Андрюшка был весьма замкнутым в себе подростком: тщедушный, бледный, с болезненного цвета худым лицом, усыпанным веснушками, большим неулыбчивым ртом с тонкими губами. Оттопыренные его уши едва ли не просвечивались, что являлось предметом насмешек и обидных прозвищ со стороны одноклассников.
Ко всему прочему, одиннадцатилетний школьник был весьма рассеянным и медлительным, с отсутствующим взглядом. По мнению его классной руководительницы Светланы Григорьевны, он «ворон считает», а его мать, Ольга, называла сына мечтателем и часто раздраженно покрикивала: «Хватит в облаках-то витать! Вернись уже с небес на землю!..» – и плакала. Она часто плакала, тихо, не в голос.
Андрюшка в такие моменты молча сносил упрёки, виновато понурив голову, и мысли его и вправду бывали где-то далеко-далеко, за пределами этой серой домашней реальности. Он не переносил слез матери, но будучи не в силах уйти и оставить мать одну наедине со своими переживаниями, оставался рядом и лишь в своих мыслях убегал в те далекие сказочные страны, описанные в приключенческих книгах. В страны, где нет слез.
Читал Андрюшка жадно и много. Он представлял себя путешествующим вместе с героями, о которых читал, был их другом и соратником, хотел быть похожим на них. Своими размышлениями, мечтами подросток ни с кем не делился, он хранил их в своем сердце, это было его сокровенной тайной.
Ольга переставала плакать и, вытирая ладонями слезы с покрасневших глаз, обнимала сына. «Горе ты мое луковое!» – произносила она, силясь улыбнуться, и Андрюшка, вернувшись к реальности, обнимал мать в ответ. Он думал: «Ну почему я – горе? И почему именно луковое?». Мать наконец выпускала сына из объятия, и он, вздохнув, уходил к себе в комнату делать уроки.
Воскресенье сегодня выдалось солнечное, был сентябрь, стояло бабье лето. Андрюшка любил выходные, когда не было вокруг надоедливых одноклассников, учителей, самой школы. Утром приходила баба Маня, соседка, жившая этажом выше, и мать уезжала с ней в собор. Андрюшка наконец-то оставался дома один, предоставленный самому себе.
Проводив мать и закрыв за ней дверь, он спешно завтракал и забирался снова к себе в постель, читал книги. Иногда он откладывал книгу и подолгу, уставив взгляд в одну точку на потолке, видимую лишь ему одному, предавался размышлениям.
Он думал о маме, о том, почему она такая несчастная и часто плачет; он думал о том, почему ушел от них отец и куда? У мамы он об этом больше не спрашивал, так как, спросив однажды, ему уже пришлось пожалеть о том: мама рассердилась на него, кричала, называла неблагодарным ребенком, упрекала, что он, Андрюшка, весь в отца своего, и велела больше не упоминать о нем. А затем мама снова долго плакала.
Впрочем, отца Андрюшка не любил и очень боялся. Он был рад, когда отец ушел от них. Тот и раньше часто пропадал месяцами, а когда появлялся, то беспробудно пил и бил маму, а порой и его. Андрюшка вспоминал, как отец отправлял его за водкой в магазин, а напившись, почти всегда находил причину, чтобы отвесить звонкую оплеуху сыну. Он орал, ругался какими-то непонятными словами и лупил Андрюшку, но тот даже не пытался понять смысл этих слов. Он стоял, ужавшись и втянув голову в плечи, закрыв глаза, и только плакал. Каждый подзатыльник отзывался глухим звоном в голове, и на ум почему-то приходил звук резинового мячика, ударяющегося об асфальт. В его памяти всплывали строчки из детского стишка: «Мой веселый звонкий мяч…» Строчки из его далекого детсадовского детства. Затем отец уставал «воспитывать» сына и уходил к себе в комнату, засыпал, а Андрюшка, успокоившись, потихоньку выбирался на улицу и гулял там дотемна, пока с работы не возвращалась мать.
Наконец, скука одолела мальчика, и он, выбравшись из-под одеяла, стал одеваться. Собравшись, он взглянул на часы в прихожей, было уже двенадцать часов пополудни. Андрюшка вышел в подъезд и, закрыв за собой дверь на ключ, поскакал по ступенькам вниз, во двор. В голове его опять навязчиво звучал стишок:
«Мой веселый, звонкий мяч,
Ты куда помчался вскачь?
Желтый, красный, голубой,
Не угнаться за тобой!..»
Выскочив вприпрыжку из подъезда, Андрюшка бросил на ходу «здрась-сте!» сидевшим на скамье у подъезда старушкам и направился через весь двор к арке, ведущей на оживленную, залитую жарким солнцем пыльную улицу. Приметив в конце двора знакомых ребят, он ускорил шаг, чтобы остаться незамеченным ими, и прошмыгнул в прохладный полумрак арки. Оказавшись на оживленной улице, мальчик остановился на мгновение, раздумывая, пойти ли ему на набережную или в парк; и, сделав выбор в пользу набережной, повернул налево.
Было немного прохладно, дул слабый ветер. Солнце светило навстречу и заставляло Андрюшку щуриться. Он поднимал руку и, приставив ладонь ко лбу козырьком, перебегал дорогу. Дойдя до проспекта, мальчик ускорил шаг. На противоположной стороне толпились на остановке пассажиры с сумками, пакетами, с маленькими детьми и маленькими собачками. Перекрестком руководил регулировщик в красивой милицейской фуражке и ярком желтом жилете, надетом поверх милицейской формы. Регулировщик время от времени издавал резкий звук свистком, жалобный как крик чайки. Андрюшка приметил впереди продуктовый магазин. Он машинально нащупал в кармане джинсовых брюк несколько монет и, сжав их в кулаке, вошёл в распахнутую дверь.
Купив свежую ароматную булку, Андрюшка вышел из магазина и продолжил свой обычный путь. Проспект изогнулся, как спина кошки, встретившей неожиданно свое отражение в зеркале, и пошёл вниз, к набережной. Сквозь ветви тополей, густо теснящихся кронами вдоль проезжей части, Андрюшка уже видел переливающуюся на солнце рябь воды. Свежий ветерок донес до него первые нотки пресной сырости. Спустя пять минут он уже стоял на тротуаре набережной, вымощенном темно-серой плиткой, прислонившись грудью к выбеленным бетонным ограждениям.
Прохладный ветерок приятно обдувал разгоряченное быстрой ходьбой лицо Андрюшки. Золотистая рябь на поверхности реки слепила глаза, отчего Андрюшка щурился и морщил нос. Он разглядел наконец чаек, галдящих возле пристани, в сотне метров от того места, где стоял; и, перемахнув через ограждение, направился к ним.
Идти здесь было не очень удобно, так как берег реки был одет в огромные бетонные плиты и спускался к реке крутым склоном. Неровные края плит торчали вразнобой, то там, то здесь попадались под ноги остатки ржавой арматуры, торчащей из замшелого бетона, а щели между плитами поросли тощей сорной травой. Андрюшка шел медленно, часто спотыкался.
Наконец достигнув причала, мальчишка остановился в тени портового здания. Но было холодно стоять в тени, и Андрюшка решил отойти немного, чтобы быть на солнце. Он спустился к самой воде, присел, попробовал её рукой: она была прохладной, ласковой. Усевшись на голые бетонные плиты, нагретые солнцем, откусил булку, пожевал немного; и стал отрывать небольшие кусочки белого мякиша и бросать перед собой в воду.
Чайки тут же заметили угощение и одна за другой принялись кружить над водой и над головой Андрюшки. Вскоре уже более дюжины птиц летали, ныряли, кричали и дрались за каждый кусок булки. А он от души смеялся, наблюдая за ними, и старался отщипывать кусочки поменьше, чтобы подольше растянуть свою забаву.
Но вот булка закончилась. Последний кусочек он съел сам. Чайки еще некоторое время кружились над ним, садились на плиты неподалеку от мальчика и вопросительно глядели на него своими глазками-бусинками, выжидали новой порции угощения. Не дождавшись более ничего съедобного, чайки одна за другой отлетели обратно к пристани и вернулись к своим повседневным делам, оставив мальчика одного.
Андрюшка продолжал сидеть на том же месте. Он вдыхал свежесть речного воздуха, наслаждался, созерцая проплывающие мимо огромные баржи, груженые желтым песком, наблюдал за маленькими человечками, сновавшими по палубе буксирного катера. И снова окунулся мыслями в свои заветные мечты. Представил себя, например, бойким юнгой на таком вот катере, очень полезным, нужным членом экипажа корабля! Вот он бежит по поручению капитана к боцману; вот он с матросами сидит вместе за одним столом, все его считают равным себе, совсем взрослым. Иногда, впрочем, матросы подшучивают над ним, подтрунивают. Но не со зла, а так, по-доброму, по-дружески, и он, Андрюшка, шустрый и деловитый юнга, задорно огрызается в ответ. И все громко хохочут и похлопывают мальчишку по плечу…
Катер удалился, толкая перед собой гигантскую баржу. Андрюшка повернул голову в сторону причала, только сейчас заметив там движение. Ближе к бетонному берегу за ним качались на воде две парусные яхты. Паруса на одной из них, той, что ближе к берегу, были спущены и смотаны на реях, а вторая, расправив косой белый парус, явно готовилась к отплытию. Матросы, раздетые по пояс, поднимались по трапу один за другим, тащили на борт ящики, мешки и коробки. Из рубки верхней палубы вышел капитан в белых брюках, белом пиджаке и белой же фуражке. Пиджак был надет прямо на голый торс и из выреза на груди торчали седые курчавые волосы. Он стоял, опираясь вытянутыми руками в перила и, отдавал какие-то распоряжения своей команде. Из густых зарослей седой бороды торчала маленькая трубка, время от времени выпускавшая густые облачка белого дыма.
«Вот настоящий капитан!» – восхищенно подумал Андрюшка. Он встал и не спеша направился в сторону причала. Сердце подростка бешено колотилось в груди, а в голове рождались неясные пугливые мысли. Он подошел к причалу и вскарабкался на мощёный старыми, изъеденными сыростью досками настил пристани. Над ним носились крикливые чайки, но Андрюшка уже их не слышал. В его голове стремительно вырисовывался план побега на этом вот корабле. Он мысленно представлял свой разговор с капитаном, просился к нему в плавание и обещал быть хорошим, исполнительным юнгой. Он стоял на середине причала, заложив руки за спину и размышляя о предстоящем побеге, о путешествиях по всему свету, о приключениях. Он наблюдал за каждым движением там, за каждым жестом капитана судна.
Затем, как это часто бывает, когда слишком долго размышляешь так и фантазируешь, в его сознание стали вкрадываться сомнения. «Да уж! Так меня и взяли на корабль… – думал Андрюшка. – Я ведь даже и не знаю, как быть юнгой. Матросы только посмеются надо мной или, что ещё хуже, обругают и прогонят домой, скажут: мал ты еще для плавания!..». Он посмотрел на белоснежный борт яхты, где красовалась бирюзовая надпись на иностранном языке – «Revolcarse». «Ну вот, они еще и иностранцы, наверное, – подумал неудавшийся юнга. – Даже толком не поймут меня, о чем я прошу…». И тут он вспомнил про мать. И даже вздрогнул, представив, как мама рыдает, обзванивая больницы, соседей, одноклассников, и как ее допрашивают в милицейском участке… Она уже, наверное, дома сейчас, подумал Андрюшка. Он несколько раз глубоко вздохнул с досадой о неудавшемся путешествии и, повернувшись, решительно зашагал прочь от яхты, от пристани. Домой, к маме.
День между тем скатывался к вечеру, на далеком горизонте появились серо-голубые облака. Ветер усилился и теперь с удвоенным усердием дул со стороны реки, врываясь в притихшие улицы городка, и стало значительно прохладнее. Андрюшка шел по набережной быстрым шагом, ежась от сырости. Он спешил скорее к перекрестку, которым набережная соединялась с проспектом. Завернув на широкий тротуар, зашагал вверх, поднимаясь в гору. Громыхая железом, прополз по обагренным закатом рельсам трамвай. Андрей подошел к перекрестку. Регулировщика уже не было, светофор был исправлен, горел красный свет. Мимо пробегали легковые автомобили. На противоположной стороне улицы собрались под светофором люди. Загорелся зеленый. Мальчишка, не вынимая рук из карманов брюк, перебежал по зебре дорогу, лавируя в людском потоке, хлынувшем ему навстречу.
Андрюшка шел, глубоко вдыхая вечернюю прохладу. Настроение было превосходное. Он спешил домой. Из хлебных магазинов и пекарен доносились ароматы выпечки. Засосало под ложечкой. Подросток впервые за весь день ощутил, как сильно он проголодался. Тут же живо представил, как мама на кухне сейчас готовит что-то вкусное и ждет домой его, любимого сына, Андрюшку.
А вот и арка его двора. Он замедлил шаг и прежде, чем войти во двор, огляделся по сторонам. Взрослых во дворе не было, как и его сверстников, какие то и дело издевались над ним, а то и били – пусть не очень и больно, зато обидно. Лишь в дальнем конце двора играла на детской площадке малышня. Андрюшка облегченно вздохнул и расслабился. Он направился к своему подъезду по правой стороне, обходя площадку с краю. Впереди у четвертого подъезда его дома играл с мячиком соседский пятилетний мальчишка Вовка. Андрюшка поравнялся с малышом и прошел было уже мимо, но…
Этот звук! Звук резинового мячика, ударяющегося об асфальт, будто врезался в его сознание и заставил резко остановиться. Андрюшка медленно, заторможенно повернулся к Вовке. Тот, не обращая ни на кого никакого внимания, увлечённо и уже довольно умело отбивал его двумя ладошками от тротуара. Но этот смачный, щёлкающий звук детского мячика, так напоминающий ему что-то опасное и вместе постыдное, будто в мгновение ока помутил всё в голове Андрея…
В душе его вдруг резко похолодело, в лицо ударила горячая кровь, воспламенив в нем какие-то новые чувства, какой-то ответный хищный гнев, ярость. Он одним прыжком подлетел к не подозревающему ничего малышу и, замахнувшись, влепил ему звонкую, такую же смачную оплеуху…
Вовка растянулся на тротуаре, больно ударившись коленками и ладошками об асфальт, и громко заплакал. Андрей мгновение стоял в оцепенении, широко раскрыв глаза от охватившего его ужаса и пытаясь понять, что он только что совершил. И не сразу опомнившись, он бросился к мальчику, поднял его, поставив на ноги, прижал к себе и стал лихорадочно успокаивать, вытирать слезы и поправлять штанишки и свитерок на нем. Но все тщетно! Вовка плакал все громче и вырывался. Андрюшка разжал объятия, и малыш, громко рыдая и топая от обиды ножками, побежал к себе домой.
«Что сейчас будет…» – пронеслось в голове Андрюшки. Он метнулся в сторону своего подъезда, но остановился у двери. «Если я сейчас поднимусь домой, то дядя Леша, Вовкин папа, поднимется к нам в квартиру и тогда будет еще хуже…» – Так лихорадочно думал Андрей, стоя у входа в подъезд и не решаясь войти.
А в соседнем подъезде уже послышался шум, грубая мужская брань и быстрые шаги. Во двор выскочил в одних спортивных шортах и сланцах, с золотым крестом на груди и в синих наколках на руках и ногах загорелый мужчина лет тридцати. Это был дядя Леша. Глаза его бешено сверкали.
– А ну-ка, иди сюда, сволочь! – взревел мужчина, увидев Андрея.
–Я… я-а… – мямлил едва слышно дрожащим голосом он, теперь уж обидчик, медленно подходя к отцу Вовки и испуганно моргая.
– Ах ты гаденыш! Нет, ну какой шакалёнок!.. – рычал разъяренный мужчина. И на голову Андрюшки полетел один подзатыльник, другой, в ней опять будто мячиком проскакало, из глаз брызнули слезы. Он стоял, втянув голову в плечи и ссутулившись, и терпеливо переносил расплату, удар за ударом, в промежутках пытаясь хоть как то оправдаться:
– Я ведь… Я… Ай! Я ведь не нарочно… Я не… – жалобно лепетал он.
– Что-о-о?! « Не нарочно»?! Ах ты гад! Ах ты…– кричал дядя Леша, отвешивая очередную оплеуху. – А ну пошел отсюда! Живо! И чтобы я тебя больше рядом не видел с моим сыном!
Он с силой развернул подростка, больно схватив его за плечи, и отвесил нешуточного пинка под зад. Андрей пулей влетел в свой подъезд, скуля от обиды как побитая дворняга. Пробежав несколько лестничных маршей, он остановился между этажами, переводя дыхание и вытирая слезы, застилающие глаза. Он прислушался. Во дворе уже было тихо.
Простояв в тишине подъезда с полчаса, Андрюшка окончательно успокоился и расслабился. Он понимал, что мама не должна узнать о том, что произошло. Голова гудела, но он старался не обращать на это внимания, как и на горящее правое ухо, которое уже немного распухло. Андрюшка смотрел в окно подъезда, выходящее во двор, на солнечный диск, который уже почти весь скрылся за домом напротив. Все произошло так быстро, что подросток даже не успел всего осознать полностью. «Почему я так поступил?» – в угрюмом недоумении спрашивал себя Андрюшка.
Наконец мальчик устал стоять и поднялся на свой шестой этаж. Сунул ключ в замочную скважину и, аккуратно повернув его, тихонько открыл дверь. Он молча разулся и прошел к себе в комнату. Мама смотрела сериал по телевизору на кухне и все же услышала, как вошел сын:
– Андрюшка! Иди мой руки, сынок, покормлю тебя, – позвала Ольга сына.
– Да, мам, сейчас приду, – отозвался Андрюшка, стараясь придать своему голосу обычный домашний тон. Он вымыл руки в ванной и, вытирая руки о полотенце, осмотрел себя в зеркало. Правое ухо немного распухло и покраснело. Он вошел на кухню и молча сел за стол.
Ольга была в превосходном настроении и не сразу заметила хмурый вид сына.
– Ты чего, Андрюша? Что-то стряслось сынок? – спросила, наконец встревоженная мать.
– Да нет, мам, ничего, – ответил Андрюшка спокойно. – Что-то устал просто, на набережную гулять ходил.
– Снова один гулял?– ласково улыбаясь, спросила успокоенная мать. Андрюшка утвердительно кивнул.
– Эх, горе ты мое луковое! Завел бы друзей хороших, с друзьями -то интереснее ведь, – продолжала улыбаться мать. – Ну ладно, ешь давай, пока не остыло все.
И она снова погрузилась в свой любимый сериал.
Андрей ел неохотно: аппетита не было вовсе. Он отодвинул полупустую тарелку от себя, отхлебнул из кружки теплого чая и встал из-за стола.
– Мам, я посплю немного… ну, устал чего-то, – скорее прокряхтел он, чем сказал, и ушел, не поворачивая головы, к себе в комнату.
Усевшись на кровати, Андрюшка ощупал осторожно правое ухо и удовлетворенно подумал: нет, мать не заметила, и хоть это хорошо… Мальчик разделся, лег в кровать и, укутавшись в толстое одеяло, взял в руки начатую книгу. Но читать ему не захотелось, а стало вдруг грустно и противно от самого себя за этот свой ничем не объяснимый… что, случай? Или проступок, преступление прямо? Ведь все же его любимые герои, о которых он так много читал и мечтал, были великими мореплавателями, искателями сокровищ и приключений, защитниками слабых и бедных. А он, Андрюшка, как последний негодяй ни с того ни с сего закатил оплеуху маленькому пятилетнему мальчишке – за что, зачем? Почему ударил в голову ему этот непонятный и несправедливый гнев, откуда он взялся?.. Нет, он недостоин быть юнгой и верным спутником смелых и удачливых героев…
Он прерывисто, как наплакавшийся, вздохнул и закрыл книгу. Перевернулся на один бок, на другой, но сон никак не шёл к нему, не помогало и родное тёплое одеяло. И в голове всё крутились и крутились давно ненавистные ему строчки из детской, совсем уж для малышни книжки:
"Мой веселый, звонкий мяч!
Ты куда помчался вскачь…»
Он ещё не знал, что зло, однажды возникнув, не исчезает. Как и добро.