К сорока пяти годам Халил Замир имел устойчивую славу безотказного работника и горького пьяницы. В славном портовом городе Эрионе эти два определения друг другу не противоречили. Десятники, которые сколачивали бригады для разгрузки судов охотно нанимали Халила, поскольку точно знали, он будет усердно таскать мешки, осторожно, почти не дыша, выгружать бесценные катайские вазы, аккуратно складывать на устеленные белым мехом горного барса повозки штуки тончайшего полотна, которое делают восточные варвары. И, что самое главное, никогда и ничего не украдет.
А то, что, получив причитающиеся медяки, он пропьет их в одном из ближайших кабаков (скорее всего в "Фиолетовом осьминоге"), это десятников нисколько не волновало. Ведь проспавшись неутомимый в работе пьяница снова придет к причалам и будет вежливо спрашивать, нет ли у почтенных господ работы для недостойного Халила?
Был Халил мужичком невысоким, но очень крепким и жилистым. Иначе и грузчиком бы его никто не нанял. Из имущества владел лишь маленькой хижиной, сложенной из плавника еще его отцом. Правда, ночевал в ней Халил очень редко, поскольку "Фиолетовый осьминог" был совсем рядом с причалами, которые облюбовали торговцы шерстью. А когда ноги заплетаются, в глазах плавают две луны, вместо одной, которой надлежит быть на небе, и имя Великого ты выговорить не состоянии, тюки с шерстью – прекрасное ложе! Уже давным-давно караульщики перестали гонять Халила, а порой и провожали его к ближайшему навесу и укладывали отсыпаться. Все знали – честнее в порту человека нет.
Просыпался Халил всегда очень рано и похмельем почти не мучался. Только истома и нежелание двигаться сопровождали его пробуждение. И потому несколько минут после того, как выплывал он из объятий сна, лежал грузчик неподвижно созерцая небо. Или матерчатый навес. Или прохудившуюся крышу своей убогой хижины.
Сегодня – навес.
Неподалеку тихо шумели волны. В порту стояла тишина, из чего Халил заключил, что час был совсем ранний. Даже для него. А потому потихоньку перекатился на бок и посмотрел, под каким именно навесом он вчера уснул. Оказалось – под самым крайним. Чуть дальше портовая бухта изгибалась и переходила в почти пустынный пляж, и, затем, в пологий склон холма, заросшего деревьями и низкорослым колючим кустарником с ветками крепкими, будто железные прутья, и тёмно-зелеными, почти черными, листями. Сквозь буйную зелень можно было различить белые стены далеко друг от друга отстоящих вилл, от которых вниз, к морю были проложены ухоженные тропинки, не нарушающие однако общий вид холма. Халил точно не знал, кто живет в этих виллах. Лишь иногда видел он, как спускаются по тропинкам к крепким частным причалам важные мужчины в дорогих одеждах да немыслимо красивые женщины, увешанные драгоценностями, сверкающими на ярком солнце так, что глазам было больно. Обязательно их сопровождали, обычно чуть впереди и чуть позади, слуги с оружием в руках. Халил даже не подходил в такие моменты близко к морю.
Боялся. Больше всего не слуг даже, а женщин. Слишком уж они красивые были, как будто и не живые люди вовсе, а духи, из тех, что живут в развалинах древних городов высоко в горах Правда, бабка рассказывала, что такие духи не отходят далеко от своих развалин, но все равно… лучше не рисковать.
Неожиданно грузчик услышал тихий плеск. Потом что-то негромко стукнулось о причал.
Не иначе, лодка. – подумал Халил. – Это кто же в такую рань? Да и откуда?
И он осторожно, сам не зная почему, ведь все в порту его знали, высунул голову в щель между двумя мешками.
На причале, около большой лодки, похожей на те, которые Халил видел около военных кораблей, стояло несколько человек в темной одежде. Что-то показалось в них странным, но грузчик, голова которого соображала после вчерашней попойки очень медленно (да и трезвым он тоже не отличался сообразительностью) не мог понять что именно. Люди выгружали из лодки длинный и явно очень тяжелый ящик.
– Эх, ну кто же так берется! – досадуя на неумёх, подумал Халил. Но желания помочь да подзаработать почему-то не ощутил. Затаился и лежал тихо-тихо, как мышка. Не нравился ему чем-то этот ящик. Зачем на нем цепи, да еще такие странные? Через каждые три звена шла металлическая печать с непонятным символом, а сами цепи опутывали ящик так плотно, словно предназначены были для того, чтобы из него что-то не выпускать. Сам ящик тоже был весь исчерчен неизвестными Халилу фигурами, знаками и буквами. Впрочем буквы были Халилу неизвестны все до одной, читать он не умел.
Тем временем к причалу подкатила повозка, из которой выпрыгнули еще четверо. Эти явно знали толк в воинском деле, двигались споро и очень тихо. За плечами у каждого в скрещенных ножнах были прилажены две коротких сабли, а двое держали еще и арбалеты.
Те, кто был на причале, сноровисто погрузили ящик в повозку, та тихо скрипнула и чуть просела. Видать тяжёл ящичек то.
Две фигуры скользнули к воротам и придержали створки. Повозка почти бесшумно покатила прочь. Даже лошади ступали беззвучно и Халил решил, что копыта у них чем-то обмотаны.
Лишь сейчас он посмотрел на небо. О, Великий! да, ведь, едва светает! Ясно, почему портовые стражники, которых нанимали купцы, даже не вышли посмотреть! В это время самый крепкий сон. К тому же, тут грузчик наморщил лоб, пытаясь припомнить, вроде вчера у Толстого Гамида был какой-то праздник и он, как только ушел домой начальник стражи, грозный Тамаль Оджи, напоил всех. Даже Халилу, уже порядком пьяному, налил, не пожалел. Добрый человек Гамид. Да, так вот, праздник у Толстого Гамида. Вроде дочка сестры его жены замуж вышла. Или племянница? Но пили все.
Впрочем вспомнить, кто же именно вышел замуж Халил Замир не успел.
Один из тех, с саблями и арбалетом, уже уходя, оглянулся. Словно почуял что-то. И небрежно приподнял арбалет. Короткий тяжелый болт с тупым наконечником ударил Халила точно в лоб. Череп треснул и Халил мгновенно умер.
Человек с арбалетом перезарядил оружие, подошел к навесу и легко, будто мертвец ничего не весил, скинул тело на пристань. Уже мертвый, Халил сильно ударился головой о камни. Вокруг смятого черепа расползлось темное пятно. Убийца присел на корточки, приподнял Халила за густые, нестриженые волосы и внимательно осмотрел лоб. Удовлетворенно кивнул, пружинисто поднялся и бросился догонять повозку, не забывая посматривать по сторонам.
Лишь когда совсем рассвело и Тамаль Оджи со страшной руганью пинками вышиб стражников из караульной будки, тело грузчика нашли. Бедный пьяница с похмелья сверзился с тюков с шерстью и раскроил себе голову. Как жил бестолково, так и помер.
Кстати, замуж в тот вечер действительно вышла дочка сестры жены Толстого Гамида.
_____________________***_______________________
Дивная была ночь – черная, наполненная звездным светом, тихим шепотом моря, пением ночных птиц, которых было великое множество на Белом холме Эриона, стрекотом цикад и далекой, от того еще более приятной музыкой.
Четырнадцатилетняя дочь почтенного купца Фродда наслаждалась ею на балконе своих покоев. Внизу раскинулся парк, окружавший огромный дом. Фродд мог себе позволить и такой дом и такой парк. Сколотив свое состояние в опасных морских экспедициях, он осел именно здесь, в Эрионе. Сначала к светловолосому чужеземцу относились с недоверием, но честностью своей, хитростью и какой-то странной для здешних ушлых, но трусоватых торговцев жестокой манерой требовать своего с должников, но и слова своего никогда не нарушать, Фродд Норсон завоевал уважение всего города, да и не только города. [1] Правда к уважению примешивалась изрядная доля страха.
Порой и из самой столицы прибывал к нему гонец от очень важных людей. Кому-то нужен был очень редкий товар, вроде сотни лучших ноддских мечей, что сверкают на солнце и никогда не ржавеют, или нескольких бочек крепчайшего прозрачного вина, которое гнали жившие на другом берегу моря монахи, поклоняющиеся странному богу. Поговаривали, что светловолосый купец может привести и неимоверно далеко стреляющее и наносящее немыслимые разрушения, оружие древних, вместе с надлежащими припасами. Ценилось такое оружие выше, чем рабыни из Россы или Эфипы, выше, чем харасские жеребцы и катайские шелка. А некоторые виды – даже больше специально выведенных горными колдунами мутов.
Вместе с уважением города завоевал Фродд и сердце красавицы Маимы, дочери наместника Эриона. Ребенка назвали Илгой, на северный манер. Девочка взяла все лучшее, и от отца и от матери. Сейчас это была очаровательная девушка, с нежной смуглой кожей, мягкими чертами лица, чуть курносым отцовским носом, высокими скулами и огромными карими глазами, глядя в которые не только юноши, но и почтенные мужи обмирали и теряли дар речи.
Сейчас Илга стояла на балконе, набросив на себя лишь легкое, почти прозрачное покрывало и втайне наслаждалась тем, что она, вот она, здесь невидимая, почти нагая, а внизу проходит ночная стража, молодые сильные парни. Ух, как у них отвисли бы челюсти, если бы они увидели ее, как уставились бы они на ее уже налившиеся груди, как принялись бы рассматривать темные кружки сосков, проступающих под покрывалом. Много было в Илге от матери, горячей, рано созревшей, как и все южанки. За Фродда она вышла замуж, будучи лишь на год старше чем сейчас Илга и уже тогда поразила его своим пылом. Не потеряла Маима страсти к постельным утехам и сейчас, четырнадцать лет спустя.
Черную фигуру, которая выросла перед нею, Илга увидела, только когда сливающийся с темнотой человек приблизился вплотную. Она даже не успела открыть рот, чтобы закричать. Незнакомец выбросил вперед руку и на лицо девушки опустилась пропитанная чем-то пахучим тряпка.
Илга приходила в себя медленно. Попробовала пошевелить руками и ногами. Запястья и лодыжки были чем-то стянуты… Бедра и живот ощущают холодок, словно она лежит на кожах. Илга медленно открыла глаза.
И завизжала. Она лежала лицом вниз. Точнее, была подвешена в широких кожаных петлях над каменным постаментом. Руки разведены в стороны, запястья схвачены браслетами из прочной кожи, цепи от которых уходили куда-то в темноту. Обернуться девушка не могла, но и ноги ее тоже были разведены и скованы. Покрывало исчезло и она была абсолютно голой.
Но не от этого она закричала. Под ней, на постаменте лежал иссохший труп со сложенными на груди руками. Мертвые пальцы крепко сжимали рукоять огромного двуручного меча.
Илга забилась, пытаясь вырваться из ловушки, но напрасно.
Внезапно раздалось тихое пение и в круг света вошли двое. Первым ступал невысокий старик, укутанный в простой серый плащ. Девушка поймала его взгляд и почувствовала, что пропадает в этих угольно-черных колодцах. В них хотелось смотреть, не отрываясь. Все темные тайны, вся страшная мудрость, которые накопил мир за те неисчислимые годы, которые прошли с момента сотворения Земли таились в его спокойных глазах.
Вторым был смуглокожий гигант с острыми чертами лица и прекрасным гармоничным телом. Как и Илга гигант был абсолютно наг. Подойдя к каменному постаменту мужчины встали по разные стороны плиты, на которой лежал мертвец.
Старик нежно погладил девушку по голове, успокаивающе прошептал, – Тише. тише, девочка. Не бойся. Не волнуйся. Все хорошо… хорошо.
Илге отчаянно захотелось поверить, что этот мудрый и добрый старик ей поможет. И скоро она со смехом будет рассказывать подружкам об этом страшноватом приключении. Вот только отцу не надо рассказывать. Но добрый дедушка в сером плаще обязательно ей подскажет, как успокоить папу.
Тем временем смуглый великан достал откуда-то небольшую плошку и водрузил на треножник, стоявший в изголовье каменной плиты. Старец кинул в нее щепотку коричневого порошка, поднес лучину. Из плошки начала подниматься тонкая струйка дыма. Старик что-то зашептал, поводя над плошкой сухой рукой, усеянной коричневыми пятнами, и струйка поползла к Илге. Невольно девушка вдохнула дым.
И стало хорошо. Так хорошо ей не было никогда. Она уже ничего не боялась. Дедушка в плаще был таким добрым и смешным. А второй. Оооо… Такого мужчину она видела в своих снах. Да. Именно такого.
И Илга, которая еще не разу даже не целовалась, отец бы просто убил! почувствовала, как ее охватывает нестерпимое желание. Соски затвердели, губы пересохли, она попыталась их облизнуть, но не смогла даже разомкнуть. Гигант словно почувствовал желание девушки и нежно провел ладонью по ее груди. Илга застонала от наслаждения. Смуглые сильные пальцы играли с ее сосками, нежно теребя, сжимая и отпуская.
Затем гигант легко вскочил на каменный постамент и обошел девушку сзади. Лицо Илги окутывал дым, она жадно вдыхала его, ожидая того, что сейчас произойдет. Она почувствовала, как сильные ладони еще шире раздвигают ее бедра и застонала, когда мужчина резко и глубоко вошел в нее. Даже резкая боль, пронзившая ее тело, показалась приятной. Дальше Илга чувствовала только наслаждение, которое поднималось в ней доселе незнакомой волной.
Она уже не обращала внимания на то, что старец нараспев читает какие-то незнакомые слова и чертит на иссохшем лбу мертвеца знаки, которых никто не видел уже много сотен тысяч лет. Не видела, как смуглый великан, не прекращая сильных равномерных движений, поднял, положенные стариком в ногах мертвеца, длинные ножи. Илга чувствовала только нарастающий жар в низу живота. Мужчина коротко застонал и Илга ощутила, как удовольствие становится нестерпимым и взрывается невероятным фонтаном. Она выгнулась и закричала.
В этот момент мужчина и вонзил в нее клинки. Клинки пробили тело насквозь и вышли из груди девушки, едва не коснувшись мертвеца на каменной плите. Сначала медленно, по капле, а потом все быстрее, закапала кровь на иссохшее безжизненное тело. Обнаженный мужчина соскочил с постамента, ставшего кровавым алтарем, и преклонил колени. Старец же, стоя в изголовье плиты, продолжал шептать слова древнего языка, на котором говорили существа, ушедшие в иные миры задолго до появления человека.
Тело, лежавшее на алтаре едва заметно, но неостановимо менялось. Становилось упругой сморщенная кожа, землистый цвет сменялся мраморно-белым. Пакля бесцветных волос превратилась в гриву цвета свежевыпавшего снега.
Наконец покойник открыл глаза, черные, как самая безлунная ночь в царстве Смерти. Два колодца иномирной темноты, два провала на белом, как полярные снега, лице.
Мертвец сел, медленно осмотрелся. Смуглый великан подполз к нему на коленях и с готовностью подставил шею. Белокожее существо улыбнулось и вонзило в шею тонкие, острые, словно иглы, клыки. Белоголовый с хлюпаньем всасывал горячую кровь.
Насытившись, существо отбросило обмякшее тело, напоминавшее сейчас перекрученную тряпичную куклу, посмотрело на старца.
И тихо, мелодично рассмеялось. Оно смеялось так искренне и весело, что жрец почувствовал, как и у него внутри поднимаются пузырьки радостного детского, совершенно безумного смеха. Смех твари заполнял мир, заставлял дрожать самые отдалённые уголки пространства. Он манил и ужасал.
Жрец опустился на колени и раскинул руки. Не в силах сдерживать смех, склонил голову и затрясся в приступе хохота.
Наконец. Наконец произойдёт то, чему он посвятил своё существование. Он умрет здесь и сейчас.
Исчезнет – и станет причиной исчезновения этого сгнившего, смердящего мира.
Как же это прекрасно.