Две семьи, переехавшие в поселок, выглядели странно.
Они прибыли в Велич на двух серых машинах в субботний вечер – жаркий, безветренный и безлюдный. Их приезд волею случая наблюдал лишь один человек.
Павел, учитель местной школы, сорока четырех лет, худощавый, крепкий, родился в Величе и уехал отсюда после выпускного вечера. Потом была учеба в университете и восемнадцать лет семейной жизни, закончившейся разводом прошлым летом. И Павел, оставив квартиру жене с дочерью, вернулся назад, к матери. На работу его взяли с радостью – в школе не хватало учителей.
Он переехал не только потому, что не хотел скитаться по съемным квартирам. Ему понадобилась смена обстановки, чтобы пережить стресс, и желательно смена мегаполиса на тихое местечко, где он смог бы больше находиться в уединении. Кроме того, здоровье матери ухудшалось, и его присутствие оказалось для нее очень важным.
Почти каждый вечер Павел отправлялся на прогулку, и для него по-новому открылись строчки из Ахматовой: «И долго перед вечером бродить, чтоб утомить ненужную тревогу…». Он двигался по Тополиной улице к югу – к шоссе, уходящему в юго-восточном направлении и соединявшему Велич с автострадой. Павел прогуливался по шоссе и, когда чувствовал, что достаточно, возвращался назад той же дорогой. Иногда на обратном пути он не доходил до Тополиной улицы и сворачивал вправо на неприметную тропу, которая выводила на пустырь, заросший густой травой и обнесенный коконом кустарников.
Когда-то, еще до рождения Павла, здесь находилась окраина Велича, но поселок хирел, его территория уменьшалась, и жилые дома отступали, жались к центру, как разбитые армии, спешащие соединиться друг с другом. Сейчас на пустыре осталось всего два ветхих деревянных дома, два сарая, и между ними – такая же старая постройка, представлявшая некогда летний домик на чьем-то дворе, от которого сейчас не осталось даже ограды.
От пустыря к поселку тянулась узкая дорога, заросшая кустарником, и первый жилой дом располагался почти в километре, если не считать убогую хижину Леньки – местного бомжа и старьевщика.
Иногда Павел возвращался этой дорогой – получалось, он прогуливался по кругу. Этот путь исключался зимой, когда было много снега, после сильного дождя и во время весенней распутицы. Но в жаркий вечер он был предпочтительней – слишком густые заросли и много мест в тени.
Сегодня, в этот июльский вечер, была именно такая погода, солнце еще припекало, и Павел свернул на тропу.
Он остановился, чтобы развернуть шоколадную конфету, пока от жары она не превратилась в кашицу, когда услышал звук приближавшегося автомобиля.
Павел думал, что кто-то едет по шоссе к ближайшему повороту на Тополиную, но звук почему-то не удалился, наоборот – стал ближе.
Проглотив подтаявшую конфету, Павел прислушался. Так и есть – автомобиль двигался по тропе прямо на Павла. По неизвестной причине кто-то избрал эту никудышную дорогу, хотя здесь не ездили давно: водитель рисковал оцарапать ветвями корпус машины, сломать боковое зеркальце.
Разминуться было нельзя, Павел сошел с тропы в кустарник, чтобы его не зацепили, и в этот момент понял, что приближается не одна машина, а две.
Он уже решил, что это кто-то из местных подростков-школьников на своих древних иномарках, но когда мимо проехал серый «Фольксваген», Павел заметил, что за рулем сидит взрослый мужчина. Рядом, на месте пассажира, сидела женщина, и еще кто-то на заднем сидении. Со второй машиной – серой «Ауди» – история повторилась: мужчина, женщина и… кажется, двое детей.
За машинами тянулся шлейф пыли, лениво оседавшей на ветвях деревьев и кустарников. Пустырь находился всего в полусотне шагов, и Павел непроизвольно двинулся следом за машинами.
Показался просвет, Павел вновь сошел с тропы, чтобы его не заметили, и остановился. До последнего момента он не собирался этого делать. Возможно, так случилось потому, что две серые машины остановились на пустыре.
Из машин уже выбирались люди, и Павел догадался, что приезжие появились здесь, чтобы заселить дома – эти две жалкие развалюхи, где жить без длительного и дорогостоящего ремонта было абсурдом. Павел вспомнил: мать что-то такое говорила о том, что какие-то ненормальные купили эти дома на отшибе.
Это казалось немыслимым, но то, что Павел увидел, подтверждало обратное.
И все-таки это было наименее странным из того, что удивило и даже смутило учителя. Он увидел перед собой две пары с двумя детьми у каждой – мальчиком лет семи-восьми и девочкой лет трех-четырех. Мальчики обеих семей, как и девочки, были одинакового роста и комплекции. То же можно было сказать и об их родителях. Оба мужчины низкорослые, хрупкого сложения, их жены на полголовы ниже, худощавые, одеты безвкусно и безлико: синие джинсы, серые свитера. Дети были в очень широкой одежде, на несколько размеров больше, как будто шорты с майками и платья брали на вырост.
От семей веяло неким стандартом, словно их подбирали специально, отличие было лишь в одном: семья, приехавшая первой на «Фольксвагене» была чуть темнее – и у взрослых, и у мальчика с девочкой был одинаковый цвет волос.
Павел рассмотрел номерные знаки на одной из машин, и, судя по ним, приезжие были откуда-то из южных областей России. Они преодолели не одну сотню километров, но никто из людей, выбравшихся из автомобилей, не потягивался, не разминал ноги или спину. Никто не говорил ни слова, они просто стояли и смотрели на дома.
Было еще кое-что, о чем Павел подумал лишь спустя несколько дней. Дети вели себя иначе, чем можно было ожидать от мальчиков и девочек такого возраста. Они не бегали, не кричали, не задавали вопросы, не пытались улизнуть от родителей, исследуя новое место – они вообще не доставляли взрослым хлопот. Девочки встали рядом с багажником «Ауди», мальчики – по бокам от них, и застыли.
Спустя четверть часа прибыл грузовик с мебелью и вещами приехавших в Велич семей. Несколько рабочих начали разгрузку. Солнце садилось, и в зарослях стало темнеть.
Павел не решился выйти к новым жителям и вернулся назад к шоссе. Нужно было возвращаться домой.
Арендованный грузовик покинул пустырь. Смеркалось.
Когда тьма стала плотнее, одна из женщин приблизилась к «Ауди», и девочки расступились. Женщина приоткрыла багажник и повернулась, чтобы войти в ближайший дом, на пороге которого ее ждал муж.
Из багажника медленно, неуклюже выбралась невысокая молодая женщина в розовом домашнем халате. Если бы кто-то увидел ее, ему бросился бы в глаза огромный живот беременной на последнем сроке. Женщина в халате замерла, огляделась, как будто темнота не была помехой для ее зрения, и направилась в летний домик, куда уже занесли широкую кровать.
Лишь после того, как дверь за ней закрылась, две девочки разошлись по домам каждая к своей семье.
Лейтенант Седов, участковый по Величу, проехал Дубовую улицу, и его «уазик» оказался на узкой грунтовой дороге, ведущей к пустырю с недавно заселенными домами. Ночью прошла сильная гроза, дорогу размыло, и Седов снизил скорость до минимума – его автомобиль впервые за последние недели являл собой образец чистоты.
Седов не один раз чертыхнулся, прежде чем «уазик», наконец, выехал на открытое пространство. Лейтенант остановил машину, не доезжая до ближайшего дома, заглушил двигатель. Он поморщился, выбираясь из машины, и направился к дому.
Он хотел, чтобы его приезд и знакомство с новыми жителями выглядел, как визит вежливости, но ему почему-то стало не по себе. Как в этих домах можно жить? Единственное изменение в их внешнем облике – это вставленные окна и плотно задернутые шторы. Но развалины от этого не перестали быть развалинами. Любопытно: нет ли какого-нибудь социального комитета, который в силах запретить проживание в подобных условиях? Или организации по защите детей, которая вынудит родителей изменить для пользы своих отпрысков хоть что-то?
Седов не знал. В принципе это его не касается. Судя по двум машинам, пусть и не новым, эти семьи не являются нищими. В задачу лейтенанта входило познакомиться с новыми жителями, объяснить, что Велич – его вотчина, и что они всегда могут рассчитывать на его помощь.
Лейтенант помедлил, спрашивая себя, заходить ли и во второй дом после первого, потом осторожно поднялся на просевшее крыльцо, постучал. И вздрогнул, когда дверь тут же распахнулась, и на пороге появился хозяин.
Телосложением он напоминал скорее подростка, нежели взрослого – невысокий, с узкими плечами и мелкой костью. По лицу можно было дать что-то около тридцати лет, но при этом внешность была незапоминающаяся, ускользавшая от каких бы то ни было определений. Казалось, при другом освещении или под иным углом этот человек будет выглядеть иначе.
Седов вяло улыбнулся, представился. Хозяин молчал. Лейтенант спросил:
– Вас как зовут?
Пауза. Седов думал, что хозяин не ответит, но тот тихо произнес:
– Дима.
Седов улыбнулся, пробормотав «очень приятно», протянул руку. Хозяин руки не подал, и это вышло как-то естественно. Седов смутился и, чтобы скрыть это, на секунду-другую отвернулся, как бы оглядываясь.
Когда он снова посмотрел на хозяина, рядом с тем уже стояла его жена. Седов даже шороха не услышал. Лейтенант кивнул ей, снова представился. Хозяин, по-прежнему глядя Седову в глаза, сказал:
– Мою жену зовут Джина.
Его голос был какой-то… Казалось, этому человеку приходилось напрягаться, чтобы что-то внятно сказать.
Седов улыбнулся, чуть наклонил голову. Он хотел задать пару вопросов, которые убедили бы, что участковый проявляет заботу о новых жителях, и праздное любопытство здесь ни при чем, но так и не сказал ни слова.
Между родителями стояла девочка и смотрела на лейтенанта.
Седов улыбнулся и девочке, но его улыбка быстро погасла. Девочка смотрела на него не так, как смотрят дети на чужого дядю. Скорее это был взгляд охранника, заметившего постороннего на вверенной ему территории.
– Моя дочь, – сказал хозяин. – Зовут Дина.
– У вас прекрасная малышка.
Никто не поблагодарил его за комплимент, никто вообще не сказал ни слова. Все трое – семейная пара и их дочь – пялились на лейтенанта, и тому показалось, что он чувствует давление, казалось, требовавшее: уходи отсюда.
Седов так и сделал. Смущенный, он попятился от этого дома, так и не спросив то, что хотел, попрощался, не получив ответа, пошел к машине. В этот момент ему открылся второй дом, и лейтенант нахмурился. На пороге его задней двери стояли мужчина с женщиной и девочка между ними.
На какой-то миг Седову почудилось, что у дальнего дома стоит та же семья, с которой он только что разговаривал, лейтенант даже оглянулся на ближний дом.
Семья в дальнем доме казалась точной копией хозяев ближнего. Только волосы у них были светлее.
Седов вспомнил, что где-то еще должны быть мальчики – старшие дети семей, но теперь он уже не хотел их видеть. Лучше уехать отсюда. То, что входило в его обязанности, он уже сделал. Лейтенант завел машину, развернулся, и, покидая пустырь, оглянулся.
Обе семьи по-прежнему стояли у своих домов и следили за его отъездом.
Минут через пять после отъезда Седова обе семьи, наконец, вернулись в дом, закрыв двери.
В двух сараях позади домов двое мальчиков, стоявшие вплотную к ветхим дверям, отошли вглубь пустых строений и замерли, как было до приезда «уазика».
В летнем домике, расположенном в центре неправильного четырехугольника из двух домов и сараев, женщина в розовом халате, лежавшая на кровати, опустила голову на грязную подушку и закрыла глаза. Наступила прежняя тишина, которую не тревожили даже птицы.
Павел закончил отжиматься на заднем дворе, когда услышал голос матери, позвавшей его обедать.
Он встал, огляделся, восстанавливая дыхание. После физической нагрузки на душе становится легче. Не мешало бы вплотную заняться оборудованием тренажерного мини-зала в одной из комнат. Мать, кажется, не против. Павел подумывал об этом с зимы, но все как-то не мог начать. Да и с его деньгами это будет не так-то просто.
Пока Павел не развелся и не вернулся в эту дыру под названием Велич, он регулярно посещал тренировки. В поселке этого не было.
– Паша! – позвала мать. – Все остынет!
– Сейчас, мама. Только ополоснусь по-быстрому.
Он ел щавелевый борщ, поглядывая на мать, и с удовлетворением отметил, что она выглядит в последние дни бодрее. Он слушал ее рассеянно, но одна из реплик привлекла его внимание.
– Что ты сказала?
Мать поставила чашку, поднесенную к губам.
– Я сказала: они даже разговаривать ни с кем не хотят.
– Они?
– Да, они. Паша, проснись, о них в поселке только и говорят, – она хмыкнула. – Да ты их даже не видел еще ни разу, этих приезжих.
– Я? Почему… я… – он осекся.
Странно, но он так и не рассказал матери о том, что уже видел новых жителей, и не мог себе этого объяснить, хотя прежде часто делился с матерью даже личными проблемами.
Мать не заметила его вялой попытки протеста.
– Кто только не пытался с ними поближе познакомиться – все напрасно. Молчат. Только мужчины что-то бормочут на вопросы, но их жены и рта не открывают, как будто немые. Странные они какие-то.
Мать встала из-за стола, собрала посуду, подошла к мойке.
– Я только вчера от Николаевны узнала, как их зовут. А она узнала об этом только потому, что дружит с теткой нашего участкового. Имена у них, скажу я тебе, – мать покачала головой, принимаясь за мытье посуды. – Одну пару зовут Дима и Джина, а их детей – Дема и Дина. Другую пару зовут Тима и Тома, детей – Тема и Тина.
Павел посмотрел матери в спину. На секунду он решил, что мать так шутит, притом, что с юмором у нее всегда были нелады. Но мать говорила серьезно. Павел тупо уставился на свои руки. Такое чувство, что имена подбирали по справочнику. Почему-то перехотелось пить чай с булочкой, вообще стало противно смотреть на еду.
Какое-то время они молчали, потом Павел спросил:
– Мам, ты сказала, что с ними многие пытались познакомиться поближе. Люди что, ездят туда… на пустырь?
Мать закончила расставлять вымытую посуду, повернулась к сыну, вытерла влажные руки полотенцем.
– Николаевна сказала, что они ездят за покупками каждый четвертый день. И всегда в три часа дня. Ездят семьями по очереди и закупаются на всех сразу. Пока отец с матерью заходят в магазин, дети сидят в машине и ждут их. И так уже три недели подряд. Кроме как за этим, они в центре не появляются.
Павел задумался об именах новых жителей. Все имена отличались между собой одной-двумя буквами.
– Ты их видела?
– Видела. Во вторник. Правда, издалека. Кажется, это были Тима и Тома.
– И как они тебе? Лично тебе?
– Не знаю, – она пожала плечами. – О них никто ничего не знает. Иногда мне кажется, что они ненормальные. Но я бы хотела побывать у них в гостях.
А я – нет, подумал Павел. Мысль родилась сама собой, как будто это шепнул кто-то посторонний.
– Ты почему чай не пьешь?
Павел поморщился.
– Спасибо, мама. Я больше не могу.
Он вышел в сад позади небольшого огорода, глубоко вдохнул. Их дом стоял на Тополиной обособленно – рядом не было соседских участков. Лишь в полусотне шагов на противоположной стороне жила семья Лоскутовых, у которых были дочь – выпускница местной школы Настя, и десятилетний Никита.
Было начало второго, и Павла потянуло на сон – в выходной день он любил вздремнуть после обеда и считал это правильным. Он даже своим ученикам говорил: часы сиесты приняты в большинстве стран мира, и дело не только в жарком климате. Так было принято испокон веку и на Руси, пока к власти не пришел Петр Первый и не перетряхнул весь жизненный уклад.
И все-таки сегодня Павлу не суждено было подремать. Он снова подумал о новых жителях, об их именах и вспомнил слова матери, что каждый четвертый день семьи по очереди ездят закупаться. И что она видела их во вторник.
Павел замер.
– Черт возьми, сегодня же суббота.
Павел остановился на углу здания, выкрашенного в неопределенно-серый цвет, где располагался продуктовый магазин. Здесь рос ветвистый вяз, и в такую жару тень была кстати.
На другой стороне Центральной улицы находилось бежевое одноэтажное здание, одну половину которого занимала овощная лавка, другую – парикмахерская.
Павел убеждал себя никуда не ходить и лучше отдохнуть, но не выдержал. Он снова хотел увидеть новых жителей и на этот раз вблизи. Он планировал, что зайдет в магазин вместе с ними.
От центра поселка его дом отделяло почти два с половиной километра. Тополиная, соединявшая юго-восточную часть Велича и шоссе с северной, где находилась улица Лесная с редкими домами, пересекалась с несколькими улицами, прежде чем взбиралась на холм, за которым и был поворот к центру. Павел боялся опоздать, спешил и даже запыхался – было не просто жарко, было еще и безветренно.
Центр пустовал. Даже будь прохладней, в такое время в Величе жизнь всегда замирала. Не потому ли семьи выбрали эти часы для своих поездок? Наверняка они хотели рядом с собой поменьше любопытных.
Павел почему-то нервничал. Он поймал себя на мысли, что сейчас, придя сюда, не очень-то хочет, чтобы новые жители появились. Необъяснимое желание испарялось, и он уже был не прочь вернуться домой ни с чем. Он остался только потому, что понимал: стоит ему вернуться, и он пожалеет, что протопал по такой жаре без всякого смысла.
Он остался, но его все больше беспокоил вопрос: сколько ему здесь находиться, прежде чем станет ясно, что очередной приезд новых жителей не состоялся? Павлу казалось, что он уже привлек внимание продавщицы овощной лавки или парикмахерши. Они наверняка поймут, что Павел ждал семью, приехавшую за продуктами, когда он войдет следом за ними в магазин, и он не хотел этого. Только ни это – предстать перед жителями таким же любопытным, как большинство старушек.
Терпение покидало его, когда со стороны Тополиной послышался звук приближавшегося автомобиля. Это мог быть, кто угодно, но интуиция шепнула учителю – едут те, кого он ждет.
Минута – и Павел увидел серый «Фольксваген». Павел засуетился, делая вид, что разворачивает пакет и направляется к магазину. Машина остановилась, из нее медленно выбрались мужчина и женщина, на заднем сидении остались мальчик и девочка. Это была семья с темными волосами. Дима и Джина?
Пара скрылась внутри. Павел, прежде чем войти следом, глянул на детей. Мальчик и девочка – Дема и Дина – сидели, не двигаясь, и смотрели перед собой. Неужели они настолько послушны, что даже не вылезут из этой душегубки, в которую наверняка превратилась машина?
В магазине сегодня работала продавщица пенсионного возраста – Григорьевна. У ее молодой напарницы – Светы – был выходной. Павел поздоровался с ней, покосился на Диму и Джину, которые уже выбирали на полке продукты, загружая тележку, и тут заметил то, что должен был заметить еще на улице.
Дима и Джина были одеты, как и три недели назад – в джинсы и свитера. Конечно, это могло быть совпадением, что сегодня они выбрали ту же одежду, что и в день переезда, они не обязательно не переодевались целых три недели, но дело было ни в этом. В их одежде было жарко даже в тот вечер начала июля, но тогда это объяснялось долгой дорогой. Сегодня в таких свитерах они должны были бы истекать потом, но Павел ничего этого не заметил.
Даже объяснение, что они, быть может, переболели ангиной и теперь опасались рецидива, одевшись так тепло, показалось Павлу фальшивым.
Дима и Джина вели себя так, словно ездили в этот магазин за продуктами уже сотню лет. Ни какой-то неловкости, ни любопытства, лица ничего не выражают, движения механические.
Павел хоть и затягивал с покупкой, все-таки подошел к кассе раньше семейной пары. Он взял баночку майонеза и пакетик чипсов, чтобы что-то взять – покупка не была ему нужна. Он встретился взглядом с продавщицей и вдруг догадался, что она испытывает неприязнь к семейной паре и, возможно, чувствует себя неловко, когда они приезжают. Неудивительно. Насколько Павел знал Григорьевну, она, скорее всего, встретила новых жителей благожелательно, пыталась пообщаться, изливая свою природную разговорчивость, но после того, как те повели себя с ней, наверняка обиделась.
– Как поживаете? – спросил Павел продавщицу.
– Спасибо, Паша. Нормально.
Григорьевна выбила цену, Павел расплатился. Надо было уходить, но он медлил.
– Жарковато сегодня.
– Да, – Григорьевна кивнула.
Они замолчали. Было слышно шуршание пакетов Димы и Джины, и жужжание мухи, бьющейся о стекло. Григорьевна покосилась на семейную пару, и Павел подумал, что она хотела бы поговорить с ним о новых жителях, но, конечно, не в их присутствии. И еще он понял, что продавщица догадалась об истинной причине его прихода, но это вряд ли ее удивило: за последние две недели в ее магазине в эти послеполуденные часы наверняка побывало немало народу.
– Я… пошел, – сказал Павел.
– Угу, – женщина по-прежнему косилась на чету. – Спасибо за покупки.
В магазине было душно – он не был оборудован кондиционерами, но жара снаружи показалась Павлу нестерпимой. Он зажмурился от яркого света, медленно прошел в тень вяза, где стоял, ожидая приезда семейной пары.
Похоже, он ничего особенного не вынес из того, что увидел их вблизи.
Павел покосился на детей в машине. Те по-прежнему сидели, не шелохнувшись и глядя перед собой. Павел поймал себя на мысли: почему эти семьи переехали в Велич? Поселок с каждым годом становился все более заброшенным, словно находился в пустынной местности, а не в густонаселенной области. Молодежь стремилась уехать отсюда и поскорее забыть бывшее место жительства. Казалось, над Величем витало облако, появлявшееся над человеком, страдающим провалами памяти. Сюда давным-давно никто не переезжал, но эти семьи почему-то приехали.
Павел смахнул капельки пота с лица и с опозданием понял, что дети в машине заметили, как он на них пялится. Он поспешно отвернулся, но было поздно – он выдал себя.
Он решил отойти за угол магазина, когда услышал звук открывшейся дверцы. Из машины выбрался мальчик. В руках он держал мяч. Павел остановился, не понимая, почему ребенок выбрался поиграть только сейчас. Надоело ждать родителей?
Девочка осталась в машине. Ее брат несколько раз ударил мячом о землю, поймал его, потом подкинул вверх, неловко расставил руки и выпустил мяч. Тот покатился куда-то за магазин, и мальчик поспешил за ним.
Павел просеменил вдоль торца здания, чтобы уже за магазином снова увидеть мальчишку. Тот ударил по мячу, мяч отскочил от тыльной стены магазина, покатился в кустарник. Мальчик полез в кусты, выкатил мяч, снова ударил его. И, прежде чем побежать за ним, снова размахнулся.
Павел напрягся. Он заметил здоровенный булыжник, и в следующее мгновение нога ребенка уже вонзилась в него. Мальчишка бил со всей силы, как футболист – дальний штрафной.
Булыжник громоздко перекатился не больше, чем на пару шагов.
Учитель сжался. Ему показалось, что ступня становится горячей-горячей, как будто это он ударил булыжник. Он уже видел, как сын Димы и Джины падает, хватается за ногу, и послеполуденную тишину разрывает его истошный вопль. У Павла даже успел появиться вопрос: как теперь поведут себя родители мальчика? Исчезнет ли их механическая размеренность в движениях? Как вообще выглядят их лица в момент паники?
Ничего этого Павел не узнал – он ничего не услышал.
Мальчишка не закричал. Не взвыл. Не заплакал. Он подбежал к мячу, снова схватил его. При этом он ковылял – его нога была сломана. Он был в шортах и сандалиях на босу ногу, и Павел не мог ошибиться. Футболка у Павла прилипла к спине, он почувствовал головокружение, как при солнечном ударе.
Казалось, это было галлюцинацией – мальчик, сломавший ногу о булыжник, но продолжавший играть. Боль, которую он должен был почувствовать, не смог бы игнорировать даже взрослый человек. И после такой травмы нереально даже ходить, не то, что бегать.
Мальчишка чуть присел, готовый подкинуть мяч вверх, но в этот момент замер, глядя куда-то в сторону. Он напоминал ребенка, услыхавшего, как его зовет мать.
Потом он побежал, огибая угол здания, к тротуару. Он по-прежнему жутко хромал.
Павел вяло, неуклюже вернулся к фасаду магазина.
Серый «Фольксваген» уже разворачивался, выезжая на Центральную улицу. Мальчик, только что сломавший ногу, спокойно сидел на заднем сидении рядом с сестрой.
В машине не было ни единого признака, что родители обеспокоены тем, что случилось с их ребенком.
Учитель остановился и смотрел на машину, пока она не скрылась за поворотом. Его состояние напоминало необъяснимый транс. Когда звук двигателя растворился, Павел очнулся. Он огляделся и заметил, что продавщица стоит у входа в магазин.
Павел вздрогнул, словно его застали за подглядыванием, медленно пошел вдоль фасада, сближаясь с продавщицей. Та, не глядя на него, сказала:
– Я бы не расстроилась, если бы они перестали приезжать в мой магазин.
Павел остановился. Внезапно он почувствовал потребность все рассказать. Все, даже о приезде этих семей в поселок. Говорить, говорить, только бы вернуть прежнее нормальное состояние. Возможно, он хотел, чтобы его убедили в том, что ему померещился удар мальчика по булыжнику.
Конечно, он ничего не рассказал, только спросил:
– Григорьевна, скажите, пожалуйста. Вы слышали, как они звали мальчика?
Продавщица покосилась на него.
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
Павел пожал плечами, отвел взгляд.
– Да так…
Он попрощался, пошел вдоль Центральной улицы.
Павел, поворачивавший с шоссе на Тополиную, услышал звук приближавшегося автомобиля и оглянулся.
Это был «уазик» участкового.
Что за наваждение, подумал Павел, отходя на обочину и останавливаясь. Всего полчаса назад он подумывал, не встретиться ли с лейтенантом Седовым. Не то, чтобы в этом была срочная необходимость, просто Павел хотел вывести участкового на разговор о новых жителях. Учителю хотелось знать, что думает о странных семьях представитель органов правопорядка. Он ведь знает гораздо больше, нежели обычные жители поселка. Во всяком случае, должен знать больше.
Павел понимал, что не решится прийти к лейтенанту в кабинет, их встреча должна быть случайной. Такая «случайность» могла осуществиться нескоро, и учитель, оправдываясь перед собой, посчитал, что его желание – глупость.
Зачем ему это? Да, семьи выглядят странно, отличаются от жителей поселка, вызывают неприязнь. Но что с того? Стоит ли заниматься поисками неизвестно чего?
И все-таки внутри нарастало некое противление. Оно начинало терзать Павла, как будто нечто требовало от него действий. Он понимал, что основная причина смутного беспокойства – тот случай с мальчиком за магазином. Но будь это единственным пятном на чистой скатерти, подобное можно было игнорировать. Таких же пятен было множество.
И еще для этих мыслей у Павла была дополнительная причина, в чем он упорно не хотел себе признаться. Найдя себе трудно решаемую задачку, он отправил в тень другую проблему – то, что он разведен и подолгу не видит дочь. И то, что он, по сути, одинокий мужчина.
Седов притормозил рядом, хотя Павел не рассчитывал, что тот остановится. Учитель собирался поприветствовать лейтенанта кивком и двинуться следом за машиной.
– Гуляете?
Седов высунулся из машины, протягивая руку, и Павел пожал ее.
– Решил пройтись.
– Подвезти?
– Нет, спасибо. Мне ходу всего минут десять.
Лейтенант помедлил, заглушил двигатель, выбрался на обочину. Достал платок и вытер влажный лоб.
– Духотень. Давно такого лета не было. По такой погоде гулять не больно-то приятно, а?
Павел пожал плечами.
– Я привык. Не сидеть же весь вечер дома?
Седов улыбнулся.
– Точно.
Он был моложе учителя лет на пятнадцать и обращался к нему на «вы», хотя Павел чувствовал: Седов, так сказать, мент по призванию, вряд ли уважает мужчин такой профессии, как учитель.
Они еще немного поговорили о погоде, посетовали, что земле давно нужна вода, перешли на тему, что Велич в такую жару выглядит еще более вымершим, нежели обычно, и разговор незаметно коснулся новых жителей.
Павел почувствовал, что лейтенанту эта тема почему-то небезразлична.
– Вы не знаете, откуда они приехали? – спросил учитель.
Седов пожал плечами.
– Чума их разберет, – и, как бы оправдываясь, сказал. – Не звонить же мне в ФСБ, чтобы они там покопались в их прошлом? У меня на них ничего нет.
Ого, подумал Павел. Неожиданные рассуждения участкового вынудили учителя решиться на откровенность. Теперь он почему-то не думал, что покажется Седову одним из тех в поселке, кто из-за избытка свободного времени постоянно обмениваются сплетнями. Кроме того, Павлу очень хотелось поделиться хоть с кем-то тем, что он видел.
На всякий случай он попросил:
– Лейтенант, я вам кое-что расскажу, только пусть это останется между нами. Договорились?
– Не вопрос.
Спустя две минуты любопытство Седова сменилось недоверчивостью. Он смотрел на учителя с приоткрытым ртом, и Павел подумал, что лейтенант сомневается: не шутка ли услышанное?
– Признайтесь, вы мне не очень-то поверили, так?
Седов криво улыбнулся.
– Почему? В общем… Почему нет?
Его слова Павла не убедили.
– Но я это сам видел.
На этот раз Седов промолчал. Он огляделся по сторонам, посмотрел на учителя. Кажется, Павел его серьезно озадачил.
Лейтенант напомнил Павлу его самого, когда он стоял у продуктового магазина и провожал взглядом серый «Фольксваген». С того момента Павел чего только не передумал, пока волей-неволей не отыскал хоть какое-то решение.
– Знаете, – сказал Павел. – В принципе этому есть одно объяснение. Я про сломанную ногу и все такое.
– Да?
Павел кивнул.
– Я как-то читал любопытную статью. Об одной малоизвестной болезни – нечувствительность к физической боли. И такое бывает. Болезнь очень-очень редкая. Если мне не изменяет память, во всем мире этим больны менее полусотни детей.
Рот у Седова приоткрылся еще шире – его озадачила информация, но скоро лейтенант оживился, лицо стало более осмысленным. Теперь невероятная история с мальчиком выглядела не так дико.
– Только представьте. Какой это кошмар для родителей. Да, эти дети никогда не плачут, если вдруг порежутся, обожгутся или ушибутся, но это хорошо лишь на первый взгляд. Не зная, что такое боль, не зная никакой грани, такой ребенок рискует в любой момент погибнуть. Он не обратит внимания, что у него сломалась нога, кость станет крошиться, пока не заметят родители. И таких вариантов множество.
Павел перевел дыхание. Он снова видел перед собой мальчика за магазином, и его удар по булыжнику.
– За такими детьми, – сказал Павел. – Родителям нужно следить каждую минуту. Это несчастные люди.
Лейтенант покачал головой, как бы сочувствуя этим несчастным. Они помолчали, затем Павел сказал:
– Если только предположить, что новые жители – семьи именно с такими детьми, то… Наверное, сообща легче присматривать за ними?
Седов усмехнулся.
– Точно.
«Уазик» отъехал, и Павел, прощаясь, поднял руку.
Седов выглядел задумчивым, его первоначальное оживление поблекло. Павел почувствовал, что его объяснение лейтенанта по-настоящему не убедило.
Павел медленно пошел к дому. И понял, что его собственная уверенность в том, что он отыскал достойное объяснение, тает, превращается в ничто. Пока Павел рассказывал Седову о некогда прочитанной статье, он, можно сказать, убеждал сам себя. Но прошло всего пару минут, как все это показалось едва ли не глупостью.
Павел покачал головой.
– Что-то здесь не так.
В следующую секунду он вздрогнул, когда кто-то негромко сказал:
– Здрасте.
Павел не заметил, как поравнялся с первым домом, на крыльце которого стоял рыжеволосый парень, тощий и высокий, на вид – лет двадцать. Павел его не помнил. Наверное, Рыжеволосый был один из тех, кто давно покинул Велич, но иногда навещал родственников. Он смотрел на учителя, и, казалось, сомневался, стоило ли вообще здороваться.
Павел ответил на приветствие, осознав, что смотрел перед собой, но не видел, и Рыжеволосому показалось, что на нем задержали взгляд. Чтобы избавиться от неловкости, Павел кивнул на старый «Опель» вишневого цвета, стоявший во дворе:
– Твоя машина?
Рыжеволосый кивнул:
– Моя.
– Я – Павел. А ты?
– Сэм.
– В смысле Семен?
– Нет – Сэм, – у Рыжеволосого лицо слегка напряглось.
– Понятно. Будем знакомы, а то… я все-таки рядом живу. Так что… На побывку к родителям?
– Да. Я пойду, – Рыжеволосый открыл дверь. – Идти надо.
Павел кивнул и попрощался. Почему-то Сэм не вызвал у него симпатии, но, подумав о новых семьях, Павел даже усмехнулся. Вот кто действительно не вызывал ничего хорошего.
Мужчина зрелых лет, которого в Величе знали, как Федорович, шел по шоссе с полной корзиной лисичек. Грибов в этом году народилось немало, а лисичек особенно.
Когда справа показалась тропа, уходящая к пустырю, Федорович остановился.
Его жена однажды порывалась напроситься к новым жителям в гости, но в последний момент передумала: не было веской причины, и сами семьи никого еще не приглашали. Она тогда долго злилась, и Федорович даже поругался с ней.
Он покосился на грибы в корзине и понял, что это самый подходящий повод постучаться в один из двух домов на пустыре. Он угостит новых жителей грибами, и тем наверняка придеться ответить взаимной любезностью – например, позвать его в гости. Конечно, супруга будет довольна.
В последнее время она только и говорила о новых жителях, постоянно находился какой-то повод, чтобы подолгу мусолить одну и ту же тему. Это уже раздражало Федоровича, и при мысли, что он угодит жене, все сомнения отпали.
Старик вышел к двум ветхим домам, заметил две серые иномарки и удовлетворенно кивнул: семьи у себя. Он направился к дому, за которым стоял «Фольксваген». Федорович уже представлял, как в поселке заговорят о нем, как о единственном, человеке, кто побывал в гостях у загадочных семей. Он сможет собой гордиться.
Федорович приблизился к входной двери, спрашивая себя: почему так тихо? Почему в доме не слышно ни телевизора, ни радио? Почему перед домом не играют дети? Неужели в такую погоду можно высидеть дома?
Он постучал, выдержал паузу, постучал.
Ему никто не открыл.
Федорович недоуменно огляделся. Неужели никого нет дома? Отправились всем семейством в лес на прогулку? Это выглядело вполне естественным, и Федорович разочарованно покосился на зашторенное окно фасада.
Он решил, что на всякий случай заглянет в другой дом, но сначала опять постучал. На этот раз сильней, уверенней.
Старик уже поворачивался, когда дверь распахнулась. Федорович вздрогнул, едва не выронив корзину. На него смотрел глава семейства, просто смотрел, не говоря ни слова.
Федорович, запинаясь, приветствовал его.
– Я тут… за грибами ходил и… думаю, угощу… детишкам полезно…
Мужчина молчал, глядя старику в глаза. Тот смутился еще сильней. На него смотрели так, как на человека, заговорившего с кем-нибудь на автобусной остановке ради того, чтобы скоротать время. Его терпят, не прерывают, но почти не слушают.
– Куда вам… грибочков положить?
Не дождавшись ответа, полез в карман десятки раз штопаного пиджака, вытянул целлофановый пакет, суетливо развернул его.
– Да ничего, я сюда вам положу. Вот.
Ему пришлось опуститься на корточки, поставить корзину на крыльцо, чтобы освободить обе руки. Пока старик неуклюже заполнял пакет лисичками, он что-то говорил, но сам не понимал смысл сказанного. В какой-то момент он заметил, что за мужчиной стоит девочка, за девочкой – женщина. И она…
Федорович вздрогнул, такое странное нахлынуло ощущение, с трудом разогнулся, протянул пакет с грибами. Хозяин дома не пошевелился, чтобы принять пакет. Федорович виновато улыбнулся, положил пакет возле дверного косяка, попятился.
– Вы уж извините… за беспокойство. А грибочки хорошие.
Он повернулся и засеменил прочь. Не доходя до кустарника, он не выдержал и оглянулся. Мужчина по-прежнему стоял на пороге, так и не притронувшись к пакету с грибами. И… у дальнего дома тоже стоял мужчина, а рядом девочка.
В этот момент Федорович испытал сильное правдоподобное чувство, что всего минуту назад его хотели убить!
Пустырь оказался позади, абсурдное ощущение ослабло, после чего исчезло вовсе. Все же неприятный осадок остался, и Федорович решил, что больше никогда не пройдет мимо этих домов.
Когда старик миновал первые жилые дома, он покачал головой, наконец, осознав, что именно привлекло его внимание в жене хозяина.
– Да ведь она же беременна, – пробормотал старик.
Спустя полчаса Федорович пришел домой и рассказал новость жене, умолчав о своих ощущениях.
Его жена тут же позвонила своей лучшей подруге.
Через два звонка новость дошла до матери Павла.
Павел сидел на застекленной веранде в своей излюбленной кресло-качалке. Маленькими глотками он потягивал питьевой йогурт и смотрел на пустынную Тополиную улицу.
Его мысли по-прежнему витали вокруг новых жителей Велича.
Сегодня он не пошел на прогулку – почему-то не возникло желания. Его уже начинало беспокоить собственное наваждение. В последние дни каждая прогулка завершалась продолжительным наблюдением за домами на пустыре. Павел даже достал с чердака старый отцовский бинокль: вдруг он что-то рассмотрит в окнах?
На веранду вышла мать и рассказала о беременности Джины. В ее голосе не было удивления, скорее энтузиазм женщины, понимающей, что беременность – это всегда благо.
Сначала это показалось Павлу мелочью в сравнение с последней новостью, что семьи почему-то перестали покупать в Величе продукты. Но потом Павел даже привстал из кресло-качалки. Он вспомнил, что всего две недели назад видел Джину, и она была без «живота»!
Он покачал головой.
– Этот Федорович, наверное, был здорово датый.
В эту ночь Павел долго не мог заснуть.
Павел вышел из магазина к старому отцовскому мопеду, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб, тихо выругался.
И что он здесь делает?
Сейчас Велич стал чем-то далеким, хотя до него было всего двадцать километров. Правда, мопед казался ненадежным средством, чтобы спокойно преодолеть это расстояние.
Что же он хочет здесь найти? Вот уж действительно – человек сам создает себе проблемы. Павел вспомнил про Дон Кихота и понял, что между ними сейчас много общего. В каком-то смысле Павел уже второй день сражается с ветряными мельницами.
Вместо того чтобы нормально провести выходные: убрать в доме, позагорать на заднем дворе, вечером потренироваться и посмотреть какой-нибудь фильм, он играет в частного детектива. Вчера он посетил три деревеньки, ближайшие к Величу, сегодня – еще две. В каждой из них он ненавязчиво заговаривал с продавщицами продуктовых магазинов, пытаясь узнать, приезжает ли к ним кто-то похожий на новых жителей Велича.
Как и всем людям, хозяевам ветхих домов на пустыре необходимо покупать продукты. Конечно, объяснений, почему семьи перестали закупаться в Величе, могло быть множество. Они могли поссориться с кем-то из продавщиц, они могли даже делать заказы на дом, вызывая кого-нибудь извне, пусть это и выглядело ненужным расточительством. Причин могло быть масса, и кажется, какое дело до этого Павлу?
И все-таки он не вытерпел. Понимая, что подобные поиски вряд ли к чему-то приведут, Павел подготовил с вечера отцовский мопед и утром в субботу сходил в продуктовый магазин, где убедился, что семьи действительно давно не приезжали туда. Если они могли закупаться в двадцати километрах от поселка, они могли выезжать и за тридцать километров, но Павел решил проверить хотя бы ближние деревеньки.
Мопед кашлял и задыхался, как обреченный больной, и Павел перемещался из деревни в деревню медленно. Вчера он ограничился тремя точками, но ничего не обнаружил. Сегодня он снова потерпел неудачу, осознав, что рассчитывал узнать хоть что-то.
Теперь он еще сильней хотел узнать: где семьи покупают продукты?
Но выбора не было – Павел не мог объехать всю область, задавая одни и те же вопросы. Пора было возвращаться домой.
На обратном пути случилось то, что и должно было случиться – километрах в трех от Велича мопед заглох и, похоже, надолго, если не навсегда.
Павлу ничего не оставалось, как катить мопед, возвращаясь пешком. Бросить его Павлу не хотелось. Не столько потому, что он еще рассчитывал оживить машину, сколько потому, что техника досталась от отца.
Он вымотался так, как давно не случалось. В дополнение ему пришлось выслушивать недовольство обеспокоенной матери. Ложась спать, Павел решил, что больше не будет заниматься никакими поисками.
Но он понимал, что еще нескоро во время своих вечерних прогулок перестанет незаметно приближаться к пустырю.
Лысый костлявый старик осторожно спустился в погреб, пробуя ногой каждую ступеньку коротенькой лестницы. Его лицо с желтой кожей было недовольным. Вполголоса старик бормотал, словно жаловался невидимому собеседнику:
– Расплодились, твари.
Нащупав ногами земляной пол, старик удобней перехватил фонарик и осветил углы.
Вчера он оставил в погребе пять мышеловок. В последние дни крысы основательно попортили продукты, что хранились в доме, и старик решил начать с мерзкими животными войну. Если с этим запоздать, крысы расплодятся, и вред от них станет немыслимым.
Старик пригнулся, исследуя одну мышеловку за другой. Вчера он вынес пять трупиков, но сегодня его ждало разочарование – ни одна из крыс не попалась. Он не пожалел колбасы, но все оказалось напрасно.
Присмотревшись, старик заметил, что приманка во всех мышеловках тоже осталась целой.
Разогнув спину, старик зло и удивленно пробормотал:
– Твою мать, и куда это вы, отродья, подевались?
Шестилетний мальчик вышел из дома на задний двор с пакетиком сметаны.
Он огляделся в поисках кота по кличке Льдинка. В своем кошачьем детстве Льдинка был диким, царапался и не давался в руки, выскальзывая из них, как кусочек льда, за что ему великодушно сменили имя с первоначального Васьки.
Сейчас Льдинка стал взрослым котом, крупным и ленивым. Днем он редко покидал пределы двора, подремывая после бурно проведенной ночи где-нибудь под кустом смородины или на крыше сарая.
– Льдинка, льдинка! Кис-кис-кис!
Кот не появился, и Степа подумал о самом надежном способе, как вызвать ленивца к заднему крыльцу.
Если в стеклянную мисочку наливали сметану и несколько раз ударяли по ней чайной ложкой, реакция наступала незамедлительно – кот мчался на звук, как неуправляемая ракета, вздымая за собой полосу пыли, как будто у хозяев жили еще четыре кота, которые тоже имели право на лакомство. Уникальность заключалась в том, что кота невозможно было обмануть. Каким-то непостижимым образом Льдинка безошибочно определял содержимое мисочки. Родители мальчика не один раз демонстрировали гостям способности своего любимца – если в мисочку наливали обычную воду или оставляли пустой, по ней можно было лупить ложкой сколь угодно долго, но кот не появлялся. В крайнем случае, котиная голова показывалась на крыше сарая, он зевал, выпучив глаза, и прятался снова.
Мальчик зашел в дом, взял ложечку, вернулся на заднее крыльцо и налил сметаны. Он улыбнулся, постучал ложкой по миске. Выждав немного, мальчик постучал снова.
Льдинка не появился. Мальчик нахмурился – он вдруг вспомнил, что не видел Льдинку еще вчера. Расстроенный, он какое-то время постоял на крыльце и, оставив мисочку со сметаной, ушел.
Он пожаловался матери, что Льдинка не прибежал за сметаной, но она сказала, чтобы сын не беспокоился: кот где-то загулял – у них бывают такие периоды.
На следующий день мальчик вспомнил о Льдинке ближе к вечеру. Он разговаривал со своим другом – соседским мальчишкой. Тот пожаловался, что исчез их кот по кличке Рыжий – его не видно уже второй день.
Рыжий был не таким красивым, как Льдинка, но мальчику он нравился.
Он вернулся к себе и обнаружил, что мисочка по-прежнему полна сметаной. Мальчик какое-то время смотрел на загустевшую сметану, потом, не осознавая, что делает, позвонил знакомой девочке – у нее была красивая персидская кошка, которую не выпускали на улицу.
Девочка была очень расстроенной – кошка сбежала из дому, и ее не могут найти со вчерашнего дня.
Мальчик хотел рассказать об этом папе или маме, но они сильно поругались друг с другом, и никто не захотел его слушать. Он решил, что расскажет маме об исчезнувших котах завтра.
Павел поднялся на крыльцо, поколебался, но все-таки с силой вдавил кнопку звонка.
В доме, где участковый по Величу снимал комнату, послышалась соловьиная трель. Павел ожидал, что откроет хозяйка, и потому напрягся, чтобы по его лицу ничего нельзя было понять. И все-таки его снова трясло – мелкая неприятная дрожь преследовала его в течение всего дня, вернувшись именно в этот момент.
Дверь открыл сам Седов.
– Вы? – вместо приветствия пробормотал он.
Павел кивнул.
– Где Васильевна?
– Э-э… Нет ее. Уехала на пару дней к дочке в Воронеж. Да вы проходите, проходите.
Павел поблагодарил, прошел в небольшую темную прихожую, остановился, ожидая, пока Седов прикроет дверь, и двинулся за ним в кухню, заставленную немытой посудой.