На улицах играют дети, способные решить некоторые из моих главных задач по физике, потому что у них есть возможности сенсорного восприятия, которые я давно утратил.
У любого человека есть какие-то особенные места, в которых ему очень приятно находиться, в которых он заряжается позитивной энергией. Не обязательно, чтобы место было связано с каким-то хорошим воспоминанием, порой достаточно одной лишь комфортной обстановки. У Роберта Оппенгеймера в Нью-Мексико совпали оба фактора: и воспоминания о первой настоящей любви, и умиротворяюще-неспешная провинциальная среда, разительно непохожая на привычную нью-йоркскую суету. Людям свойственно больше всего ценить то, чего им недостает. Роберт никогда не гнался за деньгами, поскольку вырос в обеспеченной семье, сумевшей пронести свое состояние через горнило Великой депрессии[9]. За год до того, как грянул гром, Джулиус Оппенгеймер продал свою долю в бизнесе и вложил полученные деньги в надежные банки (как говорится, кому везет, у того и петух несется). Но комфорт Роберт ценил высоко и потому столь лестно отзывался о Нью-Мексико, точнее, о Альбукерке.
Примечательная деталь – перед отъездом из Нью-Йорка Оппенгеймер спросил Герберта Смита, не могли бы они путешествовать под фамилией Смит, как два брата. Смиту эта идея не понравилась, но для биографов она очень важна, поскольку доказывает, что наш герой стыдился принадлежности к еврейской нации. Хотел ли он стать «настоящим американцем» или же пытался избежать дискриминации, неизвестно, но тем не менее такое предложение имело место. Современному человеку, далекому от расовых предрассудков и выискивания потаенных корней у окружающих, фамилия Оппенгеймер может представляться сугубо немецкой, но столетие назад все носители немецких фамилий подозревались в еврействе. Что же касается довольно распространенной фамилии Оппенгеймер, то после изданного в 1808 году наполеоновского декрета об обязательности наследственных фамилий[10] ее массово получали евреи, жившие в городе Оппенгейм, находящемся на юго-западе современной Германии (в настоящее время население Оппенгейма составляет около семи тысяч человек, и, наверное, примерно столько же Оппенгеймеров проживает в Соединенных Штатах и Канаде).
В Альбукерке у Роберта появился еще один друг. Фрэнсис Фергюссон, приехавший домой на каникулы, познакомил его с Полом Хорганом, будущим лауреатом двух Пулитцеровских премий[11], работавшим в то время в местной газете. Принято считать, что название «Тринити» («Троица»), которое Оппенгеймер дал первому экспериментальному взрыву атомной бомбы, было отсылкой к творчеству Джона Донна[12], но некоторые биографы склонны думать, что на самом деле наш герой имел в виду тот триумвират единомышленников, который сложился летом 1922 года в Альбукерке.
«Наряду с юмором, Юго-Западу присущи терпимость и дружелюбие, – пишет в книге “Наш Юго-Запад” сестра Фрэнсиса Эрна. – Различия в религии и в моральных стандартах принимаются здесь без критики… Житель Новой Англии, убегающий от общества, которое отрицает власть небес, и южанин, уверенный в незыблемости своих устоев, сливаются здесь воедино и превращаются в людей, забывших о своих социальных различиях и живущих в добром соседстве с людьми любой расы, любого цвета кожи и любого вероисповедования… Любой дом был открытым для любого путника, который был желанным гостем и мог рассчитывать на радушный прием…».
Вам уже захотелось на Юго-Запад? Что ж, поезжайте. Только не забудьте открутить маховик машины времени на сто лет назад, и вы попадете в благословенное место, где разве что реки не текут молоком и медом[13].
Характеристика, данная Полом Хорганом Оппенгеймеру, стоит особняком среди множества прочих свидетельств, рисующих нам не то интеллектуала-мизантропа, не то интеллектуала-социопата. «Он был самым умным человеком из всех, кого я когда-либо знал, – писал Хорган. – В то время [1922 год] невероятное остроумие сочеталось в нем с легким отношением к жизни и неизменно превосходным настроением… Он был весьма незаурядным и при том крайне обаятельным и простым в общении человеком, обладавшим изысканными манерами… Меня всегда удивляло, когда о нем отзывались, как о высокомерном эгоисте… Я ничего подобного за ним не замечал». Просто не верится, что речь идет о Роберте Оппенгеймере, но тем не менее это так. Время меняет людей, и многое зависит от круга общения. В психологическом плане Оппенгеймер был похож на черепаху, которая при малейшей опасности прячется в свой панцирь. А панцирем ему служили интеллект и вежливость.
Юношам, вырвавшимся на свободу (пусть даже и относительную) из-под неусыпного родительского контроля, положено влюбляться и совершать различные безумства. Первым, но мимолетным увлечением Роберта стала сестра Хоргана Розмари. А затем он влюбился по-настоящему, по-взрослому – в двадцативосьмилетнюю замужнюю даму Кэтрин Чавес Пэйдж, принадлежавшую, как и Фергюссоны, к сливкам альбукеркского общества и дружившую с Эрной, сестрой Фрэнсиса. По отцовской линии Кэтрин имела испанские корни, а испанки не очень-то склонны сдерживать свои чувства. Так что, несмотря на свое недавнее замужество, Кэтрин благосклонно воспринимала те знаки внимания, которые ей оказывал Роберт. А знаки были откровенными: при каждой встрече Кэтрин получала букет цветов, к которому прилагалась хорошая порция комплиментов. Очень скоро дело дошло до совместных верховых прогулок, в ходе которых влюбленная пара якобы открыла неизвестное прежде горное озеро, которое Оппенгеймер назвал именем своей возлюбленной (красивая легенда, не правда ли?). Не нужно удивляться тому, что городской юноша много ездил верхом. Если наш герой увлекался чем-то, будь то плавание на шлюпе или езда на лошадях, то очень быстро осваивался. Неуклюжесть или, точнее, «неспортивность» Роберта были обусловлены не физическими особенностями его организма, а отсутствием потребности. Зачем бегать с мячом или прыгать с ракеткой в руке, если можно прочесть что-то интересное?
Кэтрин стала для Роберта тем, чем Лаура была для Петрарки – воплощением идеальной женщины. Любовь Роберта была скорее поклонением, нежели физической страстью, и вряд ли во время их длительных и частых прогулок он пытался переходить границы дозволенного. Воспринимала ли Кэтрин его чувства всерьез? Если даже и не воспринимала, то никак не показывала этого. Флирт – не измена, а пикантная приправа к жизни, разве не так? Эта история будет иметь продолжение, а пока что Роберт получил то, чего ему всегда не хватало: он стал более раскованным и уверенным в себе. Как сказали бы в наше время – «перестал зажиматься». Ранчо отца Кэтрин «Лос-Пинос» («Сосновое»), расположенное к северу от столицы штата Санта-Фе, стало местом, в котором, по словам Смита, «Оппенгеймер впервые в жизни почувствовал, что его любят, ценят и восхищаются им».
Если бы Оппенгеймера попросили выразить свое отношение к Нью-Мексико формулой, то, скорее всего, она имела бы следующий вид:
Свобода + Любовь = Нью-Мексико
Свобода не случайно стоит на первом месте, потому что ощущение свободы, оставшееся от эпохи первопроходцев, доминировало над всем остальным. В Нью-Мексико все было как-то проще и дышалось здесь привольнее, чем в Нью-Йорке, как в прямом, так и в переносном смысле.
Tierra de Encanto не просто очаровала Роберта Оппенгеймера, она взяла его в плен и не отпускала до конца жизни.
С подачи Кэтрин Пэйдж наш герой обзавелся коттеджем, расположенным неподалеку от ее ранчо. Сначала снял на длительный срок, а по истечении его купил. Коттедж был сложен из бревен и сырцового кирпича[14], поэтому его прозвали «хижиной». «Официальное» название «Перро Калиенте» в переводе с испанского означало «горячая собака». История происхождения названия была следующей. Когда Кэтрин спросила Роберта, нравится ли ему коттедж, тот воскликнул: «Хот-дог!»[15]