Нормативный аспект в том или иной мере присущ любой экономической теории. Ведь если она корректно описывает, объясняет и предсказывает различные феномены в своей предметной области, то тем самым дает возможность предугадать последствия предпринимаемых действий, на основе чего действующий экономический агент оказывается в состоянии оценить целесообразность их осуществления, исходя из преследуемых им целей, максимизируя свою полезность.
Так, нормативный подход отнюдь не чужд неоклассической парадигме экономической науки. Построение различных идеальных моделей – совершенной конкуренции, Парето – оптимально го распределения благ, поведения потребителя в условиях полной бесплатной информации и т. п. – и оценка действительности как своеобразного «отклонения» от идеала (к которому, тем самым, необходимо стремиться), составляет вполне типичную схему интерпретации теоретических положений неоклассики применительно к практическим нуждам.
Методология неоинституционального подхода в экономической науке в этом пункте отличается от неоклассики довольно существенно. В его рамках отсутствуют представления об идеальных экономических системах, а существующие институты сопоставляются по своей действенности не с идеалом, а друг с другом.
Как отмечает О. Уильямсон, «теория трансакционных издержек помогает обогатить анализ экономической организации, требуя от исследователя изучать те микроаналитические характеристики организации, в рамках которых происходит относящееся к делу сравнительное институциональное действие, путем раскрытия особенностей организаций, которые связаны с трансакционными издержками и которыми ранее пренебрегали, и посредством настаивания на том, что способы организации следует оценивать не абстрактно, а на основе сравнительного институционального подхода. Тем не менее «порочные» способы экономической организации, которым сегодня нет более совершенных реальных альтернатив, смогут сохранять господствующее положение до тех пор, пока не будут разработаны какие-либо лучшие организационные решения» [Уильямсон. 1996, с. 640–64.
Можно сказать, таким образом, что неоинституциональной экономической теории, в принципе, в меньшей степени свойственна «пагубная самонадеянность» (Ф. Хайек) экономической науки, готовой конструировать и внедрять «идеальные» экономические системы.
Вместе с тем, даже самый последовательный эволюционист не в состоянии отрицать целенаправленности действий людей при заключении сделок, принятии законов, создании и совершенствовании хозяйстве иных организаций. Вопрос, очевидно, заключается в роли науки в этой деятельности: являются ли результаты последней строго логическим научным выводом из принятых в теории посылок, либо же ученые только делают частные прогнозы о последствиях намечаемых действии институционального инноватора, оставляя выбор за ним?
Другими словами, говорит ли наука, как надо делать, или же отвечает на вопрос – что будет, если…? Неоинституциональная традиция склоняется к последнему варианту, как для случая «больших» экономических систем, так и в ситуации малых усовершенствований. Вместе с тем, поскольку массовая деятельность по изменению су шествующих и формированию новых институтов является частью экономической реальности, она вполне может выступать объектом экономического анализа, материалом для выявления бытующих здесь правил, договоренностей, традиций и норм.
Все сказанное, очевидно, в полной мере относится и к теории институциональных изменений. Более того, практическая ценность ее нормативного аспекта особенно велика, в силу того, что институты, как показано в[Keefer, Shirley, 1998], оказывают на ход экономических процессов даже более сильное влияние, чем адекватная экономическая политика.
В упомянутом исследовании были сопоставлены данные по 84 странам за период 1982–1994 гг., характеризующие, с одной стороны, их экономический рост, а с другой – качество проводившейся экономической политики и степень защищенности прав собственности и контрактов. В роли измерителя экономического роста использовался показатель роста реального ВВП надушу населения. Качество экономической политики оценивалось потрем показателям; уровень инфляции, собираемость налогов и открытость для внешней торговли. Степень защищенности прав собственности и контрактов как выражение качества институциональной среды в стране измерялась индикатором, разработанным в Международном руководстве по оценке страновых рисков [ICRG, 1990]. Этот индикатор включает многочисленные оценки защищенности прав собственности и контрактов, объединяемые в пять групп; власть закона, риск экспроприации собственности, отказ от исполнения контрактов со стороны правительства, уровень коррупции во властных структурах и качество бюрократии в стране.
На первом этапе проведенного исследования Ф. Кифер и М. Ширли построили типологию стран по значениям названных качественных индикаторов, выделив для каждого из них по две градации – высокий уровень и низкий уровень, определив затем для каждой из сформировавшихся четырех групп стран средние значения показателя экономического роста. Оказалось, что в странах с высоким качеством экономической политики и высоким качеством институтов темпы экономического роста составили около 2,4 %; в странах с низким качеством экономической политики и высоким качеством институтов – 1,8 % в странах с высоким качеством политики и низким качеством институтов – 0,9 %; в странах с низким качеством обоих факторов —0,4 %. Иными словами, страны с неадекватной экономической политикой, но качественной институциональной средой росли в среднем вдвое быстрее, чем страны с обратной комбинацией уровней качества соответствующих факторов.
На втором этапе данного исследования было построено эконометрическое уравнение, связывающее темпы роста реальных доходов надушу населения с показателями, характеризующими политические и институциональные индикаторы, инвестиционную активность и уровень качества рабочей силы в стране. Этот более тонкий анализ показал, что качественные выводы, полученные на основе типологического сопоставления, вполне подтверждаются количественно: степень влияния институционального индикатора на темпы роста реальных душевых доходов оказалась почти вдвое выше чем степень влияния политических индикаторов.
Исходя из проведенного эмпирического исследования, Ф. Кифер и М. Ширли заключают: «Выявление того, что институты, защищающие собственность и контракты, имеют измеримое и значимое влияние на инвестиции и экономический рост, создает проблему для политики развития. С одной стороны, реформы макроэкономической политики в слабой институциональной среде не могут обеспечить достижения ожидаемых результатов и способны вызвать обратный эффект дискредитации программ структурных изменений. С другой стороны, практически отсутствуют ясные подходы к институциональным реформам, несмотря на наличие множества доказательств того, институциональные улучшения могут принести гораздо большую отдачу даже при плохой экономической политике. Дилемма, разумеется, заключается в том, что улучшения формальных институтов того типа, которые повышают защищенность прав собственности, крайне трудно осуществлять: введение сдержек и противовесов в структуру власти, установление независимого правосудия, работающего федерализма или ограничений на действия исполнительной власти не являются теми рекомендациями, которые обычно дают международные агентства, по крайней мере, если они рассчитывают на их принятие. Оценки, сделанные Мировым банком, показывают, что попытки усилить социальную защиту, ввести правовые реформы или изменить бюджетные и другие функции правительства посредством технической поддержки и обучения персонала для помощи действиям правительства в этих сферах доказали свою крайнюю неэффективность. Частично причиной этого могут быть ошибки в понимании политической экономии институциональных изменений, частично – ошибки в локализации тех ментальных моделей, норм поведения и других неформальных институтов, которые сопротивляются изменениям» [Keefer, Shirley, 1998, p. 31–32].
Поскольку все сказанное имеет самое непосредственное отношение к современной российской действительности, поставленные вопросы и проблемы заслуживают детального анализа. Его целью должно стать определение тех компонентов политической системы демократического типа, которые в условиях переходных экономик препятствуют реализации вполне разумных и полезных рекомендаций, которые даются со стороны международных организаций, хорошо знающих, в рамках какой институциональной среды успешно работают рыночные механизмы.
Процессы производства и обмена в большинстве современных обществ происходят в условиях существования определенных правил, которые установлены этими обществами и политически поддерживаются демократическими государствами. Следовательно, как распределение ресурсов, так и уровень эффективности их использования подвержены влиянию изменений в структуре правил через переустановление прав собственности. В демократических обществах изменения в правах собственности обычно происходят с помощью некоторой процедуры голосования, – либо непосредственно через референдум, либо опосредованно, через голосование выборных представителей.
В любом случае, результаты голосования определяются обычно так называемым правилом большинства. Начало исследованиям его воздействия на принимаемые решения было положено Кеннетом Эрроу, доказавшим знаменитую «теорему невозможности» [Arrow, 1951]. Напомним, что согласно его постановке, коллективный выбор представляет собой обобщение (агрегирование) результатов попарного сравнения всех альтернатив всеми выборщиками, В результате, при условии транзитивности индивидуальных предпочтений, в рамках результирующего предпочтения возникают (точнее, могут возникать) множественные логические циклы, способные обусловить фактическую неразличимость по предпочтению различных подмножеств альтернатив. Более того, порядок, в котором осуществляются попарные сравнения альтернатив, оказывается решающим фактором, определяющим итоговое коллективное предпочтение, т. е. результирующий выбор.
Многолетние обсуждения этих проблем (см., например, [Миркин, 1974]) позволяют сделать следующие выводы. Пусть имеется множество индивидов с определенными и стабильными предпочтениями, которые сталкиваются с выбором между элементами в множестве альтернатив. Выбор делается на основе правила большинства. Тогда можно показать, что результат коллективного выбора зависит не от предпочтений, а от последовательности голосований, от того, как и в каком порядке сравниваются альтернативы. При этом почти любой выбор оказывается возможным, завися от последовательности голосований. Другими словами, в такой системе выборов нет равновесного результата, если индивиды свободны в манипулировании последовательностью голосований. Равновесный результат возможен, если кому-то предоставлена монопольная власть над повесткой дня, т. е. контроль над последовательностью голосований. Выборщики могут влиять на результаты путем подкупа лица, распоряжающегося повесткой дня. Если трансакций иные издержки равны нулю, конечный результат не зависит от индивида, контролирующего повестку, однако, когда трансакционные издержки не нулевые, подобная зависимость возникает.[1] Формальная политология также приходит к заключению о нестабильности коалиций выборщиков вследствие торговли голосами и логроллинга[2] (формальное доказательство приведено в [McCelvey, 1976]).
Приведенные положения формальной политической теории оказываются явно не соответствующими эмпирическим исследованиям, которые отнюдь не показывают той неустойчивости и неравновесности, которую предсказывает теория, связывая ее с правилом большинства.
Для объяснения этого несоответствия нужно указать на то, что в реальных парламентах и других органах принятия коллективных решений «модель чистого правила большинства» фактически не применяется. На деле голосование и принятие решений регулируется разработанными процедурами, которые и приводят процесс к равновесным результатам. Так, в палате представителей Конгресса США действует так называемая «процедура Дешлера» (Deschler's Procedures of the U. S. House of Representatives), изложенная более чем на шестистах страницах. Иными словами, хотя не ограниченный какими-либо правилами свободный выбор по правилу большинства ведет к неравновесным результатам, однако в реальном мире, где существует институциональная структура, существует и тенденция к порождению устойчивых результатов голосования.
Как устроены подобные институциональные структуры? К. Шепсли и Б. Вайнгаст [Shepsle, Weingast, 1981] употребляют термин «структурно-индуцированное равновесие». По их мнению, институциональная структура органов, принимающих решения, содержит различные «строительные блоки», которые ограничивают поведение, приводя к устойчивым результатам. Процесс выбора не включает голосования всех выборщиков относительно всех пар существующих альтернатив, что было одной из основных предпосылок в постановке Эрроу. Выборщики подразделены на части (комитеты и подкомитеты), а альтернативы распределены между ними в соответствии с их специализацией. Тот или иной механизм отбирает выборщиков для работы в комитетах (например, самовыдвижение или самоотбор), и комитетам предоставляются исключительные «права собственности» для принятия решений в определенных сферах юрисдикции. Так, в Конгрессе США комитеты часто могут воспрепятствовать изменениям в сфере их юрисдикции, не предлагая каких-либо новых законопроектов или поправок к уже действующим. Права комитетов дают им возможность защищать такие ограничения и, следовательно, сохранять монополию на контроль повестки дня для осуществления изменений.
Если при этом депутаты, избранные в состав законодательного органа, оказываются существенно зависимыми от электората и вынуждены отражать в своих решениях интересы последнего, то неустойчивость при применении правила большинства может возникнуть тогда, когда электорат существенно неоднороден. При условии же его однородности очерченная структура процесса принятия политических решений приводит к устойчивым результатам, оказываясь, если можно так сказать, идеальным механизмом для отображения в политических решениях интересов экономических агентов. Процесс подготовки законопроектов в рамках такого механизма оказывается во многом процессом чисто техническим, поскольку на каждом его шаге существует и возможность, и необходимость для законодателя наиболее точно учесть упомянутые интересы. Ведь некорректные формулировки, оказавшиеся в законопроекте, становятся предметом критики в специализированных комитетах, участники которых конкурируют за голоса избирателей и стремятся продемонстрировать им свое стремление и способность к качественной законодательной деятельности.
Обсуждая подобный механизм, необходимо, однако, не забывать о такой предпосылке как ограниченная рациональность индивидов, относящейся, безусловно, и к деятельности законодателя. В ней неполнота знаний и несовершенство рассуждений могут быть компенсированы в первую очередь привлечением экспертов, использованием экспертного знания.
Если сопоставить теперь приведенные положения с реалиями тех переходных экономик, где качество базовых экономических институтов не позволяет благотворно проявиться адекватной экономической политике, легко обнаружить, что те страны, где международные эксперты не рискуют высказать правительствам свои правильные, но не воспринимаемые правительствами рекомендации, характеризуются политическими ситуациями, существенно отличными от параметров «идеального» политического механизма.
Так, например, в современной России отсутствуют как однородность электората, так и ощутимая зависимость между решениями, принимаемыми депутатом, и уровнем его поддержки избирателями, а также значимые стимулы к использованию экспертных знаний для (частичного) преодоления ограниченной рациональности законодателя.
Неоднородность электората, т. е. существенные расхождения в структуре предпочтений, четко фиксируется как многочисленными социологическими обследованиями, так и непосредственно входе целого ряда голосований, проведенных за период реформ, когда сопоставимые по численности группы избирателей высказывались за взаимоисключающие системы политического и экономического устройства страны. Отсутствие связи между предпочтениями депутатов, выявленными ими в голосованиях по различным законопроектам, и их последующей избираемостью, – факт, также подтверждаемый практикой упомянутых выборов. Что же касается стимулов к использованию экспертного знания, то, поскольку преобладающим источником доходов государственного бюджета сегодня выступает, в тех или иных формах, рента от продажи на мировом рынке природных ресурсов, у властвующей элиты нет оснований для усовершенствования правил использования и этих, и других ресурсов внутри страны, – т. е. для того самого переустановления правомочий собственности, о котором говорилось выше.
С учетом приведенных соображений, охарактеризуем процесс институционального проектирования для ситуации, более или менее близкой к тому идеализированному устройству государственной власти, которое было очерчено выше. Нужно заметить также, что основные параметры этого процесса будут иметь место и в неидеальных случаях, претерпевая, разумеется, некоторые изменения.
Отметим, прежде всего, что вся совокупность экономических институтов с точки зрения их происхождения может быть разделена на два класса – естественные и искусственные. В трактовке этих понятий мы следуем позиции, согласно которой некоторый феномен является естественным, если его возникновению (формированию, становлению) не предшествовал во времени тот или иной план (или проект) – идеальная нормативная модель, существующая в сознании субъекта (субъектов) либо зафиксированная в знаковой форме [Лефевр, Щедровицкий, Юдин, 1967]. Другими словами, естественное действие – это некоторая «автоматическая» реакция индивида нате или иные изменения. Искусственными же являются такие феномены, которые сформированы человеческими действиями, осуществляемыми в соответствии с идеальной нормативной моделью. Тем самым, искусственное предполагает предвосхищение упомянутых изменений, а не отклик на них ex post.
Общей характеристикой и естественных, и искусственных институтов выступает их функциональность. «Поведение функционально, если оно способствует достижению конкретных целей – будь то удовольствие или удовлетворение индивида или обеспечение пищи и крова для членов общества… Институты функциональны, если здравомыслящие люди создали и поддерживают их для удовлетворения общественных потребностей или достижения общественных целей. Это вовсе не означает, что адаптация институтов или поведенческих моделей применительно к тем или иным целям происходит осознанно или намеренно. Когда такое сознание или намерение налицо, адаптационную функцию называют явной, в противном случае она именуется латентной» [Саймон, 1993, с. 19].
Деятельность по выработке новых институтов может рассматриваться как одно из проявлений экономической модели человека, определяемого как «изобретательный, оценивающий, максимизирующий человек» (REMM – от «resourcefull, evaluative, maximizing man»)