Любой другой юный следователь на месте Вени Васина остался бы разочарован тем, что оказался смещен под командование Глебова. Любой другой – но не Васин. В придачу к своей застенчивости, которая могла трактоваться как недостаток и как достоинство, он обладал другим амбивалентным свойством: он не был честолюбив. С одной стороны, это не сулило ничего хорошего, предполагая, что Васина будут постоянно вытеснять с главных мест, затирать локтями, задерживать назначение следующего звания. С другой – отсутствие честолюбия заставляло Веню с легким сердцем принимать то, что его рвущегося вверх по лестнице званий сослуживца вогнало бы в тяжелую депрессию, и переживания на тему «Почему другие, почему не я?» не отнимали у него сон и аппетит. Потому Васин бодро принялся за работу под глебовским руководством.
Кроме того, трезво оценивая свои возможности, Веня не стыдился признать, что ему недостает опыта. Он не знал, как справиться с этим сложным делом, и присутствие Глебова ему здорово помогло, сняло с него ответственность, которой он тяготился. В определенном смысле то, что Глебов взял на свои широкие подполковничьи плечи самую антипатичную часть обязанностей, стало для Вени благодеянием. Теперь он мог заняться тем, что по-настоящему любил: работой с людьми. Он живо интересовался и самим убитым Великановым, и коллегами, которые его окружали и которые должны были кое-что знать о причинах, за что Великанова могли убить…В частности, именно на Васина Георгий Яковлевич Глебов возложил проверку версии номер один: убийство на почве мести пациента, недовольного операцией, проведенной самим хирургом Великановым. Для проверки этой версии необходимо было тщательно пересмотреть списки всех пациентов, прооперированных Великановым в последнее время, и допросить некоторых из них.
Великанов заведовал хирургическим отделением ООО «Клиника „Идеал“. Кроме того, был ведущим хирургом в Институте эстетической медицины „Омоложение“. Но, поскольку главным пристанищем покойного был „Идеал“, именно туда поначалу направился Веня Васин. „Идеал“ производил впечатление не сказать, чтобы блистающее, под стать своему гладкому возвышенному названию, но вполне добротное. Высококлассное медицинское учреждение, сразу видать. Охрана на входе. Регистратура, отделенная от зала с гардеробом каким-то необыкновенным барьером, похожим на морскую раковину с горящей по ее краям цепью лампочек. Повсюду какие-то инкрустации, какие-то витражи вперемежку со скульптурными деталями, похожими на выступающие из стен лица со сглаженными, словно бы не до конца проявленными чертами. Вене Васину это оформление не слишком понравилось: как будто куклы стремятся вылупиться из каменного яйца! Наподобие одной знаменитой картины Дали, Веня забыл название, которая на кафедре судебной психиатрии украшала стену лекционного зала, – одним словом, та, на которой из растресканного земного шара или тоже вроде бы яйца, истекающего кровью, рождается могучая сгорбленная фигура какого-то атлета, символизирующего человечество. Мрачновато для лечебного учреждения… Но, надо полагать, у клиентов „Идеала“ вкус отличается от Вениного: в противном случае они пожаловались бы дежурному администратору, и оформление живо сменили бы им в угоду. Судя по тому, сколько Великанов брал за одну операцию, здешние пациенты – избалованный народ!
У Вени Васина отношение к медицине было амбивалентное. С одной стороны, болел он и, следовательно, лечился редко, а потому особенно плохих воспоминаний, связанных с людьми в белых халатах, приобрести не мог. С другой стороны, возможно, именно потому, что соприкасаться с медициной приходилось не так часто, эта область человеческой деятельности представлялась ему глубоко чуждой и опасной, полной топких мест, в которых можно утонуть. Врач ежедневно держит в руках человеческую жизнь – разве такая абсолютная власть не развращает? У него легко может родиться идея, что человеческая жизнь ничего не значит, а отсюда до мысли, что убийство – вещь простая и дозволенная, один шаг… Хотя Веня Васин вступил на территорию «Идеала», для того чтобы проверить подозрения относительно пациентов, коллеги покойного Великанова тоже были ему подозрительны и не слишком симпатичны. Заранее, без доказательств. Почему-то казалось, что здесь, в этом, прямо скажем, не нищем местечке подпольно клубится тот еще террариум.
Воспользовавшись для входа своими «корочками», а далее руководствуясь табличкой со списком отделений, Веня Васин поднялся на четвертый этаж. В хирургическом отделении все выглядело так же, как внизу, с тем отличием, что здесь расхаживало по коридору немалое количество людей в масках… Ну да, в белых масках, закрывающих у некоторых еще и шею с ключицами. По крайней мере, это выглядело как маски, хотя на самом деле, надо полагать, являлось хирургическими повязками. Одного такого замаскированного встретить было бы жутковато, а когда их много – ничего особенного. Таким образом утешив себя, Веня Васин постучал в дверь с табличкой «Ординаторская»: так называется комната для врачей, он был информирован об этом. Из-за двери доносились болтовня и смех. «Заходи, не заперто!» – крикнул веселый мужской голос. Веня нажал на дверную ручку – и оторопел…
Всю длину комнаты занимал стол, заставленный бутылками с вином и водкой, тарелками с фруктами, бутербродами, салатами и прочими вкусностями, которые Веня охватить одним взглядом не мог, зато обоняние ему подсказало, что питаются в «Идеале» отменно, и если таково здесь повседневное меню, то тем гурманам, которые не догадались пойти в пластическую хирургию, остается только рвать на себе волосы. Одним концом стол почти достигал двери, из-за которой осторожно выглядывал Веня, а другим упирался в простенок между двумя окнами. В простенке висела крупная фотография Великанова, чинно, в рамочке, под стеклом, перевязанная траурной лентой. Обратившиеся к Вене лица людей в медицинских халатах, напротив, несли на себе полное отсутствие траурности. Создавалась иллюзия, будто в ординаторской празднуют смерть заведующего отделением… А может, то была никакая не иллюзия? Может, здесь происходило торжество, не предназначенное для чужих глаз? По мере того как до врачей доходило, что к их теплой компании готов присоединиться не тот, кого они ждали, их улыбки превращались в замороженные оскалы.
– А я думала, это Ваня, – надменно протянула высокая врачиха, у которой из-под прямоугольной шапочки, преображающей ее в Нефертити, свисали побрякивающие цыганские серьги. – А вы кто?
– А я – Веня, – признался Веня.
На миг ему показалось, что дальнейшие объяснения не потребуются, что его попросту примут, раз уж он пришел, усадят за стол, как своего, он выпьет рюмку, не чокаясь, за помин великановской души, а после исподволь, точечными вопросами, выяснит всю подноготную…
– Какой еще Веня?
Хитрость не удалась. Какая досада. Придется снова «корочками» трясти.
Известие, что среди них присутствует следователь прокуратуры, произвело на тружеников «Идеала» сногсшибательное впечатление. Точно тайфуном, их всех вынесло из ординаторской, моментально опустевшей: фокус-покус! Но прежде стол очистился от яств, и это был фокус-покус еще похлеще, потому что Веня не уследил, куда так быстро девалось выпивонно-закусочное великолепие. Впору было поверить, что свернули сказочную скатерть-самобранку. На самом деле, как решил Веня, ретроспективно прокручивая события, бутылки и закуски утащили с собой медики… В конце концов, на столе остался приличествующий случаю минимум: тарелка с бутербродами и красное вино. А за столом осталась та самая хирургическая дама, древнеегипетского вида с цыганскими серьгами в три яруса и косой челкой из-под накрахмаленной шапочки. В отсутствие Великанова, как сразу выяснилось, она взяла в свои женские, однако твердые и умелые руки обязанности заведующего (в данном случае – заведующей) отделением. Звали новую заведующую Владислава Яновна Линицкая: не имя, а горделиво-тяжеловесный подарок от предков. С таким хоть на сцене танцуй, хоть богатеньких пациентов кромсай…
– Я прошу вас не обращать внимания на это внеслужебное мероприятие, – великолепно поставленным голосом возвестила Владислава Яновна. – Наш молодой сотрудник защитил диссертацию, мы решили отметить это событие, которое, согласитесь, бывает раз в жизни, в нашем тесном кругу. Кроме того, я сочла необходимым устроить праздник, чтобы разрядить обстановку. Сотрудники так взволнованы произошедшей трагедией…
Линицкая деликатно кивнула в сторону портрета Великанова, который продолжал устремлять взор куда-то в иные края. Удачная фотография. И красивым, надо признать, мужчиной был покойный зав отделением.
– Да я что, я ничего, – пробормотал Веня, попадая в плен обычной своей застенчивости. – Извините, что помешал. Я-то, в общем, как раз насчет трагедии…
Ознакомившись с требованиями следователя прокуратуры, Владислава Яновна недовольно свела безупречно прорисованные черные брови.
– Само собой, вы получите доступ ко всем историям болезней наших прооперированных, – мягким голосом, противоречащим жесткости сведенных бровей, вымолвила Линицкая. – Но, по-моему, вы стоите на неверном пути. Неужели вы не в курсе, кем был Анатолий Валентинович Великанов? Каким он был?
Веня стыдливо потупился.
– Анатолий Валентинович Великанов считался специалистом номер один в своей области. Этот талантливый врач около восемнадцати лет оперировал в России и за рубежом как рядовых пациентов, так и политиков, телеведущих, актеров, звезд шоу-бизнеса. Имя Великанова означает высший класс пластических операций! А «Идеал» – клиника, которую он фактически создал… Такие вещи, которые вы подозреваете, здесь просто невозможны.
Переведя дыхание после хвалебной оды покойному и клинике, Владислава Яновна удачно завершила сказанное:
– На нас, как и на всех прочих специалистов, иногда жалуются пациенты, но с каждой жалобой мы тщательно разбираемся и находим способы исправления своих ошибок. Репутацией мы дорожим. Ни один пациент не ушел от нас недовольным настолько, чтобы прибегнуть к огнестрельному оружию… Зато среди коллег-медиков такие люди есть.
Веня Васин почувствовал, что от глебовской версии номер один он плавно перешел к версии номер два: убийство произошло по заказу хирурга-конкурента.
– Спрос на эстетическую хирургию велик, – все тем же лекционным голосом продолжала просвещать следователя Линицкая. – Одна пятая населения находит в своей внешности изъяны. Особенно в России, где все годы советской власти эти услуги не были доступны простым людям. Теперь специализированные клиники пластической хирургии растут как грибы. Казалось бы, проблема только в деньгах… Но возникли новые проблемы. И дело не в количестве пациентов, а в качестве услуг, которые предоставляют клиники. Не стану скрывать, что во многих обществах с ограниченной ответственностью, расплодившихся именно как грибы, работают, с позволения сказать, специалисты, которым я не доверила бы оперировать даже лабораторную собаку. Недоучки с сомнительными дипломами, применяющие опасные для жизни пациента методы, нарушающие основной принцип врача: «Не навреди!» Как вы сами отлично понимаете, это портит репутацию пластической хирургии в целом.
Веню Васина вдруг стал преследовать бзик: он пытался вообразить, куда девает Владислава Яновна на время операции свои цыганские сережки. Снимает и убирает в карман халата? Или они у нее продолжают болтаться туда-сюда, ниспадая на хирургическую маску? Веня тряхнул головой. Воззрев на него со строгим недоумением, точно учительница на случайно затесавшегося среди учеников дебила, Владислава Яновна продолжила:
– С этим не мог смириться Великанов – и как человек, и как врач. Он создал общественную организацию под названием «Российская ассоциация эстетической хирургии». В эту организацию вошли квалифицированные пластические хирурги страны. Довольно часто следственные органы и суды привлекали Великанова и его коллег к специальным экспертизам по установлению технической правильности проведения операций. И в этой области деятельности Великанов мог нажить немало врагов!
– Вам известны конкретные факты?
– Факты? Сколько угодно. Все мы, сотрудники отделения, слышали, как Анатолию Валентиновичу угрожали.
– Правда, угрожали? Кто?
– Например, некий Иван Зинченко… Вам это имя знакомо?
– Боюсь, что нет. Я только начинаю знакомиться с миром пластической хирургии.
– Надеюсь, что в мире пластической хирургии это имя больше фигурировать не будет. Но вам необходимо знать… Хотите выпить?
Бутылка с красным вином по-прежнему украшала собою стол. Вина Васину не хотелось: во-первых, от спиртного уязвимая кожа блондина Вени покрывалась красными пятнами наподобие аллергических, что его не украшало, а во-вторых, все питье в хирургическом отделении было у него под подозрением в недоброкачественности, словно туда тайно влили снотворное или что-то еще.
– Спасибо, на работе не пью, – ответил Веня, стараясь принять гордый высокопрофессиональный вид. – А вот бутербродик возьму, если позволите.
– Тогда и я возьму, – смягчилась Владислава Яновна.
Вот так, в дружеской, переходящей в застольную, обстановке Веня Васин услышал драматическую историю, ставшую причиной столкновения Анатолия Великанова с Иваном Зинченко…
Не вспомнить, какой мудрый человек дал определение: счастье – это когда утром хочется идти на работу, а после работы хочется идти домой. Если отталкиваться от этого определения, Георгий Яковлевич Глебов мог назвать себя наполовину… нет, даже, пожалуй, на три четверти счастливым человеком. В целом любя свою работу, он не мог похвастаться тем, что каждое утро стремится туда как на праздник: юношеский энтузиазм с годами поугас, и было бы странно, если бы этого не произошло. Но вот домой Георгий Яковлевич неизменно возвращался, лелея самые приятные чувства, которые неизменно оправдывала его жена… Сегодня, после разговора с Ксенией Великановой, надменной, изысканной и вопиюще, по искренне сложившемуся убеждению Глубова, неженственной, Георгий Яковлевич особенно нуждался в том, чтобы поскорее увидеть свою Таисию, приникнуть к ней, как сердечник к кислородной подушке.
Его драгоценные девочки, Тая и Машка, с похожими круглыми ясными личиками и почти одного роста (дочка тянется ввысь стремительно, акселератка, скоро догонит мать), моментально открывают дверь по звонку. Поджидают его, что ли, в прихожей? Нет, такого быть не может: ведь Глебов приходит с работы в разное время. И тем не менее каким-то чудом они оказываются возле двери… Глебов ни разу не спросил, как им это удается: разве можно разъяснить чудо? Нельзя, да и не нужно… Радостный писк, одна хватает пальто, другая портфель, пристраивают вещи на свои места, пока глава семейства переобувается в домашние тапочки. В это время – никаких поцелуев, никаких вопросов, никаких школьных и рабочих новостей: сначала доброго молодца надо накормить-напоить, а потом уже расспрашивать. Пока Георгий Яковлевич переодевается и старательно моет руки в ванной, на стол, накрытый клеенчатой скатеркой с узором из экзотических фруктов, ставится плетенка с ломтиками хлеба, черного и белого, в три тарелки наливается суп. Первое блюдо съедается молча: Глебовым – потому что он устал и проголодался как собака, женой и дочерью – из уважения к процессу утоления голода главы семейства. А вот когда в желудке перестают завывать водопроводные трубы, за вторым блюдом можно поболтать и расслабиться. Тут-то и начинаются новости и шутки, Глебов чувствует, что он нужен, его любят, и погружается в это чувство, будто в теплую водичку…
И все-таки Глебову удалось сделать правильный выбор со своей поздней женитьбой! Было ведь ему тогда почти сорок лет, и двадцать из них он провел в Москве и обзавелся к тому времени двумя любовницами, одна из которых владела, кстати, роскошной старинной трехкомнатной квартирой вблизи Нового Арбата… А вот не захотел ни с одной из москвичек связываться! Та, с околоарбатской квартирой, так с ним обращалась, что со временем, предвидел Глебов, потребовала бы от него, чтобы он в благодарность за ее жилплощадь спал на коврике и приносил тапочки в зубах. Другая не требовала ничего – более того, возводила это отсутствие требований в принцип и настаивала, чтобы Глебов тоже ничего и никогда от нее не требовал, чтобы у них, как она заявляла с придыханием, осуществился союз двух свободных людей. Здрасте, я ваша тетя! Зачем же тогда жениться? Если так ценишь свою свободу, дорогая, будь и дальше свободной, без мужа, сама по себе. Короче, вдоволь поломав голову над матримониальными причудами жительниц нашей столицы, Георгий Яковлевич отбыл в отпуск к себе на родину, в Кострому.
Древний волжский город, носящий имя богини, которую полагалось почему-то раз в год сжигать в виде чучела, остался все так же красив, непредсказуем и нелогичен. Здесь под сумеречными заборами пряталось глебовское детство, пропитанное опасными мальчишескими играми и непонятными взрослым страхами, а над Волгой, видные с пристаней, плыли по небесным волнам золотые купола, напоминая о вечности. Весь свой деловой отрезок жизни Глебов провел вдали от здешних мест, приезжая только на значительные события, вроде свадьбы брата или похорон матери; но его здесь не забывали. На него даже имели виды… Состарившийся, погрустневший от вдовства, но все еще сильный и разумный батя первым делом дал сыну с дороги отдохнуть в том самом доме, откуда он некогда отбыл в Москву, – это уж как водится. Потом потащил его показывать родне, – это куда ни шло. Ну а после, дав протрезветь после пирушек (каждая ветвь рода Глебовых, принимая москвича, старалась не ударить в грязь лицом), тихо и целомудренно повел в дом давнего, хоть и помоложе Якова Алексеевича, друга и очень хорошего человека. В этом доме спиртное употребляли редко, зато здесь подрастала младшая дочь Таисия – девушка на выданье. Истинное сокровище, если кто понимает. Яков Алексеевич хранил про себя давнюю мыслишку: вот увидит Егор красивую да ласковую Тайку, втрескается насмерть, да так в Костроме и останется. Не захочет никуда уезжать…
Со своими замыслами старый Глебов наполовину просчитался: после Управления по расследованию бандитизма и убийств Мосгорпрокуратуры карьера участкового в Костроме не казалась Георгию Яковлевичу главным светом в окошке. Так что в Москву он все-таки уехал. Однако через месяц вернулся, чтобы увезти с собой Таисию… Нет, не так, как злой татарин-похититель, а все честь по чести: с регистрацией в загсе, с венчанием и со свадьбой. А после свадьбы уехали уж вдвоем – окончательно.
Тут-то и выяснилось, что, доковыляв до сорока годков, Георгий Яковлевич понятия не имел, что такое семейная жизнь! Сколько в ней света, тепла и радости – не сравнить с перепихонами на стороне, если даже они называются значительным словом «страсть»… Таисия, моложе его почти на восемнадцать лет, ненавязчиво наставляла мужа в этой сложной и упоительной науке. Георгий Яковлевич с самого начала подозревал, что эта девочка, не успевшая окончить техникум, в два раза умнее его, старого закаленного следователя, но при этом умна достаточно, чтобы не демонстрировать на каждом шагу свой ум. Так ее воспитали – или она переняла эту мудрую тактику от своей матери? Все делалось без споров о превосходстве, о том, кто должен быть главным в семье, – тихо, ненавязчиво, но неуклонно. Муж – голова, жена – шея: куда повернет, то и выйдет. Георгий Яковлевич, с его следовательской проницательностью, вскоре вычислил это руководство, но противиться ему не стал: даже умилялся втайне. А потом Таюша сходила в женскую консультацию и указала пальчиком на свой пока еще плоский живот, мол, скоро появится на свет еще один человек, которого будут любить…
Да есть ли для Глебова на свете что-то важнее Таи с Машкой? Ради этих бесценных существ он легко расстался с холостяцкими привычками, тянувшими его прочь от дома. Ради того, чтобы его девочки жили счастливо, берег каждую копейку. Бросил курить, не ходил с коллегами в пивную после получения зарплаты, перестал посещать недорогую прокурорскую столовую, ограничиваясь домашними бутербродами. Одним словом, экономил на всем. В связи с этим коллеги присвоили другану Жоре, изменившему прежним разгульным привычкам, вторую, после Подполковника, нелицеприятную кличку – Наш скупердяй. Ну и пусть! Георгия Яковлевича не задевает, как истолковывают его поступки посторонние люди: пусть думают, что им угодно, главное, чтобы в семье все было хорошо.
Созерцая Таино лицо – круглощекое, с монголоидной приплюснутостью, без намека на изысканную красоту, но такое трогательное и милое, – Георгий Яковлевич задумался о том, что убитому Великанову счастья в семейной жизни, по-видимому, не перепало. Если бы он по-настоящему любил свою Ксению, разве стал бы ее переделывать, перекраивать? Жену надо любить такой, какая она есть, любить до того, чтобы в изъянах внешности находить нечто привлекательное, свойственное ей одной. Любовь останется неизменной даже тогда, когда жена с течением лет сделается маленькой сгорбленной старушкой… А когда соединение мужчины и женщины ставится в зависимость от внешней привлекательности, богатства и тому подобной ерунды – это, извините, не любовь, а коммерция. А коммерция в семейных отношениях – то, чего Георгий Яковлевич терпеть не может.
Ольга Михайлова не вписывалась в традиционный портрет клиентки косметической клиники, который большинство населения представляет как богатую старуху, старающуюся вернуть молодость. Ольге было всего двадцать три года, она была длинноногой и стройной, и ее чересчур вытянутое, с уклоном в лошадиность, но милое и пикантное личико вызывало интерес мужского пола безо всякого хирургического вмешательства. Но этого ей было мало. Уделяя большое внимание своей внешности, Ольга выискивала в ней недостатки, приводя в недоумение свою мать. Вспоминая себя в молодости, Елена Леонидовна признавала, что была не так пригожа, как ее Оля, – гораздо хуже; но ей бы и в голову не пришло так сходить с ума из-за каких-то микроскопических дефектов, существующих, скорее всего, только в воображении дочери.
– Мамуль, посмотри-ка, – призывала Ольга Елену Леонидовну, принимая перед зеркалом изящные позы, – по-моему, у меня по бокам жировые складки свисают. Как тебе кажется?
– Нет у тебя никакого жира! Тощая, как спичка, придумаешь тоже… Если и есть какая-то складка, то это от купальника.
– А-а, ну ладно… А не слишком заметно, что одна грудь больше другой?
– Какие глупости! Кто тебе сказал, что больше?
– Так у меня глаза на месте, я же вижу!
– И у меня пока что глаза на месте, – принималась сердиться Елена Леонидовна. – И я вижу, что если кое-кто не пойдет сейчас же готовиться к экзамену, вместо того чтобы крутиться перед зеркалом, то этот кое-кто сессию не сдаст!
Про себя Елена Леонидовна начинала уже волноваться: может, это болезнь такая психическая – когда человек видит в своей внешности недостатки, которые незаметны окружающим, и жутко из-за этого страдает? Она читала в журнале о такой болезни… Может, направить Ольгу к психологу? Но стоило Елене Леонидовне увидеть свою Олечку, такую ладненькую, со вкусом одетую, в компании друзей и подруг, которые вокруг нее так и роились, – и грустные мысли улетучивались. В конце концов, мир помешался на внешней привлекательности: в прессе и на телевидении звезды делятся секретами красоты, выкладывают интимные подробности относительно макияжа и перенесенных пластических операций… И это солидные, добившиеся высокого положения люди! А у Ольги что? Наверняка ничего серьезного! Молодая, вот и переживает из-за всяких пустяков. Кто молод не был? Вот повзрослеет, окончит институт, выйдет замуж – и забудет свои глупости. А когда дети пойдут – о, ну тут забот полон рот, и какое дело матери до размеров своей груди, если она с умилением смотрит, как сосет эту грудь родной младенец?
Однако Ольга не спешила осчастливить мать свадьбой и младенцами. Она, насколько поняла Елена Леонидовна, боялась оказаться в постели с любимым человеком… почему бы вы думали? Оказывается, потому, что любимый обязательно заметит эту отвратительную капиллярную сеточку на правом Ольгином бедре. Да, отвратительную, ужас-ужас, как у старухи! Все доводы относительно того, что по-настоящему любящий мужчина не станет выискивать на коже любимой девушки какие-то капилляры, и того, что надо очень сильно приглядываться, чтобы обнаружить эту сеточку, не действовали. Ольга твердо была намерена избавиться от дефекта, препятствующего, как она верила, ее счастью. Ради этого Ольга собралась лечь на пластическую операцию.
Когда дочь предъявила свой ультиматум, Елена Леонидовна содрогнулась: слово «операция» ее пугало. Самой ей, Бог миловал, не довелось побывать на операционном столе, но ее старшей сестре год назад удалили желчный пузырь, и после этого сестра до сих пор толком не оправилась. Выглядит – краше в гроб кладут! Зачем ее девочке навлекать на себя несчастье? Пусть подольше минуют нас всякие операции!
– Ой, мама, ну ты же ничего не понимаешь, – ныла Ольга. – Это совсем не такая операция, как у тети Люды. У меня она будет легкая, поверхностная, ты же видишь, в пределах кожи. Все равно что уши проколоть! И вообще, это даже не операция называется, а косметическая процедура…
– Дура ты и есть дура, – сердилась Елена Леонидовна. – Лучше бы записалась в обычную районную поликлинику к специалисту по аллергиям, полечила бы свою сенную лихорадку. А то как придет лето, как начнешь чихать на принца своей мечты, он тебя точно бросит. И правильно сделает!
Постепенно Елена Леонидовна сдала свои позиции: так она поступала и когда маленькая Олечка принималась особенно настойчиво клянчить дорогую игрушку, и когда подросшая дочь выпрашивала у матери модные вещи. Работая на двух работах, Елена Леонидовна не уставала напоминать Ольге, что они должны жить по средствам, но Ольга привыкла к материнским заклинаниям, не вызывавшим в ней упреков совести, и если вбивала что себе в голову, то была уверена, что мать рано или поздно пойдет на попятный… Так в итоге и получилось.
Почему Елена Леонидовна дала себя уговорить? Этот вопрос она себе после задавала постоянно – и в слезах, и в том сухом страдании, из которого невозможно исторгнуть и капли слез. Как она это позволила – она, с ее материнским опытом? С интуицией, которая позволяла Елене Леонидовне безошибочно предсказывать мелкие неприятности, вроде Ольгиных двоек, а относительно настоящего несчастья промолчала? Конечно, не последнюю роль сыграли здесь уверения Ольги, что все будет хорошо, что манипуляция пустяковая. И на первый план всплыла реклама «Клиники доктора Зинченко» – шквалистая, по всем каналам, в самый прайм-тайм. Человек советских представлений, Елена Леонидовна все еще пребывала в наивной уверенности, что плохой продукт рекламировать не станут… Ну а кроме того (стыдно признаться, но это так), запредельная для «пустяковой манипуляции» цена позволяла надеяться, что все будет отлично. За такие деньги – не может не быть!
Ольга Михайлова заранее записалась в «Клинику доктора Зинченко» и внесла аванс. Дома рассказала, что там ей очень понравилось: все белое, чистое, персонал вежливый. А оперировать ее будет доктор Зинченко – собственноручно! Так что за результат можно не волноваться. Не волнуйся, мамочка…
Летним утром, на которое была назначена операция, Елена Леонидовна попыталась накормить Ольгу легким завтраком, но та отказалась: обезболивание делается только на пустой желудок. Так и ушла: голодная, бледненькая, с разбросанными по плечам длинными волосами, в платье, сквозь которое просвечивал бюстгальтер. Елена Леонидовна долго смотрела из окна Ольге вслед, как она пересекала их гулкий и темноватый, почти крепостной, двор, уходя через арку в сияющее пространство, где пекло солнце и шуршали по асфальту машины… Долго смотрела. Не потому, что на нее напали предчувствия; просто думала с гордостью: «Какая же у меня красивая, замечательная, взрослая дочь!»
Елена Леонидовна ждала, что Ольга после операции позвонит ей на работу, но звонка не последовало. Наверное, отлеживается после обезболивания… Вернувшись домой долгим летним вечером, который обманчиво выдает себя за бесконечно длящийся день, Елена Леонидовна обнаружила, что дочь домой не пришла. Неужели решила остаться в клинике? Но ведь это так дорого! А вдруг ей пришлось остаться, потому что… потому что возникли осложнения… Додумывать эту мысль до конца Елена Леонидовна не стала. Она схватила телефонную трубку и принялась судорожно набирать номер мобильного дочери. Мобильный был отключен. Перерыв все бумаги на столике, Елена Леонидовна отыскала газетную страницу с рекламой всемогущего волшебника пластической хирургии доктора Зинченко, где был указан телефонный номер клиники. В клинике, когда услышали, что речь идет не о новом клиенте, желающем прооперироваться, а о пациентке, которая ушла на операцию и не вернулась, внезапно потеряли вежливость и в приказном тоне велели матери позвонить по другому, продиктованному телефону. Там никто не брал трубку. Волнение Елены Леонидовны нарастало. Бедная моя девочка, куда же тебя занесло, в какое людоедское логово? Что там с тобой сделали? Елена Леонидовна, не церемонясь, опять позвонила по первому телефону, пробившись через море коротких гудков, и принялась кричать в трубку, что если ей не ответят, где ее дочь, она немедленно едет в клинику – и с милицией! Это произвело впечатление. Голос в трубке лишился хамоватых интонаций:
– Подождите, с вами будет говорить доктор Зинченко.
Доктор Зинченко разговаривал убедительным баритоном с вальяжной хрипотцой:
– Да, я слушаю. Вы – мама Ольги Александровны Михайловой? Вам все равно придется приехать, так что приезжайте поскорее. Вы должны забрать свою дочь.
Короткие гудки. Все. Ни слова о том, что случилось с Ольгой, которая утром ушла из дома на своих ногах, и в каком она состоянии. Но Елена Леонидовна была далека от намерения звонить снова и переспрашивать Зинченко на этот счет. Она схватила сумочку, заперла дверь (переодеваться не потребовалось, поскольку, придя с работы, Елена Леонидовна так и не успела сменить выходную одежду на домашнюю) и понеслась ловить такси. Дороговатое удовольствие, но, во-первых, быстрее сейчас ничем не доберешься, а во-вторых, если Ольгу придется забирать из клиники, такси окажется все равно необходимо. Наверное, у нее сильное кровотечение из раны. А может быть, она плохо перенесла обезболивание – мало ли какие бывают послеоперационные осложнения!..
Елена Леонидовна, как потерянная, стояла в длинной комнате, выложенной зеленым кафелем по полу и стенам. Ее поддерживал под руку доктор Зинченко – приземистый, коренастый, светлые усы щеточкой; но Елена Леонидовна не смотрела на Зинченко. Она смотрела ничего не выражающими от запредельного горя глазами на лицо Ольги, с которого только что подняли простыню. Дочь лежала такая же бледная, как утром, с синеватыми губами, на которых задержались остатки ее обычной помады, казавшейся чересчур яркой на фоне ее теперешней бледности. Выражение Ольгиного лица оказалось неожиданно довольным, как будто она радовалась тому, что все-таки добилась своего, оказавшись в клинике Зинченко. Вот только операцию ей так и не сделали: приподняв, уже по собственной инициативе, край простыни с правого бедра, Елена Леонидовна обнаружила фиолетовую сеточку капилляров на прежнем месте. В этом было что-то глумливое: послужив косвенной причиной смерти, это крошечное уродство останется со своей обладательницей навсегда.
Елена Леонидовна не верила, что ничего нельзя сделать. Ведь здесь же клиника, здесь полным-полно всяческого хитрого оборудования для реанимации, для чего угодно! Но из того, что медицинский персонал клиники стоял вокруг со скорбным видом, а не кидался к Ольге со шприцами, кислородными подушками и капельницами, она с трудом умозаключила, что да, что сделать больше ничего нельзя. До чего же холодно… Среди лета. Даже в январе ей никогда не бывало так холодно.
– Нам всем страшно жаль, – бормотал своим баритоном доктор Зинченко, – но в медицине до сих пор много непредсказуемых ситуаций… Невозможно все предусмотреть… Держитесь стойко… Страшная неожиданность…
– От чего она умерла? – спросила Елена Леонидовна, вытирая платком нос. Под носом собралась капля – от холода, а не потому, что Елена Леонидовна плакала. Она не могла плакать. Она не способна была плакать, пока все не разъяснится. Когда все разъяснится, смерть Ольги будет полноценным несчастьем, а пока это чья-то дикая ошибка.
– От анафилактического шока. Во время премедикации – подготовки к обезболиванию. Почему она скрыла, что страдает аллергией? Может быть, сама не знала?
– Оля? Что вы говорите?! Оля прекрасно знала, что она аллергик, – сенная лихорадка ее посещала каждое лето. Она не стала бы скрывать, тем более от врачей… Вы что-то не то говорите!
– Но факт тот, что она нам не сказала о своей аллергии.
– А вы спрашивали?
Разыгралась омерзительная сцена – и вдобавок над Ольгиным трупом! Елене Леонидовне все время хотелось прикрыть мертвые глаза Ольги простыней, как будто они могли еще видеть этих безобразно вопящих, ругающихся, едва не дерущихся из-за нее людей, одна из которых – ее мать. Елене Леонидовне совали подписанную Ольгой бумажку о том, что никаких претензий она (ныне покойная) не имеет и о возможных последствиях (читай: о смерти?) предупреждена. Елена Леонидовна кричала, что в случае таких последствий никакие подписи юридической силы не имеют. Что за сумасшедший дом, отвечает здесь хоть кто-нибудь за что-нибудь? Ей кричали, что вернут деньги за операцию, если она так настаивает. Елена Леонидовна, с осипшим надорванным горлом, отвечала, что пусть они своими деньгами подавятся, ей нужна только справедливость. Под конец они все, во главе с Зинченко, начали ей угрожать, причем так тупо и нагло, что Елена Леонидовна, окончательно лишившаяся голоса, повернулась и ушла. Уже зная, куда она пойдет…
На месте Елены Леонидовны другая женщина, может быть, полностью растворилась бы в горе матери, потерявшей ребенка, а происшествие, которое стало причиной горя, отодвинулось бы на задний план. Но Елена Михайлова была не из таких. Не сказать, что ее снедала корсиканская жажда мести, но то, что ее дочь умерла в шикарной, рекламируемой повсюду клинике среди бела дня, не давало ей покоя. Поэтому заботы о похоронах совмещались у нее с хождением в прокуратуру. Сослуживцы знали, что Елена Леонидовна – женщина сильная и энергичная, а когда речь идет о дочери, она готова горы своротить. Дочери теперь ничем нельзя было помочь, но это ничего не меняло. Даже для мертвой Ольги Елена Леонидовна совершит все, что возможно.
Экспертизу по заданию прокуратуры провел доктор Великанов, вооружась заключением патологоанатома и заранее поставив себе ряд вопросов. Прежде всего, следовало узнать, были ли занесены в амбулаторную карту Ольги Михайловой данные об аллергическом статусе. Если это условие было выполнено, тогда непонятно: как опытный врач Зинченко, зная, что она страдает сильнейшей аллергией, согласился оперировать пациентку с применением анальгетических средств, которые могут спровоцировать аллергию? И наконец, на случай анафилактического шока, который может возникнуть непредвиденно даже при соблюдении всех надлежащих мер, в перевязочных, процедурных и операционных должны храниться адреналин, преднизолон, пипольфен – почему их не ввели? Ну, на худой конец, если у больной при введении лекарства появилось чувство жара, удушья, головная боль, кожный зуд, резко понизилось давление или появились другие признаки анафилактического шока – почему хотя бы не наложили жгут выше места укола, препятствуя поступлению опасного лекарства в кровь, пока не подоспеет сестра или врач с раствором адреналина? Почему, почему, почему? Сотрудники «Клиники доктора Зинченко» по какой-то неизвестной причине намеренно погубили Ольгу Михайлову, или они попросту так непрофессиональны, что это могло случиться с любым пациентом?
Худшие подозрения относительно квалификации работников «Клиники доктора Зинченко» оправдались. Осмотр пациентов и сбор анамнеза перед операцией проводился формально – да, откровенно признаться, фактически не проводился, хватало чека об авансе. Если деньги заплачены, стоит ли тянуть резину и расспрашивать пациента о том, чем он за всю жизнь болел и нет ли у него аллергии! А вот адреналин, преднизолон, пипольфен в клинике водились – но, к величайшему сожалению, воспользоваться ими было некому, поскольку персонал не владел простейшими и обязательными для всех медиков навыками оказания первой медицинской помощи. Нонсенс, но, как выяснил Великанов, доктор Зинченко отбирал персонал для своей клиники по каким-то странным критериям, причем диплом и свидетельство о квалификации не играли никакой роли. Для медсестер главным критерием служили, очевидно, внешние данные: половина этих красоток не закончила медучилище. Что касается врачей, их главным козырем выступали свидетельства об окончании краткосрочных курсов пластической хирургии; не все из них могли даже предъявить дипломы о высшем образовании. Надо полагать, Иван Зинченко собрал эту шайку малообразованных врачей, чтобы самому выглядеть на их фоне корифеем, – в другом коллективе у него, проработавшего по специальности едва год, этот номер не прошел бы.
Анатолий Великанов направил обоснованное письмо в Минздрав. В нем он писал, что в такой сверхприбыльной отрасли российской медицины, как пластическая хирургия, сегодня работают люди алчные. В погоне за деньгами они не гнушаются ничем. Нередко они – слабые специалисты в своем деле. В США, чтобы стать пластическим хирургом, уже состоявшемуся доктору нужно проучиться по новой специальности семь лет. В России переподготовка занимает всего несколько месяцев. После чего в медбизнес приходит «специалист», который берется изменить внешность человека за час.
По результатам проверки Минздрав сделал выводы. Отныне одним из лицензионных требований и условий лицензирования является не только высшее медицинское образование у персонала, но и спецподготовка, стаж работы (не менее двух лет) по лицензированной специальности. Началась работа по утверждению косметологических методик…
А врач Иван Зинченко после заключения Великанова был лишен лицензии Департаментом здравоохранения Москвы. Его клиника перестала функционировать. Мошенник перестал зарабатывать бешеные деньги. Чем не мотив для убийства доктора Великанова?
Веня Васин в молчании выслушал драматическую историю Ольги Михайловой из уст Владиславы Яновны.
– Ну а потом Зинченко встречался с Великановым? – не мог не спросить он. – Может быть, звонил ему по телефону? Угрожал?
– Нет, ничего подобного я не помню. – Морщинка между бровями стала резче и заметнее. – Но разве это обязательно? Если человек по-настоящему решился мстить, он не станет спугивать объект прежде времени. А Зинченко был достаточно зол на Великанова, чтобы решиться мстить.
– Спасибо, что поделились со следствием своими подозрениями, – поощрил заведующую отделением Веня Васин. – Если еще какие-нибудь соображения появятся, высказывайте их, не стесняйтесь. А сейчас я все-таки хотел бы заняться историями болезней пациентов, которые имели основания жаловаться на Великанова.
Владислава Яновна раздосадованно тряхнула головой, заставив цыганские серьги издать мелодичное позвякивание. Одно из двух: либо она имела зуб против ушедшего со сцены Ивана Зинченко, либо была недовольна тем, что не удалось перевести на него стрелки с историй болезней, которые она по каким-то скрытым причинам не хотела обнародовать. Но ситуация не оставляла возможности выбора, и Владислава Яновна, взяв себя в руки, радушно молвила:
– Пожалуйста. Они в вашем распоряжении. Приступайте хоть сейчас.