По смерти князя Константина Островом правил сын его князь Михаил. Начало его княжения не было безоблачным, ибо князь Андроник, сын убитого Фрола, не спешил признавать первенство Михаила. Он объявил, что признание его отцом первенства Константина не распространяется на него, и потребовал встречи с Михаилом.
На встрече князья говорили о родословиях, поскольку из-за них и началось горестное противостояние. После недельных споров было обретено согласие, которое состояло в следующем. Обоими князьями признавалось, что первую ночь император Август провел с княжной Меланией как с прекраснейшей в княжеском семействе. Август, однако, искал в отношениях глубины, и оттого вторую ночь провел с княжной Иларией, и поиск его оказался не напрасен.
Невзирая на обнаружение искомого, утром следующего дня император покинул Остров и никогда более сюда не возвращался.
Первой родила Илария, что, по соглашению князей, давало ее роду преимущественное право на власть в сравнении с родом Мелании. И князь Андроник подтвердил признание этого права, хотя выражение его лица было в тот час задумчивым.
Парфений
После войны родословий князья пришли к согласию. Август, оказывается, пребывал на Острове в течение двух, а не трех дней. Вместе с третьим днем, по мысли Михаила и Андроника, отсекалась возможная третья династия.
В этой попытке обезопасить себя от третьей силы может быть увидена некоторая, что ли, наивность. В самом деле: аргумент не выдерживал критики. Человек, ставший в течение двух дней родоначальником двух династий, вполне, казалось, способен был дать начало и трем, и большему количеству династий, уложившись в те же два дня. Это – с точки зрения физиологии. Если же смотреть на историю метафизически, то основание династии несводимо к зачатию и требует, бесспорно, отдельного дня, потому что этот день сам по себе – эпоха.
Примечательно, что в ходе достижения компромисса красоте одной из праматерей противопоставлена глубина другой. Можно, конечно, удивляться тому, что о женщинах к моменту договора князей выяснились новые подробности: в течение многих веков об островных привязанностях Августа Клио не проронила ни звука.
Здесь проявляет себя отношение к миру как к произведению искусства. Только красивое истинно или, выражаясь в духе хроники, глубоко. И наоборот: только глубокое по-настоящему красиво. Чтобы тексту верили, он должен быть красив. Именно это обстоятельство снимает вопрос, почему Август, найдя глубину, тут же уезжает. Что уезжает – неважно, главное: он нашел то, что искал.
Задумчивость князя Андроника показалась князю Михаилу плохим знаком. Он понимал, что договор их непрочен и от первого же порыва ветра падет, как дом, который построен на песке. И тогда он обратился к епископу Афанасию и поведал ему свои тревоги о будущем.
Тревожься, князь, о настоящем, посоветовал Михаилу епископ, ибо будущее приходит в виде настоящего. Помочь здесь может лишь Агафон Впередсмотрящий, который, пренебрегая временем, не тревожится о будущем.
Услышав это, князь Михаил призвал Агафона и поделился с ним своей тревогой.
И Агафон сказал:
У тебя, князь, будет сын именем Парфений, что значит девственник. У князя же Андроника родится дочь Ксения, то есть чужая, что можно понимать как чужая миру. И соединятся в браке, и с их соединением на Острове утихнет междоусобица.
Случится ли это в обозримое время, спросил князь Михаил.
Необозрима только вечность, ответил Агафон Впередсмотрящий.
Узнав о сказанном Агафоном, князь Андроник к заключенному договору стал относиться с бо́льшим воодушевлением. Предсказания Агафона вызывали у него большее доверие, чем обещания Михаила.
В лето пятое Михаилова княжения на Остров приплыл некий кузнец с говорящим псом, который был слеп. Кузнец тот брал у людей золотые перстни и ожерелья, зарывал их в землю, а затем приказывал псу отыскивать. И откапывал пес драгоценность за драгоценностью, и, взяв зубами, возвращал владельцам, и говорил о каждом: кто милостив и благ, а кто, напротив, блудник и прелюбодей.
Иные же, убедившись в ясновидении пса, предпочитали расстаться со своими украшениями и незаметно убегали, только бы не слышать произносимых им горьких слов. И как он ни разу не ошибся, все говорили, что имеет пес дух пытливый, хотя и волховской. Перед тем как отплыть с кузнецом в неизвестном направлении, пес предрек нашествие на Остров моровой язвы.
Видя, что прежде пес не ошибался, все весьма обеспокоились и вопросили Агафона Впередсмотрящего о том, не ложно ли предсказание о язве.
Агафон же сказал им, отвечая на вопрос вопросом:
Что проку в знании о том, перед чем вы бессильны?
Отчего ты, Впередсмотрящий, не хочешь предупредить нас о пагубном поветрии, возразили люди. Мы бы предприняли какие-то меры к спасению, пусть даже их на самом деле и нет.
На это Агафон ответил им с печалью:
Не я ли предупреждаю вас ежедневно, что пьянство пагубно, и указываю действенные меры к спасению? Так ответьте мне, много ли вы до сих пор предприняли?
Ксения
О предстоящей моровой язве Агафон Впередсмотрящий говорил князьям неохотно, и ничего не сказал об их смерти. Он не любил смотреть вперед. Строго говоря, само прозвище Впередсмотрящий было дано ему не вполне справедливо: Агафон смотрел одновременно во все стороны.
Он видел наступающие события с той же ясностью, что и наступившие. Первые, возможно, даже яснее, потому что их не искажало несовершенство человеческой памяти. История, учил Агафон, повествует не столько о прошлом, сколько о настоящем.
В одной из своих проповедей он рассматривает вопрос о предопределенности событий. Утверждает, что предопределенности нет. Есть свободный выбор человека, который приводит к тем или иным событиям.
Так говорил Агафон.
Обсуждая эту главу хроники, мы с Парфением коснулись свободы выбора. Я не понимала, как безграничная свобода выбора может не нарушать всемогущества Божьего.
Парфений сказал:
– Почему, радость моя? Может. Просто любой – даже самый свободный – выбор человека Богу заранее известен.
Я подумала: муж называет меня радость моя. Уже целую вечность мы составляем радость друг друга. Мы – свободный выбор друг друга, хотя обвенчали нас, не спрашивая согласия. Можно было бы сказать, что выбор осуществился после, в ходе нашей совместной жизни, но такое объяснение было бы легковесным. Оно точно не понравилось бы Агафону, пренебрегавшему временем. Выбор осуществлялся не после венчания, а внутри него.
Многое мне в Агафоне созвучно. Изредка я угадываю кое-что из будущего, но об этом не говорю. Не потому, что скрываю, – просто не могу выразить. Ни в коем случае себя с Агафоном не сравниваю: он предвидел, а я предчувствую. Это не поддается слову.
В лето седьмое царствования светлейшего князя Михаила жена его, княгиня Зоя, майскими днями почувствовала себя непраздной. Тогда же, в месяце мае, от князя Андроника понесла княгиня Евпраксия.
В августе месяце седьмого лета княжения Михаила Остров охватило моровое поветрие. Началось оно на Большой земле, а на Остров перенеслось корабельными крысами.
И тогда спросили Агафона князь Михаил и князь Андроник:
Зачем, спрашивается, были зачаты наши дети, если им суждено погибнуть от мора?
Во всём, что касается зачатия, вопросы к третьему лицу не вполне оправданны, ибо оное осуществляется двоими, ответил Агафон. Одно лишь скажу: дети спасутся.
В течение недели мор охватил весь Остров, и не было от него спасения нигде. Некоторые уходили в Лес, надеясь, что страшная болезнь там их не настигнет, а иные строили шалаши на пустынном берегу. Но жизненные надобности заставляли их хоть изредка посещать свои дома, и обратно они приходили, уже неся в себе частицы смертоносной язвы, которые становились явными по возвращении.
Пораженный мором прежде всего чувствовал как бы удар рогатиной под лопатку или в грудь против сердца, и разболевался, и начинал харкать кровью. Потом словно бы жгло его огнем, а дальше начинала бить дрожь. И набухали железы в разных местах, у кого на шее, у кого на бедре, а у иных под мышкой или под скулой, а еще под лопаткой или в паху.
В первый месяц мора умер иерей Иоанн, мужественно исповедовавший умирающих, а затем их же и отпевавший. Служа панихиду, он начал медленно оседать, его схватили под руки и повели к скамье, и даже когда его несли к дому, он не прервал отпевания, и вскоре преставился с молитвой на устах.
Умер золотых дел мастер Евлогий, чьи украшения носила островная знать. Его руками были выкованы подсвечники в храме Преображения и позолочены купола, которые в ясную погоду будто горят огнем на радость благочестивым и на устрашение неверным.
Умер глава налоговых сборщиков Евмений – человек неподкупный и трудившийся с великим тщанием, отчего к нему относились с почтением, но, по правде говоря, не любили.
Вслед за ним ушел начальник городской стражи Виссарион, чей тяжелый кулак был знако́м многим горожанам. И такова была сила его привычки, что даже при отпевании грозная десница Виссариона приняла внезапно вид кулака. Многие бы, мыслю, вздохнули при его кончине с облегчением, если бы не смотрели в лицо той, что страшнее всякой стражи.
Умерло и превеликое множество иных, имена же их Бог весть.
И живые не успевали погребать мертвых, и не хватало здоровых, чтобы смотреть за больными, так что за десятью больными ухаживал один здоровый. Многие дома стояли уже пустыми или же оставалось в них по одному человеку, иногда – ребенку.
Был в те дни главой Города, иначе сказать эпархом, человек по имени Амвросий. Ежедневно он обходил квартал за кварталом, чтобы понять, где труднее всего, и направить туда помощь. Из вверенных ему денег не присвоил он себе ни динария, что на Острове не было делом обычным, но, прибавляя еще и свои средства, всё отдавал на борьбу с мором.
Амвросий этот самолично проверял пустые дома, чтобы быть уверенным, что там никто не забыт, и не боялся прикасаться к больным телам, желая определить, есть в них жизнь или уже нет. Жители почитали Амвросия праведником, каковые нечасто встречаются среди эпархов. В том, что мертвых, пусть не сразу, но хоронили, а живым оказывалась помощь, велика была его заслуга. Твердое исполнение им своего долга спасло тогда многих, хоть многих, конечно, и не спасло.
И свирепствовал мор три месяца, и никто тогда умерших не считал, но всем было ясно, что счет идет на десятки тысяч.
В конце сентября, приняв схиму, мир сей покинул князь Михаил.
В начале же октября, также в ангельском образе, преставился князь Андроник.
И остался Остров опустошенным и обезглавленным.
К этим смертям, однако, добавилась еще одна. В середине октября, когда моровое поветрие уже начало стихать, преставился Агафон Впередсмотрящий. Судя по тому, что последние месяцы жизни Агафон как никогда прежде усердствовал в молитве и посте, о скорой своей смерти он знал. И ничего никому не сказал. И пречестное тело его было погребено в монастырском Храме Преображения.
Смерть его вызвала на Острове великую скорбь, ибо Агафон был человеком праведным. Печалились островитяне и потому, что ушел единственный человек, знавший будущее. И хотя он был не в силах ничего предотвратить, от самой мысли о том, что кому-то будущее известно, всем становилось немного легче.
Помня о соглашении между почившими в Бозе князьями, а паче о предсказании Агафона Впередсмотрящего династиям Романидов и Ираклидов, ведущих род от сыновей Августа, решили отложить вопрос о власти до рождения княжеских детей и достижения ими годовалого возраста. Когда будет понятно, что новорожденные закрепились на свете сем, надлежало назначить регента.
Чтобы в трудное время Остров не постигла еще и язва безвластия, островной народ во главе с обеими династиями обратился к епископу Феофану с молением принять до этого времени правление на себя. Услышав обращенные к нему слова, Феофан заперся в своей келье и коленопреклоненно молился всю ночь. С первыми лучами солнца он вышел к ожидавшим его людям и сказал:
Если Богу угодно, пусть будет так.