Корабль был древний, как само время. Думаю, он был даже старше империи Домирья. Галера с одним рядом весел и хищным носом-тараном. Корабли, летящие по волнам деревянными птицами – недолговечные создания, лет десять-двадцать, корпуса их гниют или обрастают ракушками, или пучина принимает их обломки вместе с несчастливым экипажем. Особо удачливые морские скитальцы добираются до ремонтных доков, где с них счищают наросты ракушек и заменяют сгнившие части, смолят, красят, ставят новые мачты и паруса, вновь ладят на нос золоченую скульптуру Счастливой Судьбы и отправляют в путь. Но чтобы сотни лет бороздить океанские волны? О таких кораблях никто и слыхом не слыхивал. А между тем это точно была древняя галера, еще не знающая нынешнего такелажа, позволяющего идти против ветра. Мачта имелась, одна-единственная, а парус тоже был единственный, полосатый, красный с белым, и свернут так надежно, что казалось, никогда его не наполняло дыхание ветра. Сам капитан стоял на корме, положив могучие руки на рулевые весла. Он был совершенно недвижен, так недвижен, что казалось, будто он к этим веслам прикован. Бритая голова, темная кожа, широченные плечи. Нас он заметил, чуть наклонил голову, повел глазами. Он даже что-то сказал. Мой магически усиленный слух уловил: «Каюта ваша. Лучше не выходить». Голос его напоминал скрип такелажа.
– Он родной брат императора Домирья, – шепнул Раниер. – После смерти императора – единственный, кто помнит историю Домирья. Говорят, год за годом он пишет книгу за книгой, рассказывая о славных делах империи, и прячет написанные тома в тайнике. А где тайник, никто не ведает.
– И никто не пытался узнать?
– Пытались. Но ничего не нашли. Думаю, всё это сказки, и книг на самом деле нет. И потом, какую историю он может написать, если никогда не сходит на берег? Ведь самое интересное в морской жизни – это портовые кабаки, – и Раниер подмигнул мне весьма дерзко.
Кроме самого капитана на корабле имелось двое помощников. Капитан был вроде как великан, эти двое – почти карлики, мне разве что по грудь. Они шустро передвигались по палубе и то и дело скатывались по трапам в трюм и так же быстро поднимались наверх. Были они темнолики, как и их капитан. Один из них пригласил нас с Раниером в каюту, освещенную лурсскими фонарями и заваленную морскими диковинами – огромными раковинами, шкатулками с жемчугом, причудливыми ветками кораллов, панцирями черепах и огромными клешнями крабов. Широкая постель была покрыта бархатным одеялом, и десятки подушек валялись как на самой кровати, так и на палубе.
У галеры этой было удивительное качество – на ней не ощущалось качки. Когда на третий день нашего путешествия поутру я приоткрыла дверь и высунулась наружу, то увидела, что корабль наш идет среди огромных волн. Их черные горбы, покрытые седой пеной, вздымалась выше палубы локтей на десять, не меньше, но Перевозчик как будто их не замечал. Валы расступались перед носом его корабля.
Я вышла на палубу и застыла в изумлении. Волны обдавали меня водяной пылью, но и только. Палуба не колебалась. Раниер выскочил следом, ухватил за руку и увлек назад в каюту.
– Капитан запретил выходить, – прошептал он, придерживая рукой дверь. Как будто опасался, что увиденная мной вода обрушится в наши покои.
– Он сказал: лучше не выходить.
– Лучше означает никогда. Вспомни, многозначность языка лурсов.
– Он говорит по-нашему.
– Но мыслит не как мы!
Раниер еще несколько морганий прислушивался, затем запер дверь на щеколду. После чего перевел дух и нырнул в кровать, как в волны. Я присела на край постели рядом.
– Мне кажется, Перевозчик за нами подглядывает.
– Зачем ему это? Он повидал столько людей, столько смертей на своем веку, что ему уже ничто не интересно.
– И он знает, куда мы держим путь?
– Знает.
– Так куда?
– На Остров. Говорят, туда иногда возвращаются древние боги.
– Разве Перевозчик не возит души в Мир мертвых?
– Души на корабле? – рассмеялся деланным смехом Раниер. – Зачем душам корабль? Если они продолжают жить, а не рассеиваются в нашем мире, души путешествуют сами. Нет. Перевозчик служил богам, а когда они ушли, стал служить Великому Магистру Ордена.
– Зачем?
– Этого никто не знает.
Мне почему-то почудилось, что сам Раниер ничего толком не ведает ни про Перевозчика, ни про его службу, и выдумывает на ходу, чтобы меня успокоить.
– Странный корабль. Как и его капитан. Мне кажется, там внизу нет гребцов. Весла сами по себе поднимаются и врезаются в воду.
– Может быть, и так. Но я бы не советовал тебе спускаться в трюм, чтобы это проверить.
Дни мы не считали – да и не могли. Были сны, пробуждение, за окнами каюты тьма то сгущалась, то проблескивал слабый свет. Раниер прихватил с собой несколько книг, и мы читали их по очереди вслух. Еще у него был с собой маленький металлический футляр, старинный, с орнаментом на крышке. Открыла я его с трудом. Внутри лежала полоска пергамента. К моему изумлению, на нем не было ничего написано. Вообще ничего, ни строчки. Я провела по нему ладонью и вскрикнула – кожу будто обожгло. Раниер (он как раз дремал в этот момент) очнулся от моего вскрика, выхватил у меня из рук и футляр, и пергамент, и спешно упаковал его снова.
– Еще рано! – сказал он. – Это наша охранная грамота, ее нельзя испортить.
– Но тут ничего не написано!
– Мы напишем ее сами. Ты напишешь. Когда прибудем на Остров.
Однажды мне приснилось, что мы пересекли пустыню на верблюдах и достигли Страны Пышных Лесов. Душный влажный воздух, деревья до неба, и в их кронах на все голоса переговаривались птицы, ухали обезьяны, долго и пронзительно кричал неведомый зверь.
Я проснулась, и долго лежала, глядя на потолок каюты. Я вдруг поняла, где фатально ошиблась. Надо было притвориться, что меня ужаснула внешность Раниера, бежать из Аднета, а он, подтвердив свою клятву, полгода спустя покинул бы Орден. Уже где-нибудь во Флорелле я бы излечила его, и мы бы заключили обещанный брак. Мы бы вернулись в Ниен. Кенрик бы нас защитил.
Сам по себе Раниер не нужен был магистру. Ему зачем-то нужны были мы вдвоем, мы оба.
Хитрость – единственное средство борьбы слабого с сильным. Но хитрости мне всегда не хватало. И Раниеру, несмотря на его судейский статус, тоже.
Наконец однажды утром дверь каюты отворилась снаружи, и внутрь хлынул яркий свет. Щурясь, я выбралась на палубу вслед за Раниером. Спокойное изумрудное море, едва тронутое рябью волн, у горизонта темнело ультрамариновой кромкой. Раздался крик птицы, звучащий почти по-человечьи: «А вы-то кто?» – вопрошал летун. Я оглянулась на крик. Передо мною расстилалась земля – золотистый пляж, на который набегали мелкие волны, дальше – густые заросли, темно-зеленые, сочные, пестреющие цветами. Над этим зеленым валом ввысь выстреливали метелки тонких кокетливых пальм. А выше – горбатились синеватые холмы. Если бы не крики птиц, белых, огромных, земля казалась бы полностью необитаемой.
– Похоже, здесь никого нет, – сказала я. – Я имею в виду людей.
– Никого, – проскрипел капитан, подходя.
– Сколько будет длиться стоянка? – Раниер морщился, оглядывая из-под ладони берег.
– На острове проведете десять дней. К концу десятого я дам сигнал трубы. Без сигнала не выходить на берег, иначе никогда не вернетесь. Поняли?
– Услышим сигнал трубы, и сразу на пляж, – повторила я.
– Именно так. С Острова доставлю вас в порт Тарага. А дальше – ступайте куда хотите.
Корабль стоял, глубоко зарывшись носом-тараном в песок. Мы стали собираться – сложили в непромокаемые холщевые куртки с капюшонами, просторные льняные брюки, кожаные сапожки. Раниер разделся полностью, снял даже тунику, я же предпочла все же надеть короткие шароварчики и тунику без рукавов – разгуливать нагишом перед экипажем странной галеры мне совсем не хотелось.
– Погоди! Час настал!
Раниер достал серебряный футляр, извлек из него небольшой кусок пергамента, шириной в два пальца, не более.
– Нам нужна охранная грамота, помнишь?
Он вытряхнул из футляра острый серебряный стиль, повертел в руках, будто примеривался метнуть его в стену, а потом повернулся и вонзил мне в руку и тут же выдернул. На острие повисла капля крови.
Я взвизгнула.
– Ты что, с ума сошел?
– Пиши, скорее! – он указал на полосу пергамента.
Никогда прежде я не видела его таким – натянутым как струна. Его голос буквально звенел.
– Что писать?
– Охранное письмо.
– Какое?
– Перевозчик сказал: здесь нет людей. Пиши так: «Два человека сойдут на берег, двое вернутся на корабль».
– А своей кровью ты это не мог написать? – спросила я, выводя буквы.
– Своей – нет.
Я написала продиктованную фразу и уже хотела спросить, что дальше, как буквы вдруг как будто вдавились в пергамент, вспыхнули огнем и вместе с пергаментом исчезли.
Лодки для высадки у Перевозчика не имелось. Пришлось прыгать в воду. Я проплыла локтей двадцать прежде, чем удалось нащупать ногами дно. Так мы с Раниером выбрались на пляж.
– У вас десять дней по календарю Острова! – прохрипел капитан, стоя на носу и глядя на нас сверху вниз. – Если не вернетесь, на закате означенного дня я уйду в Океан.
Я смотрела на него, прикрывшись от солнца ладонью. Мне вдруг представилось, что Перевозчик и есть верховный бог, а остальные были как дети, которым он позволял резвиться и играть. А потом взял и выгнал их за дверь, а дверь эта здесь, на этой прекрасной и пустынной земле, где живут крикливые птицы…
– И черепахи, – подсказал Раниер, – указав на огромный серый панцирь на песке, похожий на древний щит.
Он уселся на панцирь как на скамью и принялся затягивать шнурки своих брюк у щиколоток. Башмаки он надевать не стал – по песку лучше ходить босиком. Я же предпочла остаться в мокром бельишке, которое на морском ветру должно было быстро высохнуть.
– Куда нам идти?
– Туда!
Неопределенный жест в сторону холма, где – я теперь разглядела – поблескивало белым неведомое строение.
– Будем пробиваться через заросли?
– Поищем тропу.
Раниер двинулся вдоль берега, вглядываясь в золотистый песок, будто пытался отыскать следы. Внезапно он остановился и указал рукой:
– Вот…
На песке отчетливо обозначился след обода от повозки или колесницы. Но мне почему-то показалось, что след этот оставлен много-много лет назад. Он как будто окаменел. Песок заносил его, а ветер сдувал насыпанное.
– И мы пойдем туда наверх пешком?
– Зачем?
Я ощутила веяние прохладного ветерка, громко крикнула птица, метнувшись в сторону. В следующий миг перед нами стояла легкая повозка на двоих, запряженная белоснежной лошадкой.
– И… на ней можно ехать?
– Если ты не будешь меня постоянно отвлекать вопросами, то можно. И оденься наконец – мало ли что может свалиться в зарослях тебе на голову.
Раниер подал мне руку и помог забраться на сиденье, затем запрыгнул в свою мнимую повозку сам. Я огляделась – ведь должны быть хоть какие-то вожжи. Но их не было. Едва мы уселись, как лошадка тронулась в путь и вскоре мы въехали под сень зарослей. Дорога была узкая – как раз под размеры нашей самодельной кареты. Фантом катился быстро и совершенно бесшумно. Я едва успевала нагибаться, уворачиваясь от плещущих в лицо ветвей.
Мы вскоре миновали заросли и выбрались в речную долину, ту самую, что я видела внутри Аркад. Я ее сразу узнала. Шумел водопад. Огромные бабочки размером с ладонь парили в воздухе.
Раниер спрыгнул на землю и протянул мне руку.
– В гору придется идти пешком.
В следующий миг повозка исчезла. Мы напились из ручья и наполнили фляги. Никогда прежде я не пробовала воды вкуснее. С такой водой не нужны ни чай, ни вино. Мы уселись на камни на берегу озерца и перекусили сухарями и сыром из непромокаемой сумки Раниера. Раниер сорвал несколько круглых желтых плодов и преподнес мне. Они напоминали апельсины, только были намного крупнее и слаще.
Строение на холме теперь можно было разглядеть куда подробнее – это была башня из белого камня с металлической крышей, которая сверкала на солнце.
– Надо подняться наверх до заката, – пояснил Раниер. – Я бы не рискнул ночевать в здешних зарослях.
– Там наверху нас ждут? – спросила я почему-то шепотом.
– Да, ждут. И еще – за нами наблюдают.
– А что мы будем есть эти десять дней? У нас почти нет с собой припасов.
– В озере полно рыбы. Есть куча фруктов. А плоды пальм наполнены соком, похожим на молоко. С голоду мы здесь не умрем.
Раниер привлек меня к себе и поцеловал.
– Такое впечатление, что ты здесь бывал прежде.
– Я видел этот остров в центре Аркады много раз, так что сумел кое-что разглядеть. Не тоскуй, десять дней пролетят быстро.
В этот раз поцелуй был долгим.
Когда мы поднялись наверх, долина внизу уже погрузилась во тьму, закатные лучи Животворного ока окрасили стены баши красным.
Дверь была открыта. Мы вошли. Внутри никого. В каменных стенах были устроены ниши. А в нишах лежали книги – множество книг. Так вот где хранятся манускрипты Перевозчика!
Из мебели – только широкое низкое ложе, покрытое циновкой, и еще столик – и на нем высокий узкогорлый кувшин. Я думала – там вино, но нет, он был полон ароматным маслом.
Ни слова не говоря, Раниер принялся раздеваться. Я тоже. Потом я налила на ладони жидкое золото из кувшина и принялась натирать тело моего мужа маслом.
От сладостного желания у меня подгибались колени.
– Ты знаешь, что будет дальше? – спросила я шепотом.
Он ответил не сразу.
– Мы проведем здесь положенные десять дней, а затем вернемся. – Голос его звучал глухо.
Мне вдруг показалось, что он не принадлежит сам себе. Что противится изо всех сил, но не одолеть ему того, кто им управляет. И также некто управляет мной. Едва заметно, как ветер недвижный, как голос неслышный, как чья-то невесомая рука, лежащая на плече. Ужас охватил меня и лишил сил.
Раниер принялся втирать масло мне в спину, как будто поутру мы собирались идти на пляж и жариться под лучами солнца.
Так мы извели друг на друга все содержимое кувшина. Я почувствовала себя совершенно невесомой. Будто могла подпрыгнуть в воздух и парить. И я подпрыгнула. И несколько мгновений парила. Раниер ухватил меня и опрокинул на ложе.