Александра скрывается за дверью, а я подхожу к окну. Тяжелые шторы до самого пола, чисто вымытые стекла, двойная деревянная рама…
И улица там, внизу.
Из окон моей спальни открывался вид на магазин готового платья напротив. Выставленные в его витринах наряды манили к себе не менее яркой вывески, а вход украшали две чахлые пальмы, не способные приспособиться к местному климату. Я часто думала, зачем их поставили, каким оптимистом надо быть, чтобы предполагать, что южные растения будут комфортно чувствовать себя в наших краях, но быть может, тому, кто это сделал, хотелось просто побыстрее избавиться от надоевшей флоры в громоздких глиняных кадках? Не удивлюсь, если это так.
Направо от модной лавки находилась едальня, где подавали блюда восточной кухни (совсем восточной, настолько, что вилок и ножей там не было вовсе, а вместо них полагалось использовать какие-то непонятные крючочки), а налево – дом госпожи Криппен, про которую говорили, что она сошла с ума после того, как ее бросил у венца жених, и сидит с тех пор целыми днями перед зеркалом, примеряя свадебные украшения и пожелтевшую от времени фату – со дня несостоявшейся свадьбы прошло без малого пятьдесят лет, и свет, наверное, еще не видал столь безобразной невесты.
А по вымощенной булыжником мостовой сновали разносчики, мальчишки-газетчики, домохозяйки с покупками в перевязанных бечевой пакетах и фланирующие франты в пенсне и белоснежных перчатках – уважающий себя человек никогда не выйдет из дома с обнаженными руками, в иных кругах это старинное убеждение еще имело вес… Ездили редкие автомобили и мотоциклы; это была не самая оживленная улица, а кроме того, личный транспорт могли себе позволить немногие.
Я смотрю на булыжник мостовой и думаю о том, что, приземлившись на столь твердую поверхность, непременно сломаешь ногу или руку, или еще что-нибудь, что там можно сломать.
А потом вспоминаю о том, что скоро прибудет полиция, которую вызвала Алиса. И я окажусь в тюрьме, холодной, сырой и страшной. А затем меня повесят – потому что как же иначе? Кто же поверит, что я не стреляла из этого револьвера?
И тогда я решительно открываю окно. Меня обдает холодный ветер. Северное лето сурово. Тут страдают не только пальмы.
Я быстро сдираю с кровати розовые подушки и одеяло. Выкидываю туда, наружу. Прохожие таращат глаза, но мне наплевать.
Я вскарабкиваюсь на подоконник и смотрю вниз.
У меня кружится голова, но этого же так мало… Расстояние до земли совсем не большое…
Ну же, Ася!
– Девушка, что вы задумали?! – кричит какой-то господин в узком черном пальто с другой стороны улицы.
Поздно.
Я делаю шаг.
И лечу вниз.
Короткий миг падения – как будто из сна, такие часто снились мне раньше, в детстве – и жестокий удар о землю… смягченный моими розовыми подушками и одеялом, но все же удар…
Как больно.
Всегда так больно, когда я увлекаюсь и не думаю о последствиях…
Но, кажется, я ничего не сломала.
И я поднимаюсь на ноги, и, пошатываясь, иду. Зрение расфокусировывается, но какими-то пятнами в сознании остаются ошарашенные лица прохожих. Полная дама в шляпе размером с трехэтажный дом, чьи губы складываются в изумленное «о», господин в черном пальто, строго взирающий на происходящее сквозь очки в тонкой серебристой оправе, высохшая старушонка в вылинявшем капоре, нервно прижимающая ладони к лицу. Меня не останавливают, должно быть, мое поведение вышло за рамки допустимого настолько, что с точки зрения общественности корректировать его бесполезно.
Нужно торопиться. У меня мало времени.
Я подхожу к дому госпожи Криппен и решительно стучу дверным молотком. Здесь определенно не доверяют электричеству.
– Кто там? – раздается спустя минуту скрипучий голос.
– Это Ася… Ася Терновая… Откройте, пожалуйста.
Видимо, госпожа Криппен не принадлежит к числу маниакально подозрительных пожилых леди, потому что я слышу звяканье цепочек, и дверь открывается. Передо мной предстает дама в наброшенном на плечи сером платке, с небрежно стянутыми в узел седыми волосами, и горящими от любопытства глазами.
В них нет безумия. Что бы ни говорили соседи. Госпожа Криппен выглядит абсолютно нормальной.
– Раньше вы не радовали меня своими визитами, милочка…
– Я сожалею. Вот решила исправить это досадное упущение.
Я быстро оглядываюсь. Холл выглядит старомодно, но вполне прилично. Заметно, что денег на обновление меблировки у хозяйки нет (или она просто подвержена старческому консерватизму и не желает ничего менять), однако полы натерты до блеска, и коврик у двери аккуратно вычищен.
– Чашечку чая?
– Благодарю. Однако будет лучше, если вы просто…
– Что просто?
– Просто выпустите меня через черный ход. Я хочу уйти.
– Как, уже?
– Да. Обещаю, я еще навещу вас, и мы побеседуем… полноценно. И выпьем столько чая, сколько вы захотите.
– За вами кто-то гонится?
– Еще нет, но думаю, вот-вот начнут.
Помедлив две секунды, госпожа Криппен кивает.
– Хорошо. Не смею вас задерживать.
– Спасибо. Это лучшее, что вы можете для меня сделать.
Я иду к двери на задний двор, но Криппен останавливает меня.
– Одну минуту, милочка. Кажется, я могу сделать для вас еще что-то.
– Что же? – от нетерпения я почти подпрыгиваю.
– У меня есть велосипед… Если для вас важна скорость…
– О, это отличная идея. Я буду вам бесконечно благодарна.
– Мне приятно сделать что-то для столь юной особы. Старики должны помогать молодым, у них все впереди.
Я порывисто обнимаю соседку.
– Пойдемте, дорогая. Не будем терять время.
На заднем дворе у Криппен разбит крошечный огород, а сложенное из серого камня строение, очевидно, используется как сарай. Оттуда она и выводит видавший виды велосипед – с большой корзиной для покупок на заднем сиденье и привязанным к рулю голубым бантом.
– Мой верный конь, Асенька. Надеюсь, он домчит вас, куда захотите.
– О, спасибо, спасибо вам еще раз. Я постараюсь вернуть его, как смогу.
– Не думайте об этом сейчас. Удачи.
Я киваю и сажусь на велосипед. Криппен открывает калитку. Мы больше не тратим время даром. Я выезжаю на соседнюю улицу – вернее, узкий проулок, предназначенный только для пешеходов да любителей велоспорта, что сейчас мне очень на руку.
И кручу педали. Вперед, Ася, вперед. Не оглядывайся.