Испокон веков старики говорили: «Хорошее дело по первости не пойдет». Что-нибудь, да радость от задуманного покарябает, какая-нибудь суковатая палка в колесо обязательно влезет. Да и не так, что вытащил и дальше поехал, а через миг уже о досадном приключении и не вспомнил, а так, что и колесо менять придётся, да как бы ни с телегой вместе.
Но разве о том голова болит, когда душа горит, а сердце плачет. Когда мечта в путь толкает в погоню за птицей счастья. Вот бы ее поймать, ухватить за шею, цепями-кандалами приковать, да и не отпускать вовеки. А ещё лучше влюбить в себя насмерть. Любовь – она, почитай, посильнее всяких там кандалов, цепей будет. Если уж прихватила, то надолго. Хорошо, когда ты в свою мечту влюблён до беспамятства, а когда она тебе взаимностью отвечает, итого лучше.
И так уж приключилось, что Старх ни о чём другом и думать не мог, как о воздушных исполинах, однажды проплывших над их деревней. Они и раньше проплывали, но вдалеке. Над лесами, где пряталось село Дырулье, над полями, за которыми процветала деревня Щавелька, а вот чтобы прямо над ними, так это в первый раз.
«На воздушных кораблях летать хочу. Да не абы как и кем бы там, а пилотом. Хочу воздушную стихию изнутри изучить, чтобы управлять ею. И будь что будет»
Так Старх для себя решил, наблюдая за воздушными исполинами. Он задумался, что нужно сделать, чтобы стать Пилотом. И понял, что не представляет, как это происходит. Откуда ему знать, мальчишке деревенскому, который окромя окрестных лесов ни сапога в жизни не видел. Как люди пилотами становятся, не представляет. И ведь посоветоваться не с кем. Братьёв не спросишь, засмеют. «Иж дурень, чё удумал. Знай сапог земляной своё место». Да и им то откуда знать больше его. Друзьям, да корешам по дворовым шалостям, тоже вопрос не по адресу. Они ещё те бестолочи. Для них корабли в воздухе чудо чудное, диво дивное.
Тогда кого же спросишь? Кто правду матку как есть, не утаивая, выложит. Разве что батька родной, да Матвей Авдотьев. Оба в город ездили по Забытому тракту, много чего там в цивилизациях видели. Только к батьке сунуться боязно, как есть выпорет, а к дядьке Матвею вроде бы и не страшно, да только потом деревня слухом забродит, что младшенький Андреев сын о небывалом выспрашивал. И что лучше? До отца слушок дойдёт, во враки превратившийся, много хуже будет. Тут уж одной поркой не отделаешься. Так как же быть?
Долго Старх размышлял, да взвешивал. Дней десять на улицу носа не казал. Братьёв, да родителей своим смурным видом пугал, да, наконец, решился с отцом поговорить. Из большего зла меньшее выбрал. Но тут беда приключилась, которая важный разговор надолго отложила.
Десять дней сидел в избе сиднем, никуда не ходил, даже не порывался. А тут сорвался в лес с Мишаней Авдотьевым. Никому ничего не сказал.
С батей Старх решил вечером поговорить, и на душе стало сразу счастливо и спокойно. А тут как раз Мишаня зашёл. Правда, его Старх всегда Михеем звал, в честь Михея Витязя, героя народных былин, детских сказок и страшилок. Все десять дней затворничества Старха Михей приходил к нему домой, справлялся, не заболел ли, не выйдет ли погулять, и уходил, не солоно хлебавши. И вот его упорство было вознаграждено. Михей так обрадовался другу, что и слов подобрать не смог. Щурился подслеповато на солнце, тёр веснушчатое лицо рукой, лохматил пшеничные волосы, да лыбился щербато. Передние зубы ему Ванька Савельев в драке прошлым годом высадил. Рубились на деревянных мечах так истово, что шуточный игрушечный бой в настоящий перерос.
– Ты чего это не выходил? – Шмыгнув носом, спросил Михей.
– Да так. – Отмахнулся Старх.
Отвечать не хотелось.
– Да влюбился, небось, в пустотелку, – выглянул из избы брательник Никишка, – вот и тосковал по-волчьи.
Старх на него даже внимания не обратил. Никишка известный насмешник, но вот выслушивать его острословие нынче душа не лежала. Старх поднялся с крыльца, как стая пестрокрылых на зимовку в тёплые края, да выбежал со двора. Михей за ним, догнал, да предложил.
– Айда в лес, я там местечко нашёл. Лиса лисятами разжилась. Мальки совсем.
– Ну, пошли, – согласился Старх.
Ему очень хотелось прогуляться. Десять дней сиднем для такого живчика как Старх дались тяжело.
Знал бы он, какой бедой для них эта прогулка обернётся, трижды подумал бы, прежде чем в лес соваться. Да и не пошёл бы ни за какие коврижки. В лесу лиха искать на свою голову. Ищите дурака в другом поле.
А в лесу хорошо и нарядно. Многовековые деревья приоделись листвой, шумят на ветру, хвастаются друг перед другом новыми одёжками. Меж дерев летают птицы, и галдят, словно портные примерку производят, где что ушить, где подтянуть, а где и вовсе новый костюм кроить надобно. Земля травой муравой поросла, словно недельной щетиной. Покрылись травой бугорки да пригорки, ямы да овраги. А сквозь траву уж грибы лезут, да все поганючие. Правильным грибам ещё срок не настал. Полезут когда красноголовики, боровики, да беляши, тут и лес наводнится охотниками по грибы по ягоды. А пока лес пустой стоит, безлюдный, словно девка на выданье.
Михей уверенно шёл вперёд, безошибочно находя одному ему известную тропку. Петлял меж кустов, продирался сквозь заросли зной травы, спускался в овражек, и поднимался в гору.
Старх старался не отставать. Сперва шёл вперед, думая о своём. Как с отцом будет разговаривать, что ему скажет и что услышит в ответ. А потом проснулся азарт охоты. И впрямь Михей, словно Пират, шёл по чьему-то следу, а Старх чувствовал себя в шкуре охотника. Только вот за кем они гнались, на кого охотились? А какая разница. Главное тропка впереди, гул говорящих деревьев над головой, да плечо друга рядом. Скоро Старх и думать забыл о предстоящем разговоре.
– Здесь недалеко осталось. За тем овражком, – оглянулся Михей.
Нападение твари было стремительным и смертоносным. Вот она выскочила чёрной молнией из-за кустов, упала на Михея, клацнули челюсти, вооружённые большими жёлтыми клыками. На яркую изумрудную траву пролилась первая кровь.
Для Старха же время замедлилось. Только и он замедлился вместе с ним. Он увидел большого чёрного волка с гнойниками глаз, прыгнувшего на Михея и вцепившегося ему в руку. Нужно было закричать, предупредить…
… но он не успел…
… не сумел…
Старх видел, как чёрная тварь разодрала руку друга, мотнула головой недовольно, и тело Михея полетело в сторону, словно обглоданная кость. Старх видел, как потух задорный огонёк в глазах Михея. Душа у Старха поспешила занырнуть поглубже в пятки, тут тварь заметила новую жертву. Переступила лапами, прикидывая расстояние для прыжка, чуть присела на задние лапы, спружинила, замерла. Пасть раскрылась, и вывалился длинный горячий язык, похожий на кусок парного мяса.
Откуда взялась эта тварь? Из какой преисподней выбралась? Мысли мелькали в голове Старха. Ему грозила смерть, но как ни странно, смерти он не боялся. Только пошевелиться не мог, словно в бездушную снежную бабу превратился. Но при этом твердо знал, с ним ничего плохого не произойдет. Только не сейчас. Его время еще не наступило.
Что же эта за тварь? Вроде на волка похоже, но это точно не волк. Таких волков отродясь в здешних местах не водилось. Тварь стояла перед ним, закусила Михеем, теперь собралась схарчить его на обед. Но почему-то медлила, будто чувствовала, что перед ней не просто кусок мяса, а хищник серьезный. Такому и спину показать не зазорно, только боязно. Слабость почувствует и убьет без промедления.
Только разве Старху под силу с тварью справиться?
Какой тут хищник? Он же обыкновенный деревенский мальчик, в душе которого вспыхнуло (для этого не требовалось никаких дополнительных усилий) нерукотворное пламя.
Тварь летела к нему в предвкушении свежего сочного мяса с кровью, когда он простёр к ней руки. С кончиков пальцев сорвался сгусток огня и ударил в тварь. Тварь завыла и, охваченная пламенем, рухнула на землю. Она каталась по земле, пытаясь сбить огонь, ревела и скулила. Старх не отступил, подбавил огоньку. В его руках словно бы дрожал живой факел, и им он охаживал зверя по бокам. Запахло палёной шерстью и тухлым горелым мясом. Тварь пыталась отползти на безопасное расстояние, но Старх не отпускал её. Он успокоился только тогда, когда тварь испустила дух.
С пальцев Старха сорвались последние брызги огня. Он затухал, а перед ним, там где должна была находиться кровожадная тварь, покалечившая, а то и убившая Михея, лежал обгоревший человек. Женщина-уголёк, это было видно по холмикам запёкшегося мяса, некогда они были грудями.
Он победил. Только над кем? Над женщиной-тварью.
Додумать Старх не сумел. Свалился без сил. «Дыхание Дракона», так называлось заклятье, которое ему удалось интуитивно нащупать, выело из него всю энергию. Даже не хватило на то, чтобы удержать сознание. Свет потух перед глазами, и Старх надолго заснул.
Все, что с ним потом произошло, ему рассказали, когда он очнулся. Провалялся же он без памяти больше месяца. Меду небом и землей целый месяц блуждал в потёмках, и все же выбрался на свет.
К вечеру того дня в деревне поднялся переполох. Родители спохватились, что мальчишки из лесу не вернулись, и поставили на уши всех соседей. Такое и раньше бывало, заиграется пацанва и забудет о времени. Вон уже и солнце в речку окунулось, а они все меж дерев, как русаки, петляют. Но чтобы к ужину не вернулись, такого уж никогда не случалось. Молодой организм голодный, побегал, поплутал, силенки израсходовал, надо и подкрепиться. Деревенская поросль никогда не страдала отсутствием аппетита. Но когда ребята не вернулись к ужину, тут Авдотьевы пришли к Андреевым решать, что делать и кто в лес пойдет.
Отцы Старха и Михея взяли старших сыновей и братьев, вооружились, да двумя партиями в лес отправились. Андреевы не ушли далеко, на окраине леса их нагнал Никишка. Батька собрался было ослушника через колено перегнуть, скинуть с него портки, да отхайдокать как следует, сказано было дома сидеть. Но Никишка не дался. Он затараторил, что знает, мол, куда Старх с Михеем отправились, подслушал, мол, ненароком. И все как есть рассказал. Правда, соли в том рассказе ни на грамм не было. Поди, знай, сколько лис в лесу лисятами разжились. И кого именно Михей приметил, и где ребят следует искать.
Поиски продолжались несколько часов. Минуло за полночь, когда Пират наткнулся на тела мальчишек. Пирата в лес никто брать не хотел, но он так цепь рвал, что с собой не возьмешь, сам в лес убежит. Пришлось брать. Думали, все больше для проформы, а вон оно как оказалось.
На первый взгляд мальчики показались мертвыми. Бездыханно лежал Михей весь в кровище, одна рука неестественно вывернута, словно вовсе оторвана, и друга обнимал. А у Старха на устах блаженная улыбка застыла.
При виде своих мальчиков отцы чуть от горя не поседели. Хорошо, что тут же выяснилось, что пацаны живы, только без чувств. А рядом с ними лежала обугленная голая женщина. Свежая головешка. Но кто ее так уделал? Может мальчуганы на неё ещё живую наткнулись, и от ужаса увиденного потеряли сознание? Тогда откуда у Михея такая глубокая и страшная рана на руке, словно от клыков дикого яростного зверя. И если его покусал зверь, то куда потом делся? Попробовал мясо, не понравилось.
– Оборотень, – сказал Авдотьев старший. – Ей-ей оборотень. Та баба обгорелая и есть оборотень. Только вот кто ей шкуру подпалил?
Отцы недоверчиво переглянулись, а потом посмотрели на своих сыновей. Если не они, то кто. Несколькими днями позже к трупу бабы деревенские привели ведунью Агриппину. Она покружила над обуглышем, что-то долго бормотала, щурилась, точно от яркого солнца, потом подтвердила догадку Авдотьева. Оборотень на мальчишек напал, и им ещё повезло, что они наткнулись на зверя на исходе его силы. А вот откуда эта тварюга взялась? Сказать не смогла. Отродясь в их лесах подобной образины не водилось. Посмертные линии сгорели вместе с телом. Когда ведунью отцы спрашивали, кто мальчишек от напасти избавил и страшную зверюгу подпалил, она загадочно улыбалась и говорила, что сие ей неведомо. Может, то божий промысел, а может, кто еще теми лесами шастает, кому «дыхание дракона» покорно.
Ничего путного отцы от неё добиться не смогли. Пришлось отступиться, только Авдотьев старший стал подозрительно коситься в сторону Старха.
А мальчишки на поправку пошли. Не без помощи бабки Агриппины. Она ведала Михея, руку его врачевала, дурную кровь оборотную изгоняла. Жизни мальчика более ничего не угрожало, а вот руку спасти не удалось.
«Так и останется немощной», – сказала бабка Агриппина.
Авдотьевым лишь с сочувствием оставалось смотреть на Михея. Такой смышлёный, а на всю жизнь калекой остался.
Но как только болезнь отступилась от Михея, он поселился возле постели Старха. Не отходил ни на шаг. Он то знал, кто тварь спалил, да его от погибели спас. Только никому об этом не сказал, убоялся. Одной ведунье Агриппине и смог довериться, а она нисколько не удивилась.
«Знаю, – говорит, – сила большая Старху дарована. Только сила его еще спит, не раскрылась, точно гусеница в коконе. Но срок наступит, вылупится. А пока все что у него было, он отдал, чтобы с оборотнем совладать. Теперь спит, силы восстанавливает».
Старх целый месяц спал. Не шевелился, но дышал. Андреевы на него с горечью смотрели. И не человек уж, а растение. Не мыслит, не говорит, но живёт, и дышит. Батька его сдержать слёз не мог, каждый раз, как взглянет на сына. Если бы не бабка Агриппина, то в конец отчаялись бы, да похоронили уже, хотя бы в душе. Лишь ведунья деревенская и успокаивала, что всё идёт своим путём. Мальчишка вот-вот проснется, как силы накопит. Ей и верили, и не верили. Боялись поверить по-настоящему, ухватиться за призрачную надежду, а потом вместе с надеждой часть своей души и похоронить.
Первое, что увидел Старх, когда проснулся, встревоженное лицо Михея. И тут же память всколыхнулась, возвращая из небытия обугленную тварь. Ему показалось, что она ещё жива, что ему не удалось закоптить ее до конца. Он вздрогнул. В случае нападения он себя задешево не отдаст. Но увидел рядом с собой бабку Агриппину и тут же успокоился. Значит он дома, в избе, и весь этот лесной ужас уже позади. Глаза Михея лучились радостью. Тут взгляд Старха упал на безжизненную руку на перевязи, и он почувствовал укор совести. Сам живой, здоровый, целый, а Михей теперь калека безрукий. И обида такая взяла жуткая, что аж плакать захотелось, только слез не было. Глаза сухие, того и гляди растрескаются, как глина в засуху.
Он должен что-то сделать. Старх наложил руки на искалеченное плечо Михея и зажмурился.
Изо всех сил… изо всех сил, что у него были, он возжелал исцеление другу. Внутри разлился мертвенный холод. Тонкими струйками он стекал в пальцы, и переливался в руку Михея. Когда первая капля льда просочилась в искалеченную руку, Михей вздрогнул, скорее от удивления. Он вновь чувствовал мертвую руку. Михей не понимал что происходит, но Агриппина улыбалась, значит, все в порядке. Меж тем руки Старха налились таким нестерпимым холодом, что терпеть, аж сил нет. Но бабка Агриппина показала жестом, сиди, мол, тихо, не рыпайся. И Михей подчинился.
Михей вспомнил, как в полынью на речке провалился прошлой весной. Тогда вода ледяная была, зубы тут же чечетку стали бить лихорадочно. Но все же та вода не настолько холодной показалась. Тут же лёд арктический. Михей до крови губу нижнюю закусил, чтобы не закричать. И тут все закончилось. Старх обессилено на подушки повалился. Бабка Агриппина схватила Михея и стала повязку сматывать с руки. Когда все тряпки спали, Михей увидел свою целую руку. Даже шрамов от клыков твари не осталось. Что тут произошло? Михей недоуменно переводил взгляд с улыбающегося Старха и изумленной бабки Агриппины.
– Тебе великая сила дадена, мальчик, – произнесла печально Агриппина.
И Михей уловил в ее словах уважение и преклонение сильного перед более сильным. Да что же тут творится? С чего бы ведунье всеми уважаемой (даже из соседних деревень приходили к ней за помощью) перед простым мальчишкой преклоняться. И тут Михея озарило. Если бабка Агриппина перед Стархом такое уважение выказывает, стало быть, он тоже ведун, да не из простых.
– О чем вы, бабушка? – спросил Старх.
Только спросил не для того, чтобы узнать. Он и так все знал.
– В тебе больше силы, чем во мне. Много больше. И твоя сила неисчерпаема. Ты с Оборотнем совладал, а что после этого сам слег, так это все из-за неумения правильно силы расходовать. Теперь ты еще и друга излечил, когда даже я от него отступилась. В тебе мощная сила, я чувствую её, только она не раскрылась еще вся. Лишь слабые ручейки выходят наружу.
– И что мне делать? – дрожащим от волнения голосом спросил Старх.
– Тебе нет здесь места. Ты можешь стать простым ведуном, болячки, да хвори чужие ведать, но тебе судьба другая уготована. Дорога в места иные, где ты сможешь дар свой реализовать.
– Я пилотом хочу быть, – выпалил Старх, – на кораблях воздушных летать.
– Такие люди, как ты, и на кораблях летают, да и не только.
– Такие люди, как я?… кто они?
– Они – маги. Ты – маг, мальчик мой. Потенциально сильный маг, но не проснувшийся. Чтобы проснуться, тебе еще очень многому нужно научиться. В первую очередь – как силами внутри тебя скрытыми управлять. Но этому я тебя научить не могу.
– А кто может?
– Они…
И бабка Агриппина рассказала ему о них. Великих и ужасных, могущественных и благородных, стоящих возле и служащих опорой трону, адептах ложи Белого Единорога, рыцарей стихий и энергий. То, что услышали мальчики, было песчинкой на дне океана знаний, но этого было достаточно, чтобы их души загорелись новой мечтой.
– Но как? Они вон где, в самой Невской Александрии, а я на мира окраине. Батька меня не отпустит, высечет, да под замок посадит, – с дикой тоской в голосе произнес Старх.
– Поговорю я с отцом твоим. Сама поговорю, – пообещала бабка Агриппина, – Он поймет. Другого не дано.
За свою долгую жизнь он сменил сотни имен, многие успел уже забыть. Но некоторые имена надолго вплелись в его память, и стали неотъемлемой частью его характера и биографии. В Лютеции его знали под именем Жака Роже. Почтенный рантье, человек доброго характера и отзывчивой души. В Праге и замках Алого кряжа его называли Кристофом Буджлахом. Обедневший помещик, любитель бабочек и природы. В Бухаре и по всему эмирскому миру его знали под именем Фаруха Бен Юсуфа. Великий ученый и астролог, давно отрешившийся от мира. В Фогштиле его знали как Генри Крамера. Скотопромышленник из графства Кентербери.
Большую часть жизни он провел инкогнито. Сколько лет ему еще предстояло скитаться, глотать дорожную пыль, жить на чемоданах и ночевать на постоялых дворах ради великой идеи, он сказать не мог. Но готов был саму жизнь положить, чтобы добиться возвышения родной ложи Огненной Химеры. Кому, если не ему, Караморгулу, Верховному Магистру ложи, посвятить этому свою жизнь.
Когда он только вступил во власть, ложа находилась в стадии увядания. Его адепты давно забыли о гордости и былом величии. Маленькая захудалая провинциальная ложа с непомерными амбициями и отсутствием какого бы то ни было влияния. Двадцать лет упорного труда и он, наконец-то, приблизился к цели. Не просто вернуть былое величие ложи Химеры, но возвысить ее до уровня Верховной Ложи.
И все благодаря случаю.
Караморгул уловил выплеск в магополе магической силы огромной мощности несколько месяцев назад. Эта сила превышала все известные ему артефакты. Неудивительно, что он тут же сорвался с места и перебрался поближе к источнику выплеска, на берега Туманного Альбиона в свою неофициальную секретную резиденцию. Две недели он убил на то, чтобы установить приблизительное месторасположение источника, еще десять дней на прощупывание почвы и переброску агентов. И, наконец, все было готово к операции.