Николай поднялся на второй этаж и открыл угловую комнату под номером двести шестьдесят, которая на несколько дней должна стать его квартирой. Ему было немного жаль Марию Павловну – красивую, зрелую женщину, и неприятно за себя, что он воспользовался своим влиянием на нее и выбил эту комнату, – для высокопоставленных гостей. Но в этот приезд Николай решил жить с удобствами.
Комната была стандартной, достаточно большой для общежитий – метров двадцать квадратных, с совмещенным умывальником и туалетом. Комната была на двух человек потому, что присутствовали две кровати, на стенах перед ними висели старенькие ковры, два стола, стулья, холодильник и телевизор. Вот последнего не было в других комнатах, чем, собственно, и заключалось отличие привилегированной комнаты от прочих.
Николай включил телевизор, проверить – работает ли он, и стал выкладывать вещи из портфеля. Достал электробритву, стал бриться. Нагревшись, заговорил телевизор. Николай пощелкал кнопки каналов, но везде шли украинские программы. Российские программы в Киеве уже не транслировались. Чтобы их смотреть, надо было иметь спутниковую антенну. Но кто сделает это для общежития? Он включил первый канал-официоз. Как обычно, говорили о политике. Развлекательных программ на этом канале показывали мало, – не стоит баловать народ, его надо просвещать и воспитывать в национальном духе. Поэтому все украинские программы телевидения были забиты культурно-просветительскими внушениями и идеологическими разъяснениями. Он водил электробритвой по лицу и глядел в телевизор. Выступал, видимо в записи, президент Кучма. Его лисье личико, с немигающими мышиными глазками, не выражало эмоций.
– Украина, – вещал он на плохом украинском языке, – не поступится своей независимостью. Черноморский флот наш, и делить его будем с Россией, исходя из приоритетов нашей обороны…
«Все против России», – прокомментировал про себя Николай.
– Нашу позицию в данном вопросе поддерживает общественное мнение Европы… – продолжал президент.
«Запад нам поможет! – известной фразой отметил про себя Николай. – Нищий в Европе! Ты лучше скажи, когда введешь второй государственный язык – русский? Тебя ж, подонка, на востоке и юге избрали только за это обещание. Как экономист ты – ничто. Как политический деятель – вечный обманщик. Твоя прошлая жизнь – обман прошлого режима. Будущая судьба – обман народа. В этом ты непревзойденный специалист».
Он закончил бриться, но так и не услышал из косноязычных уст президента предложений по оживлению экономики.
«Для нас экономика – приложение к национальной политике», – подумал Николай.
Взяв полотенце и мыльные принадлежности, пошел в душ, не дослушав верноподданнических изъяснений своего президента, предназначенных западу. Для своего народа он ничего хорошего и ободряющего не мог сказать. Оценка его политической деятельности из-за бугра для него была важнее, чем авторитет у своего народа, от имени которого он постоянно выступал. С этой точки зрения президент и строил каждое свое выступление. А народ для него – неудобная подстилка, на которой он вынужден временно спать. Но перина для будущего безмятежного отдыха уже сшита. Там – на западе. Как и других национальных политиков. Чем он хуже их? Личную экономическую основу для будущей жизни они подготовили.
Душевые находились на каждом этаже. Но в последние годы большая часть из них была закрыта, – не было лампочек, вентилей… он нашел один из разбомбленных душей, где не было света, но был вентиль, оставил приоткрытой дверь, чтобы было немного видно, и разделся. Но вода к этому времени была только холодная. Он встал под струю, надеясь если не помыться, то хотя бы освежиться. Холодный душ действовал ободряюще, и он стал чувствовать себя лучше, чем до этого, если не считать побаливающую с похмелья голову.
Когда возвращался из так называемого душа, то увидел, что у дверей комнаты его ждет Петр Федько. Он радостно улыбался, и они, протянув друг другу руки, обнялись. Петр жил и работал в Полтаве. Когда-то в аспирантуре они жили вместе в одной комнате около трех лет, в этом самом общежитии. Всегда между собой ладили, помогали друг другу и никогда не ссорились. Между ними и до сих пор сохранялись самые сердечные отношения. Но в этой дружбе верховенствующую роль играл, как более сильная натура, Николай. Петр, в отличие от него, был более мягок, хотя внешне любил хорохориться. Был не всегда решителен и не просто слушался Николая, а подчинялся ему. Николай это видел, но не в его правилах было использовать слабости людей для их же собственного унижения.
– Заходи, Петруша, – доброжелательно сказал Николай, открывая ключом замок. Его имя он мог переиначивать до бесконечности, но по-обидному – никогда. – Смотри, в какой комнате я остановился!
– Вижу. Панская, – ответил Петр, входя в комнату. – Как тебе ее дали? Понятно и без объяснений. Мария Павловна тебя никогда не обидит.
– Садись. Смотри пока телевизор. Я сейчас что-нибудь перекусить соображу, – ответил Николай, специально не обращая внимания на намек Петра о путях получения такой комнаты.
Сейчас по телевизору вместо президента выступал фольклорный ансамбль. Пели и плясали артисты в народных костюмах. Петр недовольно поморщился:
– Одно и то же по телевизору. «У нас самая красивая и самобытная культура!» – передразнил он пропагандистов национальной культуры. – Будто у папуасов, эскимосов или у других народов нет самобытности. А российской программы нет? – он подошел к телевизору и стал нажимать кнопки. Потом разочарованно произнес: – Нет.
– Для российских программ нужна спутниковая антенна, – пояснил Николай, будто Петр сам этого не знал. – Ты его выключи, чтобы не раздражал.
Николай достал из полиэтиленовой сумки остатки домашней еды, взятой вчера в дорогу. Петр выключил телевизор и сел к столу.
– У меня приготовлен суп. Может, пойдем ко мне в комнату?
– Потом. Как навещу научного руководителя, зайду к тебе за супом.
Николай достал из портфеля бутылку водки.
– Садись ближе к столу. Закуски у меня мало осталось. Вчера до глубокой ночи в поезде хорошо врезали. Кажется, видел твою родную Полтаву, но точно в этом не уверен. Это ж был час ночи! – пояснил он. Налил по четверти в два стакана водки и предложил: – Может, тебе больше? Я пока воздержусь помногу. Еще встречи предстоят.
– Больше не надо, – подняв к плечам руки, будто протестуя, и сделав бодрую мину на лице, широко улыбнулся Петр. – Мне тоже надо работать. Давай за твой успех!
– Давай. Только успехов нет.
Они выпили. Федько деланно поморщился, разрезал помидор, взял себе половинку, вторую протянул Николаю. Помолчали, закусывая смрадную влагу, и Петр задал вопрос, который Николай ожидал от него:
– Ну, как у тебя с утверждением докторской? Вижу, не хочешь говорить… видно, нелады?
– Угадал, Петруха. Националисты из высшей аттестационной комиссии не хотят ее утверждать. Послали на рецензию во Львов, а там какой-то профессор Сливка дал отрицательную рецензию. Не комиссия, а один человек. На, почитай! – Николай достал из папки отпечатанный лист бумаги и протянул Петру. – Я буду одеваться. Пора идти с визитами, – с иронией уточнил он. – Уже время к полудню подходит.
Он надел рубашку, галстук, накинул пиджак, немного брызнул на себя одеколоном, чтобы меньше несло от него водкой. Петр закончил читать и присвистнул. Он сразу же обратил внимание на резкие формулировки:
– Да! Дают националисты! Какие выражения: «Диссертация написана с позиций имперской России… это точка зрения русифицированного городского населения Востока и Юга Украины…» Выходит, мы не можем иметь своей точки зрения, а только западноукраинскую. Да, сильно бьют, от всей души, со всего размаха. Показывают – знай нашу силу! Не забывай, с кем дело имеешь!
Петр Федько был слобожанским украинцем, в отличие от русского Николая. Он любил Украину, но не мог воспринять экспансию галицийцев на ее остальную часть.
– А о чем раньше писал львовский профессор?
– О большевиках в гражданскую войну и об их интернационализме.
– Понятно! Галицийцы умеют приспосабливаться. Поляки и австрийцы приучили их этому. Они могут всю жизнь таить злобу, которую в нужный момент выльют не на своего лютого в прошлом врага, а на слабого противника, чтобы почувствовать себя панами. Собачий менталитет – гавкать на слабого, и унижаться перед сильным. Они дождались своего часа рычания. Так что, не удивляйся такой рецензии.
Николаю был неприятен этот разговор, и он спросил Петра:
– Ну, а у тебя как? Докторская диссертация движется?
– Слабо. Вот, взял творческий отпуск на полгода, хочу интенсивно поработать. А то нет времени.
Ну, а с семьей как?
– Сам знаешь. Разошелся. Оставил жену, детей, квартиру. Сам живу в общежитии института. Но машину оставил за собой, – Петр горестно-неопределенно развел руками. – Вот какая жизнь!
– Ничего! Найдешь новую бабу и заживешь нормально, – безжалостно успокоил его Николай.
Петр молчаливо поник плечами и стал усиленно закусывать, показывая всем видом, что он сейчас увлечен только этим делом. Николай посмотрел на него сверху и увидел, что Петро сильно полысел за этот год. Худощавое лицо еще больше заострилось, как бы закостенело, в глазах появилась удрученность. И ему захотелось пожалеть своего бывшего товарища по аспирантской жизни.
– Ты совсем облысел… – вместо ободряющих и оптимистических слов вырвались у него слова бессердечные. Почувствовав свою неправоту и жестокость, Николай тут же исправился: – Я всегда рад тебя видеть. Как все-таки интересно мы жили в аспирантуре!
При последних словах Петр встрепенулся и благодарно посмотрел на своего более искушенного в житейских делах товарища.
– О! Я об этом времени часто вспоминаю. Другим рассказываю. Например, как мы скидывались по червонцу, и нам его хватало, чтобы прокормиться целый месяц. Удивляюсь сейчас – как нам это удавалось? Даже оставалось на выпивон. Вот были времена!
– Но мы же из дома привозили продукты. Забыл? Ладно, Петруха! Давай еще выпьем? Хотя, нет, не буду. Мне надо встречаться с некоторыми, так сказать, официальными лицами, а меня уже кружит. А ты прими еще сто граммов?
– Нет! Не могу. Хочу сегодня посидеть в библиотеке, а потом на машинке надо статью отпечатать. Ты ее посмотришь? Подскажешь что-нибудь? – попросил он, зная по старому времени, что у Николая хороший литературный стиль и глубокое чувство анализа.
– Конечно же, посмотрю и помогу. Но только не сегодня, – ответил Николай, складывая закуску в пакет. – А сегодня вечером приходи ко мне. Гульнем малость, вспомним молодость. Хорошо? – он положил еду в холодильник, предварительно включив его.
– Конечно! – с неподдельной радостью откликнулся Петр. – Я помню законы аспиранта Матвеева. Первые два дня после приезда отдыхать, то есть пить, – он широко улыбнулся, понимая, что ему сегодня такого отдыха не избежать, и он согласен на него. – Да, вот, Коля, о чем я хочу тебя попросить… здесь сейчас проживает аспирантка…
– Ну и что? Пусть живет. Я два дня отдыхаю, как одинокий волк… правда, в столичном лесу.
– Это понятно. Законы, выдуманные тобой, нарушать нельзя. Но ей нужна, как бы правильнее сказать, методическая и научная помощь. Она пишет диссертацию, как и ты по гражданской войне, а у нее научный руководитель работает по современности и не может оказать эффективной, я бы сказал – толковой помощи. Проконсультируй ее? Помоги? Она очень хороший человек.
– А откуда она?
– Из Черновиц.
– Ну их, западенцев. У них своя история, а у нашего Донбасса – своя! Пусть ей кто-то другой помогает.
– Коля! Она не коренная западенка, а приезжая, и по национальности – русская. И руховцев она тоже, как и ты, не любит.
– Ты уже все о ней знаешь?
– Ничего плохого или несерьезного не думай! – показательно-напыщенно, выпятив губы вперед, ответил Петр. – Она моя соседка. Комнаты рядом. У нас с ней только дружеские отношения, к тому же она замужем. Так подскажешь ей по диссертации?
– Может быть. Если будет настроение.
– Вот и хорошо. Я о тебе ей много рассказывал. Даже заинтриговал. Я ведь знал, что ты должен приехать. Так она жаждет на тебя посмотреть – каков ты.
– Я что – президент, чтобы на меня смотреть? – в словах Николая не было тщеславной рисовки в ответ на хвалебные слова Петра в его сторону. – На президентов смотрят с любопытством, как на аномальную реликвию или редкостное ископаемое чудо, которое научилось членораздельно произносить слова по бумажке. На нас с тобой смотрят с определенной целью, конкретной.
– Не думай ничего такого, – иронически улыбнулся Петр. – Я не могу так просто с женщинами, как ты, – он намекал на некоторые, известные ему, эпизоды жизни Николая. – Мы с ней просто общаемся, чай пьем, болтаем о том, о сем. Рассказывал ей о нашей аспирантуре, очень часто о тебе выходило. Вот она и заинтересовалась. Но это – простое любопытство. Значит, как я понял, ты идешь в другой корпус, а потом приходишь ко мне на суп. Договорились?
– Да. Посмотри на меня. Нормальный вид?
– Как огурчик! – смеясь, ответил Петр. – Только глаза блестят, как у пьяного поросенка. Не обижайся за сравнение – они блестят не с похмелья, а от радости встреч с друзьями.
– Спасибо за сравнение! – засмеялся Николай, у которого от этой шутки сразу же поднялось настроение.
Он взял папку с бумагами, положил ее в пакет. Сунул туда же четыре бутылки пива.
– Пошли! Жди меня и разогрей свой змеиный супчик. Действительно, хочется чего-то жиденького и горячего.
Они вышли из комнаты, и пошли по коридору.
– Все будет готово к твоему приходу. Не беспокойся. Суп хоть и змеиный, но вкусный, – под этим у них подразумевался суп без мяса, короче говоря – постный. – Жду! Не забудь номер моей комнаты.