После чая она заперлась в кабинете и села за рояль и взяла несколько аккордов. Постепенно, из звукового заоса выделилась грустная плавная мелодия…
На этот раз Наталия оказалась на берегу реки… Она думала об Ирине Литвиновой и хотела увидеть нечто, что могло быть связано с ее смертью, и она увидела.
Бегущую девушку в клетчатой мужской рубашке… Она бежала прямо по земле, босая, с голыми ногами… Лица девушки не было видно… Судя по раскрывшемуся перед ней пейзажу, была поздняя осень, приблизительно такая же погода, как и сейчас, начало ноября… Ветер, снег с дождем, река рябит и пугает своей свинцовой поверхностью… Слышен вой ветра, шум шагов и тяжелое дыхание… И еще плеск воды… И вдруг возник крупный план: синевато-белое, искаженное до неузнаваемости лицо и воротник клетчатой рубашки… И еще запах… очень странный запах воды, земли, водорослей и чего-то сладковатого и мерзкого, что ассоциировалось почему-то с комарами…
Она вышла из кабинета с мерзким чувством, словно только что наяву видела утопленницу.
Она рассказала об этом Соне.
– СЛушай, ты мне лучше такие вещи не рассказывай, а то я, чувствую, что не доношу своего ребенка в этих стенах… Такие страсти рассказывать беременной женщине…
– Да, Соня, ты права… Но где мне взять столько мозгов, чтобы понять, при чем здесь эта мертвая девушка, которую я только что увидела, с ПРИЧИНОЙ, заставившей ее броситься в реку? Как можно по таким вот идиотским картинкам вычислить мотив и, тем более, узнать, КТО ИМЕННО толкнул ее на подобный шаг… Я вот лично, чтобы со мной не случилось, никогда в жизни не брошусь в холодную воду… Разве что, если по моей вине погибнет все человечество… Но и тогда какой смысл мне будет расставаться с жизнью, раз меня никто не осудит? Буду себе жить одна… Пока не съем все, что найду на этой планете, не умру…
– А как же насчет того, чтобы потрудиться, чтобы добыть себе пропитание?
– С этим покончено, Соня. Я развратилась окончательно. Обленилась, просто сил никаких нет… Скорее всего, от лени-то я и умру… Просто поленюсь открыть холодильник и умру голодной смертью…
Опомнившись, что уже с минуту несет полную охинею, Наталия усмехнулась:
– Я же еще не рассказала о том, что произошло со мной в Лондоне… Ты можешь мне, конечно, не поверить, но и там, в гостинице, на меня напал солдат конного караула с Хорс-Гардс подразделения «Блюз-энд-Ройлз», представляешь?
– Как это ты все это выговариваешь?
– Да никак… Звали его очень просто – Гарри. Гарри Робинсон. Мы познакомились с ним на Пикадилли и он вызвался быть моим гидом…
– Неужели ты настолько хорошо знаешь английский?
– К сожалению, нет, просто у него отец русский…
**
Женская гимназия на улице Гончарова, несколько лет тому назад отреставрированная как памятник архитектуры и представляющая собой большое четырехэтажное здание, всем своим видом напоминавшее рождественский торт, была превращена в престижный лицей, где учились за большие деньги дети богатых людей города.
Рядом с лицеем всегда стояло много иномарок, но только не сегодня, не первого ноября, когда дети были отпущены на осенние каникулы, а учителя собрались, чтобы помянуть погибшую трагически в прошлом году преподавательницу математики Ирину Валентиновну Литвинову.
– Вы на обед? – спросила Наталию солидная дама в темно-красном костюме и трагическим выражением на лице. Наталия столкнулась с ней как раз возле гардероба, где стояла в нерешительности, не зная, где же будет проходить поминальный обед.
– Да, меня пригласил Захарченко…
– А это кто?
– Это, если я е ошибаюсь, жених Ирины Литвиновой.
– Ах, да, Андрей… Он уже там… А вы кто ей будете, простите? Надеюсь, не журналистка?
– Нет… А с кем имею честь разговаривать? – в тон ей спросила Наталия.
– Как кто, разве вы меня не знаете? Я директор лицея, Марцелова Майя Борисовна…
– Тогда мне придется представиться… – и Наталия протянула даме фальшивое удостоверение штатного работника Федеральной службы безопасности, которое ей помог сделать один клиент…
– Проходите, пожалуйста, – смягчилась Марцелова и даже взяла Наталию под локоть. – Вы уж извините меня, но я должна знать все!
– Разумеется…
Она села рядом с Андреем, который показался ей бледным и взволнованным. Все собравшиеся на обед, расселись вдоль длинного прямоугольного стола, и две женщины в белых халатах принялись обносить их тарелками с горячими щами. На столе стояли селедочницы с сельдью, посыпанной зеленым луком, глиняные чашки с кутьей, блюда с пирогами, графины с компотом, корзинки с хлебом, бутылки с выпивкой и стаканы…
Наталия смотрела на все это и не могла взять в толк, зачем было этой даме, акуле (ведь чтобы занять пост директора самого дорогого и престижного в городе лицея надо иметь острые зубы и быть по натуре хищницей) по своей природе, устраивать этот поминальный обед? Ведь на поминки пришло человек пятьдесят… И, судя по всему, это был, в основном, преподавательский состав… Тихие, какие-то пришибленные учителя с затравленным взглядом… Создавалось ощущение, словно они и сами не знают, к чему весь этот фарс. Кто такая была Литвинова, что ради нее устраивается этот мини-банкет? Обычная учительница математики, проработавшая в лицее чуть больше года. Быть может, именно в этом и заключается тайна?
Наталия рассматривала присутствующих с нескрываемым любопытством, пытаясь понять, с кем из них могла дружить Ирина.
Ее портрет висел на стене: ослепительная улыбка, живые темные глаза и красиво уложенные темные волосы… Она была так молода! Двадцать пять лет. Начало жизни.
Никто, кроме Марцеловой, не сказал ни слова о Литвиновой. Обед проходил в кабинете директора и все чувствовали какую-то неловкость… Это ощущалось в той тишине, которая прерывалась лишь позвякиванием посуды, да какими-то утробными, физиологическими звуками, которых, скорее всего и не было, но они мерещились, стоило только бросить взгляд на жующих, пьющих, чавкающих и икающих людей.
Поймав на себе пристальный вгляд директрисы, Наталия, понимая, что настал подходящий момент, жестом пригласила Марцелову выйти из кабинета для разговора.
Они встретились в коридоре возле окна, за которым медленно шел снег.
– Вы не можете мне объяснить, уважаемая Майя Борисовна, что все это значит? Что это за фарс? Когда в прошлом году в школе-интернате убили преподавательницу химии, помните, ее нашли с простреленной головой в овраге, районо ни копейки не выделило на ПЕРВЫЕ поминки… Учителя сами складывались и готовили, а потом еще и дали денег ее престарелой матери… А ведь Солнцеву очень любили… Но люди есть люди… Прошел год и о ней никто не вспомнил… Вернее, каждый в душе, конечно, вспомнил, но никаких поминок не устраивали… А ведь она проработала в интернате восемь лет… Скажите, какой была Литвинова и кому принадлежит инициатива ЭТОГО ПОМИНАЛЬНОГО ОБЕДА?
– Как кому? – густо покраснела Марцелова. – Мне, кому же еще… У нас в лицее еще никто не умирал, слава Богу, поэтому я и решила…
– Но ведь это же очень дорогое мероприятие… Хотя больше всего меня поразило то, что учителя, которые собрались там, у вас в кабинете, не сказали о ней ни слова! Почему? Потому что нечего сказать? Или они о ней ничего не знают!?
– Да, вы все точно подметили… Понимаете, Литвинова была достаточно сложным человеком… Принципиальным… У нее были даже конфликты с учениками и мне приходилось их как-то улаживать… У нее был свой подход к детям… Они и уважали ее и побаивались…
– Тогда почему вы ее просто не уволили? В городе вы бы нашли несколько десятков более опытных преподавателей, не отягощенных, так сказать, принципами… Вы понимаете, о чем я?
Марцелова смотрела в окно.
– Я не могла ее уволить, потому что у нее были хорошие покровители…
– Это они оплатили обед?
Она кивнула головой.
– И все же: какая она была, как человек?
– Знающая себе цену, вот какая… Она хорошо знала свой предмет, но характер у нее был просто невыносимый… Она работала так, что упрекнуть ее было, практически, невозможно, но ладить с людьми не могла…
– А вы не знаете, почему она покончила собой?
– Люди говорят, что она была безнадежно влюблена в Самсонова, слышали, наверно, был у нас такой журналист… Он сейчас в Москве…
– Вы не обязаны мне отвечать, но все-таки: кто были ее покровители? Вы же сами только что сказали, что она была влюблена в Самсонова… не следует ли из этого, что ее покровители ценили в ней прежде всего преподавателя, нежели женщину?
Марцелова бросила на нее недовольный взгляд:
– Разве я могу это знать? Человек, который просил меня за нее, покрывает основные расходы лицея… Я могу, конечно, назвать его имя, но уверяю вас, ОН НЕ ПРИ ЧЕМ… Он слишком стар для Литвиновой как мужчина (ведь вы же именно ЭТО имели в виду, когда спрашивали, ЧТО именно ценили ее покровители) и не мог бы послужить причиной ее решения… Она добровольно ушла из жизни скорее всего по каким-то своим, внутренним конфликтам… Она в последнее время была как сплошной комок нервов… Работала на износ, писала диссертацию, словом, тянулась вверх…
– Так вы назовете имя этого человека?
– Хорошо. Это Монахов Константин Андреевич.
– Монахов? – Наталия чуть не присвистнула. Она совсем недавно читала о бывшем директоре «Трансгаза» Монахове, который собирался баллотироваться в депутаты Госдумы, не смотря на свои шестьдесят восемь. – Его внуки учатся в вашем лицее? – догадалась она.
– Нет, не внуки, а единственный сын, Гера… Старший его сын погиб в авиакатастрофе двадцать лет назад… Констатин Андреевич женился еще раз, и вот от второй жены у него родился еще один сын… Можете себе представить, как сильно он его любит и все вытекающие от этого последствия…
– Что вы имеете в виду?
– Он трудный ребенок, которому прощается все!
– Литвинова вела что-нибудь у этого мальчика?
– Да, конечно… С него-то все и началось… Он бросил в
Иру банку из-под колы и сказал, что она… Словом, он оскорбил ее. А она подняла банку с пола и с размаху ударила его… Когда мне это рассказали, я думала, что не вынесу… Но мальчик, как это ни странно, ничего отцу не рассказал… Больше того, на следующий день он публично принес ей свои извинение… А через неделю я сама, собственными глазами, видела, как Литвинова садилась в мерседес Монахова… Как же я могла ее уволить? Да и сам Константин Андреевич сказал мне как-то, чтобы я повнимательнее отнеслась к Ирине Валентиновне, что она талантливый педагог и все в таком духе… Я была потрясена…
– Все более, чем странно… – проговорила Наталия и, поблагодарив, вернулась за стол.
Захарченко, уже заметно опьяневший, смотрел на нее слезящимися глазами и, казалось, хотел ее о чем-то спросиь.
– Не здесь и не сейчас, – ответила она на его взгляд и принялась за селедку.