Тоня никогда не любила детей. Сколько помнила себя Тоня – они ее только раздражали. Начиная с подросткового возраста, когда мать возила ее по разным курортам, дети постоянно докучали ей – они визжали, орали, бегали, мельтешили перед глазами; постоянно требовали к себе внимания окружающих и не успокаивались до тех пор, пока не получали своего – впрочем, получив, не успокаивались тоже – а продолжали так же носится, сломя голову и визжать теперь уже от удовольствия. Сюсюканье же взрослых вызывало самое настоящее отвращение – Утю-тю, какой хорошенький мальчик – умилялась какая-нибудь мамаша чужому малышу, и Тоню начинало буквально трясти – что она в нем нашла? – возмущалась Тоня – такой же, как и все, да к тому же сопливый. Вид младенца вкупе с запахом молока вызывал в ней брезгливость – пеленки-распашонки, всякие погремушки и соски внушали гадливость, а нежный сладковатый запах казался тошнотворным.
Затем Тоня выросла, из тихой девочки превратившись в миловидную толстушку – с копной густых русых волос и кругленькой упитанной мордочкой – пухлые щечки, небольшие серые глазки, аккуратный носик, узкий лоб и маленькие губки – учитывая свежий вид, что неизменно присущ молодости, она смотрелась неплохо, даже очень неплохо. Аппетитная пышечка – ведь далеко не все предпочитают худышек. Потому в глаза не сразу бросалось отсутствие шеи и некоторая косоглазость, зато привлекал пышный бюст, объемная попа – при наличии талии – со временем талия исчезла совершенно, привлекательная полнота перешла в неуклюжую мощь, рано проступила седина, но, даже учитывая все эти метаморфозы, ее взгляды на детей не претерпели изменений – ни в юности, ни в зрелом возрасте. Только теперь, к 35-ти годам она уже умела объяснить свое отвращение – они вечно орут, вечно визжат и мне противно на это смотреть. Вот если бы визжал и плакал мой, вот тогда…
– Я отношусь к тем женщинам, что могут любить только своего ребенка – утверждала Тоня.
Это несколько извиняло ее в глазах окружающих – не все так безнадежно – думали люди – вот появится свой малыш – она изменится непременно. Можно ведь и в 40-к родить. Счастье материнства способно сделать доброй даже последнюю фурию.
В подтверждение своей теории о детях, старый советский лозунг – «Дети – наше будущее» Тоня перефразировала так – «дети – это будущее их родителей».
– За своего – удавлю любого, а чужой – да х** с ним – всегда говорила Тоня, исподлобья глядя на очередную мамашу с коляской. Но заиметь своего как-то не получилось – с мужем Тоня разбежалась быстро. И, поскольку делить им было нечего, после недолгого бракоразводного процесса Тоня вновь перебралась в свою квартирку на окраине города. Конечная остановка автобуса, одинаковые бело-голубые дома, огромный пустырь – все осталось таким же, как и три года назад.
– Могли бы уже и построить здесь что-нибудь – вздохнула Тоня, имея в виду пустырь.
Лысое пространство тянулось от самой остановки вплоть до новостроек. Широкая утоптанная дорога пролегала наискосок – бугры чередовались с ямами, битый кирпич врос оранжевым боком в землю, опасно извивалась арматура среди пожухлой хиленькой травки, чуть поодаль – брошенные бетонные блоки – бывшая строительная свалка, что наспех разровнял бульдозер.
– Или дорогу хотя бы заасфальтировали к домам…
Это было весьма ценное замечание – дождь лил всю ночь, а ленивая глинистая почва совсем не собиралась впитывать излишки воды. Пешеходная дорожка теперь превратилась в каскад озер разной ширины – и на поверхности как шаткие мостки, плавали доски, брошенные добрыми руками – чтобы худо-бедно, но можно было пройти посуху, а не черпать дорогой обувью грязную воду. Остальные участки дороги представляли собой скользкое грязно-желтое месиво.
– Что ж. Делать нечего – хочешь, не хочешь, а придется идти по этой грязище – куда деваться?
Тоня оценивающе посмотрела вперед, скривила губы – вариантов все равно никаких – это единственный путь. Еще один тоскливый взгляд вниз, на бордовые с золотыми пряжками, туфли – доберусь до дома – отмою, что делать… И Тоня решительно шагнула вперед. Новый бежевый плащ сидел немного мешковато – светлая, бархатистая на ощупь мягкая ткань прямым силуэтом облегала грузную Тонину фигуру, воротничок строгой стоечкой, бордовый палантин повязан сверху, в тон ему – объемная сумка, еще каблучки – пусть и небольшие – в таком виде по Бродвею только ходить, а не скакать тут по грязи… Через пару шагов неуверенный семенящий ритм немедленно пришел на смену твердой поступи – и вовремя – Тоня едва не растянулась, поскользнувшись в липкой глине.
– Ой – вырвалось с испугу.
Теперь она шла, словно начинающий канатоходец, напряженно глядя себе под ноги, то и дело балансируя на хлюпающих досках, неуклюже перескакивая с одной на другую. Время от времени Тоня останавливалась перевести дух на каком-нибудь относительно безопасном пяточке, и тоскливо смотрела в сторону домов – еще так далеко, боже мой…
– Баба, баба – прозвенел детский голосок – по дорожке, презрев всякие там бревна и дощечки, бежал маленький мальчик, восторженно хлюпая по лужам, а за ним едва поспевала бабушка. Невысокая, щупленькая, цветастая косынка поверх седых волос, салатовый плащик давно вышедшего из моды покроя, высокие резиновые сапоги… Мальчик то и дело оглядывался назад, будто приглашая бабулю пробежаться вместе с ним – ну чего ты там застряла – столько всего интересного впереди…
– Ну и место для гуляний – пробурчала Тоня.
Впрочем, малыш явно не разделял такого мнения – напротив, поднять фонтан брызг, пройтись по лужам, лично измерить глубину каждой, да пробежаться по мокрой траве – что может быть лучше? А если у тебя в руках еще и мяч… Синий болоньевый комбинезон, весь измазанный, впрочем, как и грязные резиновые сапожки – это сущая ерунда по сравнению со светящимся от счастья лицом ребенка, его смехом…
– Бессмысленным и беззаботным. А несется-то он сюда. – Тоня напряженно следила за малышом. – И бабка его не догонит. Пережду – пусть бежит. Только бы мяч не выпал из рук.
Едва Тоня успела подумать, как мальчик, словно читая ее мысли, остановился, перестал смеяться, посмотрел на застывшую в ожидании тетю, насупился, и бросил мяч.
– Костик, что ты делаешь? – отчаянный бабушкин окрик прозвучал немедленно, сама она, наконец, подоспела, но было уже поздно.
Извазюканный мокрый мяч, пролетел, будто по заколдованной траектории – отскочив от мелкой грязненькой лужицы прямиком на бархатистую бежевую ткань – самым грязным боком, и замер у Тониных ног. Она в ужасе смотрела на расползающееся пятно – грязевые подтеки устремились вниз – это же новый плащ – округлились серые тонины глаза.
– Вы извините, так получилось… – растерянно сокрушалась пожилая женщина. – Вы уж простите нас…
– За своим ребенком смотреть надо – в гневе всплеснула руками Тоня.
– Это же ребенок… – оправдывалась бабушка. Ее виноватые глаза окружила сеточка морщин. – Ребенок ведь…
Тонины губы кривились от злости, пухлое лицо стало пунцовым – ребенок – и все тут, чтобы он ни сделал – это ребенок – одно у них оправданье. Что я теперь делать буду? Новый плащ – стирать – какой ужас. А ей хоть бы что – извините – и вроде как достаточно. Так и пойдет себе дальше – как с гуся вода. Не ей же теперь отстирывать это пятно. Тоня с ненавистью взглянула на бабушку – та еще виновато улыбалась, стоя перед ней. Она тоже в марком плаще, пусть не таком новом, как у нее самой… Тоня быстро наклонилась, схватила мяч, и, больше не обращая внимания на лужи, шагнула к грязно-желтому месиву – нескольких секунд хватило, чтобы как следует извалять мячик в грязной жиже – Тоня выпрямилась и резко налетела на ничего подобного не ожидавшую женщину – лишь округлившиеся испуганные глаза мелькнули перед Тоней – та даже не отпрянула, не попыталась увернуться, запротестовать – Тоня обтерла мяч, основательно вымазав чужой плащ, выпустила мячик из рук, и, довольная собой, гордо зашагала к дому.