в борьбе за общее дело. Мое давнее привычное стремление к замиранию, например оцепенению, уходу в себя, погружению в размышления или желанию пойти и лечь спать, – на самом деле не очень хорошее место для длительного пребывания, особенно если вы действительно хотите изменить ситуацию к лучшему.
Я бы не хотела патологизировать любые из наших обыденных реакций на стресс или травму, к каким бы негативным последствиям они ни приводили. Главные средства, к помощи которых я прибегаю в случае опасности вхождения в психологический ступор из-за страха или опасений, – практики осознанности и любящей доброты, которыми я занималась в течение сорока лет. Смысл развития этих качеств не сводится только к тому, чтобы резко одергивать и грубо осуждать себя за недостаточную вдумчивость или доброту, а учиться тому, как не зациклиться, идя на поводу у машинальной реакции.
Мы практикуемся в этом с целью воспитания ощущения оказания содействия, понимания того, что весь диапазон наших ответных реакций открыт для нас. Мы пытаемся запомнить, как правильно дышать, оставить местечко в глубине себя, находясь в водовороте бед и лишений, где бы мы помнили о тех ценностях, о которых по-настоящему переживаем и заботимся, – и находить поддержку во внутренней силе и в силе окружающих людей. Некоторые угрозы слишком преувеличены, разумеется, из-за нашего ощущения тревоги, либо своей слабости и неадекватности, либо из-за укоренившейся в нас уверенности, что мы рано или поздно потерпим поражение.
Некоторые угрозы не относятся к числу действительно представляющих нам угрозу, так как живут только в воображении. И хотя некоторые из них продолжают оставаться реальными, мы зачастую воспринимаем их непропорционально в части, касающейся того, насколько они опасны, лишь усиливая страх. В наше время, характеризуемое колоссальной разобщенностью во всем мире, людям свойственно прибегать к акцентированию внимания на различиях в большей степени, чем на схожести, и на враждебности, нежели на взаимосвязанности. Ненависть подобна пульсации, а подмостки, которые поддерживают наши сообщества на плаву, – не что иное, как альтруизм, взращенный благодаря духовному наследию, нашей приверженности к добросердечности в светских традициях, видением общего блага с точки зрения правящих политиков, – причем все это сопровождается ощущением шаткости и нестабильности.
В любой день в любом месте на земном шаре люди, кажется, более готовы к разобщению, чем к единению.
Ответные реакции, проявляемые в форме борьбы, бегства или замирания, более застарелые и оцепенелые состояния по сравнению с их попыткой управлять нашими моделями потребления энергии и развитиями взаимосвязей, нашей средой обитания, нашим использованием технологий, нашими взаимоотношениями, масштабами нашей щедрости и границами воображения. Мы еще больше пугаемся и изолируем себя: не удивительно, что число людей, считающих себя одинокими, стремительно растет, о чем свидетельствуют опубликованные статистические данные в Соединенных Штатах, в Англии и в Японии.
Неудивительно, что мы так напуганы и пали духом, потому что нам неоднократно приходилось сталкиваться с ощущениями вроде попадания под град плохих новостей и пребывания под ним целые сутки, причем смелые прогнозы на будущее нам доводится слышать крайне редко. Многие люди, особенно молодежь, чувствуют себя будто в западне. Они говорят о сопричастности ко всему происходящему и, таким образом, оказываются увековеченными в системе, которую не создавали, которая не отражает их ценности и является по сути разрушительной для планеты и абсолютно несправедливой. Как можно вдохновляться, задают они себе вопрос, если единственное, чем можно довольствоваться при отсутствии всякого выбора, – ложно? Во всем этом присутствует внутренний конфликт, создаваемый противоречивыми чувствами, который неизменно сопутствует такому ощущению попадания в ловушку. Это и есть разновидность повседневного морального ущерба, который журналистка Диана Сильвер описала как «душевную язву, разъедающую личную неповторимость, ощущение морали и взаимоотношения с обществом».
Поскольку мне приходится путешествовать по всему миру с лекциями, я замечаю, насколько это распространено среди широких слоев общества, а также мне приходится испытывать всю глубину моральной травмы, полученной в результате того, что творится в мире. В условиях политического климата, который сложился в начале 2018 года в США, мне пришлось познакомиться со всеми составными элементами, способными вывести из душевного равновесия: жульничество представителей власти, изменение идеологических установок, причем абсолютно не соответствующих объективной реальности, постоянное отрицательное влияние государства на наше личное восприятие правды. Мое детство протекало в окружении людей, которые, как я верила, проявляли трогательную заботу и внимание ко мне. И как им тогда казалось, лучшее проявление такой заботы – замалчивание факта, что моя мать умерла, когда мне было десять лет. Они считали, лучше описать смерть моего отца от передозировки снотворного, когда мне было одиннадцать лет, как случайный, трагический случай – никогда не объясняя, как из-за одного рядового события отцу пришлось провести оставшуюся часть жизни то в одной, то в другой психиатрической больнице. Как оказалось, учась в колледже, очень неприятно узнать о том, что «такое поведение говорит в большей степени о суицидальном намерении, чем о случайном совпадении».
Ощущение того, что является верным и чувствуется на уровне каждой клетки тела, в то время как правда не подтверждается сторонними источниками и фактически отвергается, может привести в ярость. Таким на вкус было мое детство.
Все это мне очень напоминает разработанную антропологом Грегори Бейтсоном Теорию двойной связи – когда-то очень популярную (впервые представленную на суд широкой общественности в 1950-х годах), хотя сейчас отвергнутую наукой, – о корнях шизофрении. Двойная связь отлично характеризуется примером двух противоречащих друг другу сообщений, причем адекватное реагирование на одно из них означает полный отказ в восприятии другой. (Самый лучший пример: мать говорит, что любит вас, и в то же время выражение ее лица и язык телодвижений свидетельствует о противоположном.) Вы чувствуете некую раздвоенность, несостоятельность, все больше сомневаясь в себе. Конечно, это не причина возникновения шизофрении, но тем не менее несет опасность. Когда я стала искать в Интернете статьи на эту тему, то нашла одну из них под заголовком «Теория двойной связи – все еще продолжает быть актуальной на протяжении многих лет».
В целях еще большего проявления недружелюбного намерения сокрытия, манипулирования или доминирования эти двусмысленные сообщения представляют собой тактику, разработанную ради испуга или введения в замешательство, ускоряя постоянно повторяющиеся умозаключения, что вы не можете доверять себе или своему восприятию действительности и чувствам. Мы называем это термином газлайтинг, или психологическим манипулированием, который впервые прозвучал после 1944 года благодаря фильму с участием Ингрид Бергман – «Газовый свет». Термин стал широко распространенным в разговорной речи с начала 1960-х годов для описания попыток манипулировать чьим-то восприятием окружающей действительности вплоть до серьезных сомнений насчет его или ее психической нормальности.
Мне пришлось познакомиться с такой внутренней психологической средой разрушения и неразберихи. Однако, возникнув на фоне политической сумятицы 2018 года, это какое-то время успешно существовало и развивалось, сумело сделать сильный рывок и завоевать поддержку у значительной части населения. Но сейчас, в отличие от детских лет, у меня есть инструменты, приобретенные благодаря занятиям медитацией. У меня появились ценности, которые всю жизнь служили в качестве путеводной звезды, например уважение к себе и окружающим, а также приверженность к сбалансированности и умеренности во всем. Два прозрения открыли мне способы воспитания в себе устойчивости к воздействию стресса и умения оставаться собой в любой ситуации с осознанием исключительно важного факта, что я не одинока. Я поверила в исцеляющую силу любви. Беспомощность больше чувствовалась не как присущая мне органически, а, наоборот, как искажение или нарушение, в отношении которого я могла уже принимать действенные меры, что, собственно, и делала.
Порой не так важно, в какие времена мы живем, – в любом случае от нас требуется решимость признать свою ранимость вместе с горькой правдой отсутствия духовного единства и предубежденности, а также хищнической эксплуатацией природных ресурсов и изменением климата. И в то же время понять, что может быть источником света либо взаимосвязанности, либо внутренней свободы.
Как-то раз я договорилась с подругой ежедневно обмениваться хорошими новостями. В таком времяпрепровождении мы были далеко не одиноки: во все поисковики в Интернете недавно стали добавлять функцию, выдающую новости по запросу «Расскажи мне о чем-нибудь хорошем». Журнал Mindful в своем разделе «Главная тема» рассказывает об актах милосердия; в Нью-Йорк Таймс есть специальная ежедневная колонка хороших новостей; в Вашингтон Пост аналогичная колонка называется «Оптимист», а в Лос-Анджелес Таймс хорошие новости приходят через обратную связь в Твиттере. В таких группах, как Solutions Journalism, заостряется внимание на способах, с помощью которых люди пытаются находить решение проблем; а такие сайты, как Upworthy и Good News Network, переполнены пафосным воодушевлением.
Мой друг очень любит черепах и неплохо разбирается в них. Очевидно, ситуация с черепахами значительно улучшается, по мере того как мы приближаемся к концу второго десятилетия XXI века, потому что я стала ежедневно получать весьма обнадеживающие новости об этих животных. Хотя мне лично все труднее найти воодушевляющую статью среди заметок о проявлениях расизма, сексизма и гендерных предрассудков, о проблеме «отцов и детей», о проявлениях антисемитизма и историях о жадности, берущей верх над пристойностью или даже над чувством здравого смысла, а также о массовых расстрелах в школах / церквях / синагогах / мечетях и на концертах.
Образ, отображающий поток таких новостей, должен стать близким к калейдоскопу, когда по мановению руки и с помощью незаметной смены акцентов, а также внесения совершенно посторонних элементов вся незыблемая конструкция мира может легко сдвинуться в нужном направлении.
Массовый расстрел, произошедший в 2018 году в старших классах средней школы Марджори Стоунман Дуглас в городе Паркленд, штат Флорида, – неописуемая трагедия, но она принесла миру вспышку силы, ясности и сожаления, которые продолжают жить в сердцах юного поколения.
Сари Кауфман в то время училась в младших классах средней школы Марджори Стоунман Дуглас, когда один из ее выпускников устроил в День святого Валентина беспорядочную стрельбу, убив семнадцать студентов и преподавателей и еще семнадцать ранив. Сари спаслась бегством и благодаря этому сумела выжить. Одновременно с несколькими студентами после этой кровавой расправы она стала выступать как в родном штате, так и по всей стране с призывами к взрослым сделать хоть что-нибудь ради обуздания насилия с применением огнестрельного оружия. Впоследствии она стала одним из главных организаторов проходившего по улице рядом со школой марша против насильственных преступлений с применением оружия. Вокруг школы звонко раздавались детские голоса в защиту права на жизнь. Такое активное участие в организационной работе привело Сари к небывалому эмоциональному подъему, но, несмотря на это, энтузиазм так и не заглушил постоянно живущую в ее сердце боль о понесенных потерях.
В интервью, взятом у нее во время работы над книгой, мы вели речь о марше в Портленде в защиту права на жизнь, в организации которого она принимала участие. В частности, она сказала следующее:
«Когда мы маршем проходили мимо школы, в рядах было тридцать пять тысяч людей, и все шли в полной тишине, что со стороны выглядело полным абсурдом. Уговорить такое огромное множество людей молчать, проходя мимо мемориала и здания школы, где все и случилось, – значит оказаться в эпицентре изменений, где это движение возникало и создавалось, что, конечно, колоссально вдохновляет. Мы прошли грандиозным маршем протеста рядом со школой и затем вернулись в парк. Это был необычный день, и нам казалась, что окружавшая его атмосфера была пронизана восторженными криками: „Вот это да! Посмотрите, мы это сделали!“ – и в то же время глубокой печалью: „Мы сделали это только из-за того, что случилось“. Поэтому марш протеста был каким-то горько-сладким на вкус. Я не знала, что чувствовать из-за небывалого прилива счастья, так как вся эта неподъемная организационная работа завершилась успехом, но в то же время меня не покидало горе потери одной из лучших подруг. Если бы этого не случилось с нами, мы никогда бы не собрались и не пошли на этот марш».
Спустя несколько месяцев, в июне 2018 года, люди во всем мире переживали за судьбу двенадцати мальчиков в возрасте от одиннадцати до шестнадцати лет и их футбольного тренера, которые оказались на крохотном островке посреди глубокой, наполненной морской водой пещеры в Таиланде. Им пришлось провести восемнадцать дней, прежде чем их спасли благодаря героическим усилиям и риску натренированных подводных пловцов. Они выживали в условиях отсутствия пищи, нехватки воздуха, а пресную воду собирали, подставляя ладони под капли, падающие со сталактитов. Первые попытки вызволить их завершились трагедией: пловец тайского ВМФ погиб, пытаясь добраться до них. Как бы ужасно это ни звучало, но трагедия также напоминает нам – в те моменты, когда мы учили мальчиков медитировать для упрочнения стойкости духа ради выдержки испытания, выпавшего на их долю, – что в нас сокрыты удивительные способности. У нас есть уязвимые места, мы можем быть хрупкими. Но мы также можем быть сильными духом и неунывающими. Мы можем легко адаптироваться к постоянно изменяющейся ситуации.
Экапол Чантхавонг, двадцатипятилетний помощник гуру, перенявший науку медитировать от матери и постоянно занимающийся духовными практиками в монастыре, рассказывал, как направить мальчиков в русло вдумчивой медитации: «Мне нравится называть это своей переносной умиротворенностью, потому что она идет со мной повсюду, куда бы ни привела судьба. Мне не нужно выходить из дома или идти по улице целый квартал, чтобы найти ее. Она всегда живет внутри меня, ожидая, когда я постучусь в дверь и войду. Моя мать, которая любит цитировать философов и прорицателей, часто приводит в пример известное выражение: „Умиротворенность сама по себе не свобода от шторма, а мир, находящийся внутри его“».
Если я хочу собраться с силами посреди ужаса и ненависти, то размышляю о воде. Наши представления о силе часто ассоциируются с несокрушимыми объектами, как, например, скалы или сжатый кулак. Наверное, поэтому мы считаем, что любовь включает в себя не силу, а лишь нежность. И думаем мы о ней только в этом направлении.
По этой причине я раздумываю о воде во всех ее проявлениях. Взгляните на все те состояния, в которых может пребывать вода: она бежит ручейком, бьет фонтаном, затапливает, наливается, течет, капает, и этот перечень далеко не полный. Все они олицетворяют мимолетность, освобождение, поток. И это все о том, как не остановиться в движении.
Вода отличается текучестью и способностью принимать формы любого сосуда, куда наливается. Она всегда во взаимодействии, в движении, изменяется, даже демонстрирует ни на мгновение не прерывающиеся примеры взаимосвязанности. Вода, инкарнированная в сочном фрукте, который вы вчера съели, возможно, в прошлом году проливалась дождем в совершенно другой части мира, напитав цветы, которые кто-то подарил возлюбленной в Индии, или в Кливленде, или в Буэнос-Айресе. Она может освежить слона в африканской саванне, застлать туманом мордочку коалы в Австралии или затуманить взлетную полосу в аэропорту Сан-Франциско, приводя в замешательство пассажиров задержанного рейса.
Вода может быть очень выразительной, давая знать о наших самых искренних чувствах. Мы плачем слезами печали, гнева, признательности и счастья.
Вода может быть очень загадочной, казаться слабой или беспомощной, слишком текучей и ничего не удерживающей. Но со временем вода все-таки пробьет русло, даже в скалах. И, конечно, вода замерзает. Но также и оттаивает.
Люди всегда находили воодушевление и вдохновение в метафорах точно таким же образом, как и в воде, но им, помимо этого, еще свойственно испытывать душевный подъем от общения с другими людьми, от их силы и несгибаемости духа перед лицом сложившихся обстоятельств – и все это способы оттаять и начать заниматься переменами. Причем не только одним способом, а разнообразными, аналогично течению воды. Меня очень трогает то, как знакомые прибегают к всевозможным практикам в поисках перемен к лучшему, и особенно те из них, которые используют по максимуму внутреннюю силу – способ бытия, как, впрочем, и способ действия.
Они помогли мне найти в себе смелость, а также выйти из состояния оцепенения.
Люди, которых я нахожу глубоко вдохновляющими, извлекают свое чувство цели, видение перспективы, решимость из самых различных источников: из традиций веры, из потерь, оставляющих глубокие раны, из ощущения единения со всем, что они унаследовали от семей, или из энергичного продвижения вперед, отталкиваясь прежде всего от тех ценностей, которые почитались в семьях. Их усилия, затрачиваемые на изменение мира, активно поддерживаются сообществом, природой, музыкой, поэзией. С моей точки зрения основополагающие медитации, направленные на осознанность и любящую доброту, непосредственно пробудили те же духовные ценности сострадания, сопричастности и взаимопонимания, и я пришла к выводу, что они лучше других оказывают нам поддержку. Я придаю значение качествам, появляющимся в результате занятий медитативными практиками и вдохновляющими всех нас развивать эти средства до того уровня, который мы сочтем полезным, однако мне самой недостаточно получать вдохновение только от духовных наставников, обучающих способам медитации. Я хочу поднять на небывалую высоту достойные подражанию человеческие качества, причем везде, где бы ни заметила их появление, и, как бы ни было трудно людям подниматься на эти высоты, тем не менее только признание таких качеств наделяет нас способностью вспомнить, на что же мы в действительности способны.
То, как эти качества будут проявляться в наших жизнях, может варьироваться по-разному. Когда я впервые рассказала об этой книге друзьям, то писательница-феминистка, придерживающаяся передовых взглядов, Глория Джинн Уоткинс, более известная под псевдонимом белл хукс, сказала мне, что избегает использовать термин общественные действия. Я привыкла к детальному анализу слов, которыми пользуются буддологи, особенно к тому подчеркнутому вниманию, которое они придают различиям между научными терминами и скрупулезной щепетильностью, с которой все это делают, однако ответила белл хукс, что, как мне кажется, она всех превзошла. По крайней мере, у нее на все была своя точка зрения.
Для нее, по ее словам, выражение общественное действие наводит на мысль об открытых протестах, подобных маршам и пикетированию, и обо всем, что накладывает ограничения на диапазон эффективного реагирования на вызовы, брошенные нам окружающим миром. Я, пожалуй, соглашусь с ней в том, что диапазон возможного поступка, способного инициировать перемену, которая, в свою очередь, должна подтолкнуть нас действовать как радикальными, так и консервативные способами, гораздо более широк, чем обычные протестные акции.
То есть она предложила радикальное мышление или радикальную практику.
И я сразу же задумалась над вопросом «А как же искусство?», которое, как я считаю, значимая радиальная практика. Многие историки придают особую важность искусству и миру идей, а не политике, в оценке сил изменений в обществе. Так, например, в удостоенной высших наград книге После войны, написанной Тони Джадт и посвященной истории развития Европы с момента окончания Второй мировой войны, рефреном звучит мысль, что эстетические, интеллектуальные и культурные движения того времени были значимыми факторами, под воздействием которых новое устройство мира поднялось из пепла старого миропорядка. Искусно выраженные идеи дают возможность развиваться разуму.
Певица и автор песен Розанна Кэш в интервью, данном в 2019 году в Йельском университете, описывала искусство как средство для осуществления перемен в обществе: «Я всегда думала, что если наступит мир на всей планете или в обществе появится мощное протестное движение, которое бы смогло поднять нас на качественно новый уровень мышления, то произойдет это, как мне кажется, совершенно не потому, что политики сумеют найти общий язык. Это может случиться лишь благодаря тому, что искусство и музыка изменят людей в достаточной степени, чтобы они смогли открыто высказывать свои убеждения и смело демонстрировать личные чувства».
Затем Розанна продолжила: «Все искусство и музыка в высшей степени политизировано», потому что посредством искусства мы «развиваем в себе чувства сострадания и сопереживания… и, если мы знаем, что страдают другие люди, нам хочется сделать что-нибудь значимое для них».
Во время работы над этой книгой мне предложили попробовать силы в волонтерской деятельности, организованной пуэрториканской неправительственной организацией Баяку Борикуа (коренной пуэрториканец) в сотрудничестве с Фондом холистической жизни, чья штаб-квартира расположена в Балтиморе. В итоге собралась команда преподавателей, одна часть которой состояла из пуэрториканцев, а в другой были представители международного сообщества, и они вместе должны были обучать медитации, музыке и танцам, но таким образом, как если бы на них можно было посмотреть сквозь призму исцеления и самовыражения. Одновременно драматург и актер Лин-Мануэль Миранда начал гастрольный тур со своим музыкальным театром, показывая публике на острове свой лучший мюзикл Гамильтон с целью сбора денежных средств и ускорения затянувшегося восстановления всего того, что было разрушено ураганом Мария, таким образом, жертвуя все заработанное от гастролей фонду, основанному его семьей ради оказания поддержки музыкальному, театральному и изобразительному искусству, литературе и развитию художественного образования молодежи (Flamboyan Arts Fund).
На меня произвел огромное впечатление мюзикл Гамильтон, и, как все другие креативные постановки, он затронул мои самые сокровенные чувства. Я бы предложила, чтобы драматурги – не говоря уже о хореографах, кинематографистах, композиторах, поэтах и всех других творческих личностях – как можно чаще принимали участие в таких новаторских постановках, выходящих за пределы всего того, что мы традиционно понимаем под словом «развлечение».
Линн Ноттэдж и Сара Джонс снискали славу в драматургии благодаря использованию искусства как формы «радикальной практики». Так, например, Сара видит искусство в качестве мотивирующей и нарушающей привычный образ жизни силы.
Она написала мне:
«Нам всем пойдет на пользу, если мы осмелимся (или почувствуем, как что-то нас толкает) сесть за стол и с чистого листа начать разрабатывать идею, до тех пор, пока она не будет ощущаться достаточно правдивой, чтобы жить своей жизнью, или когда мы наберемся решимости взнуздать мир в своем уме и использовать его для заполнения пустоты в кинематографе, искренне веря в то, что окружающие будут брать с нас пример – независимо от того, подтолкнет ли их к этому работа, либо творческий процесс по созданию какого-то шедевра, либо эмоциональная готовность к принятию риска и собственная беззащитность».
Аналогичным образом Линн вдохновило то, что она называет «формой проявления гражданской позиции и сочинением того, что инициирует значимые перемены и приглашает людей задуматься – то есть призывает совершить локальные революции, независимо от того, будут ли они незначительными подвижками в перспективе или превратятся в то, что заставит людей выйти на улицы и действовать нешаблонно или нетривиально». То есть, по ее словам, пьеса не привязана к какому-то давно установленному порядку вещей.
Она разыгрывается в зависимости от текущего момента: «Не так важно, сколько раз я ставлю пьесу на сцене, – она никогда не будет точно такой же, как предыдущая версия, потому что дописывается по ходу аудиторией и энергией, пронизывающей этот зал».
Я провела четыре последних десятилетия, помогая людям развивать их способности быть осознанными и добросердечными при помощи медитации и других духовных практик. Мне хорошо известно, что медитация порой воспринимается как исключительно сокровенная и эзотерическая практика, глубоко вдохновенная, и, несмотря на то, что она сопровождается ярко выраженным позитивным эффектом для практикующихся, тем не менее остается оторванной от обыденной жизни – своего рода убежищем от боли и опустошающей борьбы за выживание. Мы мысленно рисуем себе образ седовласого гуру, обитающего где-то на горных вершинах, окруженного последователями и живущего вместе с ними в таинственных ашрамах и сумрачных пещерах, ведущих кристально чистое, почти бестелесное существование.
Все больше и больше людей в наши дни прибегают за помощью к практикам осознанности и сострадания, подталкиваемые к этому явным влиянием последних на ежедневные трудности, встречающиеся повсеместно в повседневной жизни. Я не могу точно сказать, сколько человек согласится с тем, что эти методы достаточно сильно влияют на них самих и их ближайшее окружение. Но я знаю точно, что польза, приносимая медитативными практиками любящей доброты и осознанности, может лечь в основу тех универсальных и смелых способов, с помощью которых вы сможете взаимодействовать с миром, которые к тому же зарекомендовали себя с лучшей стороны благодаря реализму и надежности. Перед лицом борьбы за социальную справедливость, превращения мира в более приспособленное место для жизни, несмотря на то, что наше время повсеместно ощущается всеми людьми как внушающее душевный страх и трепет, тем не менее практики осознанности и любящей доброты могут обеспечить нас инструментами, нужными для ориентации на эмоциональной и концептуальной местности, причем навыки появляются по ходу поиска способов изменения ситуации к лучшему.