…В первой, может быть, декаде,
Думаю, что до обеда.
Так, понятно. Пушкин. Сзади.
Лучше где? У Грибоеда?
Где-нибудь в районе, вроде
Трёх, возможно, без десьти?
Да. В подземном переходе.
Нет. Я должен быть к пяти
На Савёловском. С детьми,
Понимаете – на дачу.
Если к часу я иссякну,
То тогда же вам и звякну
И наш план переиначу.
В два конца – поймите – глупо!
Я не корчу сибарита.
Как у вас во вторник? Глухо…
В среду? Тоже всё забито…
Вот Господь послал заботу.
Нет, я не могу. В субботу
Я – в хозяйственных вопросах.
Вы, конечно, на колёсах?
Вот и я хожу пехотой
И в тени жилых утёсов
Воздыхаю с неохотой.
Жаль. От центра удалённый,
Я – всему далековатый.
У какой? Восьмой колонны?
Знаю, нету там девятой.
Чтобы нам договориться,
Надо очень постараться.
Хочешь, в пятницу в 7.30
В вестибюле у торца?!
Хорошо. В последних числах,
К Малой Бронной по пути.
У прудов – согласен – Чистых.
Нет, я должен быть к пяти
У зубного Степаненки.
Может, в восемь на Петровке?
Буду я стоять у стенки,
Знаете, в такой ветровке…
Думаю, что мы, наверно,
Возле – около, примерно,
Всё-таки пересечёмся
В направлении взаимном,
Непременно, непреложно,
Между делом и поспешно.
Это ведь вполне возможно?
– Да, конечно, неизбежно!
люли-люли, betula,
люли-люли, pendula[1].
В дорогу мама мне дала букет
Из ноготков и гладиолуса.
А этой твари по сю пору нет.
Опять она куда-то подевалася!
Ведь слышит, бестия, как издалёка
Бранится мать «бессовестной скотиною»
И призывает: «Клёпа! Клёпа!» —
С букетом, словно с хворостиною.
Ну, до свиданья. Рейсовый автобус
Меня повёз до станции Морозки,
Качается в букете гладиолус,
Мелькают за окном берёзки,
Бабуля рядышком уснула,
Я про берёзку думаю: бетула…
…Бетула, думаю, плакучая пендула.
О как привык я к белизне твоей коры
И к рыжине подкоркового слоя!
– Да! – за спиною кто-то говорит,—
Уж таковы природные условия.
– И каковы они? —
бабуля встрепенулась.
Мол, не спала, но вдруг проснулась.
– Они – для разума
желательная пища,
Они – и радость наша, и беда.
Сплошные горизонты! Широтища!
А вот дороги наши – никуда!
Ни к чёрту! Хоть возьми да тресни!
И вот что интересно: если
Вдруг недород – то надо закупать.
А денег нету. В силу недорода!
Но хуже – урожай! Куда его ссыпать?
Везти в Снежанск?
Поломана дорога!
Стою среди своих товарищей, растерян,
Поскольку труд их урожаем обесценен.
Да и «кому грузить?»,
да и «на чём возить?»
Не счесть вопросов иже с ними трудных.
Ему порой бывает выгоднее – гнить
В условиях таких паскудных!
Кому – ему? Соображаю,
Что – урожаю.
– А вы как полагаете? – Я полагаю,
Что о предметах, мне далёких, —
не сужу.
– Вы сходите? – спросила Пелагея
Васильевна. – По-моему, схожу.
Приехали. На станции Морозки
Встречаю Клёпу в обществе хвостатых
Вокруг неё облезлых отморозков,
Котов – неистребимых супостатов.
Ну, курва! Пшла домой! —
Стремлюсь её догнать,
Из-под кустов, из-под земли её достать,
За всё – физическим букетом
ей воздать,
Словесною картиной угрожая
О пагубе иного урожая!
Со мною случай на метро «Арбатской»
Произошёл весьма дурацкий.
Запомним: нищий, к стенке прислонённый,
Сидит с гармошкой – без руки.
Навстречу панк идёт с причёскою зелёной,
За мной постукивают шпильки-каблуки
Трёх женщин – трёх различных рас.
Да. Я о фатуме, конечно, повествую.
Споткнулась чёрная. Но не о том рассказ —
Она ногой поддела мятую, пустую
«Джин-тоник» банку жестяную.
И вот помчалась жестяная банка
С подскоками – к ботинку панка.
Тот бьёт по банке – китаянке —
Ей на подъём и под её замах.
Она, в вельветовых штанах —
Бьёт! – в гармониста попадает. Нищий
Сам молодой, но с Карабаса бородищей,
Единственной рукой с татуировкой «вор»
Меня расстреливает банкою в упор!
Я уклоняюсь, белую сбиваю проститутку,
Её, чтоб не упала, ухватив за грудку.
И мы вдвоём, испуганы, как дети,
Заваливаем, падая, мента в бронежилете.
Он, свой отдельный наблюдая интерес,
Бежал по службе – нам вразрез!
А я, увы, не в очень трезвом виде.
Душа-предательница в пятки упадает.
Но мент сказал мне: «Извините!»
Да. Это выдумка. Такого не бывает!
О сколь же наши представленья скудны
О том, что тут бывает. Божья воля
Нас уместила в три секунды —
Как мы попадали, футболя.
Не хочешь – а влипаешь в передрягу,
Хоть ты запрись, да окна все закрой!
Четвёртая секунда – и «Бродягу»
на гармошке
Играет нищий. Да. Одной рукой
Он муху называет «бедный Озрик»,
Чей – помнит – фрак с брусничною искрой,
Любитель говорить, что это возраст
Таков уж… И не за горой
Простор без возраста. Ну не зануда ль?
Другой сказал бы: пустомеля.
Однако, кто сумел бы Букстехуде,
Как он, зануда,
Отличить от Пахельбеля?
Он на себя бывал особенно похож,
Когда травил вcё ту же с бородою байку,
И у плиты со спичками: «Ну что ж,
Давай-ка, брат, с тобой поставим „Чайку“».
Любитель: «Карты, – говорить, – сданы!»
К ним, картам, с детства равнодушен,
Внезапно бросить взгляд со стороны:
«Ты пьян, прости, и оттого мне скучен».
А сам-то? По какой причине
Его, вы думаете, мучает икота?
И, вдруг, беседы дружеской посередине
Он затевает распрю о сангине,
Что всё-таки, она – не терракота!
Мы на балконе с сигареткой холодеем,
А в комнате, в виду ледовой брани,
Давно уж, удрученные хоккеем,
Не различаем шайбу на экране
В обратном Адлере на взлётном поле
Я вдруг задумался о воле
В нескромном понимании «хотеть»
И в скромном понимании «стремиться».
Гляжу: невероятно, чтоб взлететь.
И, – чудо! – думаю, – чтоб приземлиться.
Сих дум случайные свидетели
Сосредоточились со мной перед посадкой
В одном удушливом, потея, накопителе;
Склонилась дочь над ученической тетрадкой
Для —
Не какого-нибудь там естествознания,
Но, первым делом, отчеркнув поля,—
«Для, – написала, – вольного писания»,
Которое, конечно, начиналось с «Я»
Такая-то: фамилья, имя, отчество,
Где проживает и так далее.
А дальше думать ей уже не хочется,
Впадать в бытописательство детальное
Услуги по… коньков заточке.
Неглинка. Помните, разнообразной пастой
Заправку шариковых ручек? В этой точке
Всем заправлял златозубастый
С тройной отсидкою Фарид.
Он молнию вшивал мохнатой лапой,
Крюк клюшки гнул паяльной лампой,
Что синем пламенем горит.
Он эту точку, видимо, держал
Не для трудкнижки и не ради денег,
Но – чтоб огонь его гудящий окружал
И света синего – сиреневый оттенок.
Плыви, плыви сиреневый туман.
И то, что с ним рифмуется – туда же.
Почтовый ящик. Я стою, как истукан,
Читаю приглашенье к распродаже
В фасовке заводской ацетилена
И полуфабриката шоколада.
К чему бы это? Что это – эмблема?
В каком контексте, и какого ляда?
Читаю снова: да, гексахлоран,
Башкирский мёд, вагон со стекловатой.
А что? Разумно: старых шуб обмен
На новые. Обидно, что с доплатой.
Тут все, что подобает человеку,
Как я – разнообразного достатка:
Коттедж. Великолепный вид на реку.