Он уходя спросил (адаптирована под iPad) - читать онлайн

V

Я природный москвич, но я люблю Санкт-Петербург. Он такой же, как я: оплот аккуратности и респектабельности в чрезвычайно неаккуратной и нереспектабельной стране. Его парадные улицы и чинные набережные – то же, что мои идеальные воротнички и белоснежные манжеты. Он, как и я, старается держать марку. За это я уважал столицу и всегда называл ее полным именем, без фамильярности: «Санкт-Петербургом», а не просто «Петербургом» или, упаси боже, «Питером». Крошечный кусочек земли на самом краю полупустынного пространства, именуемого «Россией», держал огромную дикую территорию под своим контролем. Я тоже старался не терять контроля над окружающей меня жизнью или по меньшей мере соблюдать пристойность.

Возвращаясь в город и любуясь его европейским обликом, я всегда об этом размышлял. Так было и утром 7 апреля, когда я ехал с Варшавского вокзала.

Мы условились, что, исполнив необходимые дела, я отправлюсь в особняк Хвощовой. Мари Ларр и ее помощница поселятся прямо там. «Использование хлороформа позволяет предположить, что мы имеем дело с преступниками современного типа, – сказала сыщица. – Это значит, что они скорее всего вступят в контакт не по-старинному, посредством письма, а позвонят по телефону. Мадам Хвощова не должна отдаляться от аппарата, и мы тоже будем рядом».

Предположение, что выкуп потребуют по телефону, и стало поводом для моей отлучки. Я объяснил, что для использования необходимых технических средств и прочей поддержки мне нужно заручиться санкцией начальства. Пусть формального обращения в полицию не будет, но неофициально руководство Департамента известить придется, иначе у меня связаны руки.

На самом деле потолковать с вице-директором Ворониным я собирался в третью очередь. Перед тем нужно было заехать еще в два места.

Прежде всего я отправился повидаться с дочкой, по которой очень соскучился. И поговорить с Ириной, посмотреть на нее – вдруг сменила гнев на милость. С непредсказуемыми людьми такое бывает.

Наше семейное гнездо, мой потерянный рай, находилось в хорошем доходном доме на углу Измайловского и Садовой. В свое время я купил эту квартиру на неправедные хвощовские деньги, да и жалованье после перевода в столицу у меня почти удвоилось.

В нарядную, украшенную лепниной парадную я входил с замиранием сердца. По привычке проверил перед зеркалом узел галстука и симметричность усов. Лицо у меня было странноватое: лоб нахмурен в ожидании объяснения с Ириной, но губы расползались в улыбке. Сейчас я увижу Ленусю!

Под мышкой я держал большую коробку, обернутую золотой бумагой. Внутри – великолепная кукла, купленная в Париже еще по дороге на конгресс. Каким наслаждением было выбирать подарок, отвечая на вопросы услужливой продавщицы: каковы вкусы «малютки» по части причесок, платьев, туфелек. Поскольку я затруднялся с ответами, пришлось дополнительно приобрести целый гардероб и набор паричков разного цвета. Я предвкушал, как Ленуся будет визжать от восторга, увидев всю эту парижскую красоту.

Чемодан и саквояж я оставил в пролетке и велел извозчику дожидаться – из суеверия. Если жена смягчилась, вернусь и заберу вещи.

Но визит получился коротким.

Ирина открыла дверь сама. На ее лице мелькнуло выражение, не предвещавшее хорошего: будто она увидела нечто досадное или неприятное.

Вместо того, чтобы впустить меня в прихожую, Ирина вышла на лестницу и прикрыла за собой створку.

По первым же словам мне стало ясно, что жена заранее приготовилась к разговору. Тон ее был решителен.

– Вернулся? – сказала она. – И очень хорошо. Нам нужно окончательно объясниться. У меня было время собраться с мыслями, и я пришла к выводу, что самый лучший и даже единственно возможный выход из положения хирургический. Надобно произвести ампутацию, пока антонов огонь не погубил нас обоих. Не будем больше мучить друг друга. Наш брак – ошибка. Я еще молода, ты тоже не стар. Расстанемся и будем жить дальше каждый сам по себе.

Мое сердце больше не замирало, оно словно оцепенело, стиснутое ледяной коркой. Я открыл рот, чтобы возразить, но Ирина только заговорила быстрей.

– Не перебивай! Дай мне закончить. Знаешь, я рада, что ты изменил мне. Это избавило меня от тяжкого чувства вины и позволило всецело отдаться моей любви к Виталию. (Так звали Виолончелиста.) Я поняла, что могу жить лишь с человеком, который делит со мной не только земную, но и небесную сторону бытия. В нашей с тобой жизни не было музыки, Василий. А я не могу без нее обходиться! И это всё, что я собиралась тебе сказать. Давай разойдемся цивилизованно, без драм и скандалов.

Потрясенный до глубины души, я пролепетал, что по крайней мере хочу повидаться с Ленусей.

Лицо жены окаменело.

– Что ж, поговорим и об этом. Лена привязалась к Виталию. Они полюбили друг друга. Он учит ее музыке, рассказывает ей сказки, поет песни. Из него получится отличный отец. Не мучай ребенка, не заставляй маленькое сердце разрываться. Я знаю, это будет тебе тяжело, но думай не о себе – о Лене. Ты же умный, добрый, ответственный. Ты не можешь не понимать, что так будет лучше. Для всех. В конечном итоге и для тебя.

– Для меня это… не будет лучше! – еле выговорил я, задыхаясь. – И для Ленуси! Развод – изволь. Но я не позволю украсть у меня дочь!

Глаза жены сверкнули, губы плотно сжались.

– Я наняла юриста, – сказала она после короткой паузы. – Это опытнейший адвокат по разводным делам. Он взял показания у твоей Эльжбеты. Да-да, не изумляйся. Нашел ее и убедил, подкупил, запугал – мне все равно. Но на суде будут предъявлены доказательства твоей неверности. Никаких прав на Лену ты не получишь, только угодишь в газеты и навредишь своему служебному положению.

Ирина хрупкая и тонкая, вся эфир и невесомость; я корпулентен и широкоплеч, но она сильнее меня, я всегда это чувствовал. Теперь эта сила обратилась против меня, и я спасовал. Я не мог ей противостоять. Да и как?

– Ладно. Я ухожу, – пролепетал я. – Передай Ленусе вот это. Там кукла. Хорошая. Из Парижа.

– Не нужно подкупать ребенка дорогими подарками, – отрезала Ирина. – Девочке еще нет шести. Она маленькая. Если ты не будешь мешать, она скоро тебя забудет.

Шелест платья. Дверь захлопнулась у меня перед носом.

– Ну так скажи, что куклу купил твой виолончелист! – крикнул я, но не уверен, что Ирина меня услышала.

Я положил коробку на пол и побрел вниз на подгибающихся ногах.

Разлюбившая женщина всегда жестока. В ней нет ни горечи, ни ненависти, а лишь отсутствие всякого интереса к тебе. Желание, чтобы ты навсегда исчез из жизни – и только. Ты – не более чем досадное воспоминание, которое поскорее нужно стереть.

Бессмысленно искать справедливости, ее нет, мрачно думал я, спускаясь по лестнице. Мы с Ириной – два мира, и у каждого свое собственное строение. Во вселенной Ирины самое большое и яркое светило – она, а все остальные – планеты на орбите. В том числе и я. Планета не может сойти с заданной траектории, не может изменить светилу. В этом случае она просто выпадает из солнечной системы. Может быть, потому я Ирину и любил – меня влекло ее сияние, ее притяжение.

Но солнце оттолкнуло меня, и я летел через темное холодное пространство в одиночестве. Хуже всего, что я лишился своей Луны-Ленуси, своего маленького спутника, сиявшего мне милым и нежным светом.

Выйдя на улицу, я посмотрел на синее весеннее небо с ненавистью. Там надменствовало яркое, но холодное, бесконечно далекое солнце.

– Теперь к Торговому мосту, – буркнул я извозчику.

И вот я у своего подъезда, угрюмо смотрю на грязную воду Крюкова канала, пытаюсь понять, как мне жить дальше.

Гарсоньерка, которую я снял неподалеку от службы – надеясь, что ненадолго, – находилась на втором этаже. Форточка в комнате была открыта. Оттуда доносился лай.

И мое сердце немного оттаяло.

Второе дело, которое я должен был сделать, прежде чем отправлюсь к начальству, – повидаться с Видоком.

Так звали мою собаку. Во время командировок, иногда продолжительных, за нею ухаживал дворник-чухонец. Дважды в день давал корм и водил гулять. Видок был пес самостоятельный, ко всему привычный. Я отлично разбираюсь в кинологии, я ведь создал первую в России школу полицейских собак, так вот скажу со всей компетентностью: умнее и нюхастей пса я никогда не встречал. Это был настоящий Моцарт среди ищеек.

Мой бесценный помощник, мой верный товарищ! Вот кто мне рад, растроганно подумал я, прислушиваясь к заливистому «гав-гав». Вообще-то Видок был молчалив, но тут не сдержался. Почуял, что я вернулся. Нюх у него был совершенно феноменальный.

Выглядел мой друг непрезентабельно: здоровенная криволапая дворняга с диспропорционально крупной башкой и косматой мордой. Нрав тяжелый – атаковал врагов, неважно двуногих или четвероногих, без рычания, а клыки у него были не хуже, чем у немецкой овчарки.

И еще с Видоком можно было разговаривать. Он понимал почти всё, разве что отвечал на обращение не на русском языке, а на собачьем.

– Всё, теперь у меня кроме тебя никого на свете нет, – сказал я ему, когда он положил лапы мне на плечи.

Нежности у нас были не в заводе, но тут он впервые в жизни лизнул мой нос шершавым языком. Это означало: «Ну и что? У меня тоже кроме тебя никого, и мне достаточно».

Я, чуть не всхлипнув, оттолкнул его.

– Ну еще ты меня пожалей.

Из хвощовского вагона, где к завтраку подавали всякие деликатесы, я прихватил ветчинную кость – Видок их обожал. Он с удовольствием понюхал, но есть не стал. Сел, выжидательно на меня уставился. Правое ухо висит, левое – торчком.

– Не волнуйся, – сказал я. – Отныне куда я, туда и ты.

Левое ухо опустилось, пес осклабился. Кость захрустела в желтых зубищах.

VI

Теперь можно было заняться и хвощовским делом.

По должности мне полагался служебный телефон. Я позвонил надворному советнику Лабазову, замещавшему меня во время отсутствия. Сказал, что вернулся раньше срока, но из отпуска пока не выйду. Попросил доложить, всё ли в порядке.

– Всё нормально, – ответил мой помощник.

Это было любимое слово Ивана Захаровича. Если он говорил «ненормально», значит случилось нечто чрезвычайное – инцидент, кризис, апокалипсис. Хаоса Лабазов совершенно не выносил, любые проблемы улаживал быстро, четко, с минимальными затратами, и всё опять становилось «нормально». Всякому маньяку – а я, разумеется, маньяк порядка – нужно иметь рядом еще большего маньяка, тогда не чувствуешь себя психованным. Поэтому я выбрал такого заместителя.

Тем не менее я прошелся по всем пунктам составленного еще в поезде списка. Лабазов отвечал обстоятельно, с подробностями. Беседа продлилась почти час. Всё действительно было нормально – и в регистрационном секторе, и в антропометрическом, и в дактилоскопическом, и в фотографическом, и в обеих лабораториях, и на сыскных курсах, и в секции экспертов, и в школе. Большое, но отменно налаженное хозяйство работало как часы, помощник держал всё под контролем. Мое присутствие не требовалось. Если бы меня спросили, какой начальник самый лучший, я бы сказал: тот, кто умеет так организовать работу, чтобы она отлично осуществлялась и в его отсутствие. Сим победиши.

Напоследок я как бы между делом, чтобы Лабазов не навострил уши, поинтересовался, на месте ли Константин Викторович – я-де обязан сообщить ему о своем возвращении. О том, зачем мне нужен вице-директор на самом деле, я говорить не стал.

Константин Викторович Воронин был не просто один из вице-директоров Департамента. В известном смысле он и был Департамент полиции. Другие вице-директора и наивысшие начальники сменялись, но Воронин занимал свой пост уже пятнадцать лет и если не продвинулся в карьере дальше, то, значит, имел на то свои основания. Он был из людей, которые красят собой место, а не наоборот. Хотя чинами и наградами отнюдь не обойден: и превосходительство, и член министерского Совета, и две звезды на груди. Он являлся одной из важнейших персон в разветвленной, могучей системе имперского правопорядка. Всем было известно, что господин директор не принимает без Константина Викторовича никаких важных решений, да и министр с шефом Жандармского корпуса, если нужно обсудить какое-нибудь тонкое, политичное дело, без Воронина не обойдутся.

Никак не мог бы обойтись без воронинской санкции и я. Мы относились друг к другу с уважением. Я ценил в нем кругозор и глубокий ум, он во мне – профессиональные знания и добросовестность. Осложнений при разговоре я не ожидал.

– Его превосходительство сегодня в Апраксине, – сказал помощник. – Срочные документы велено отправлять туда.

В своем служебном кабинете Воронин бывал нечасто, проводя гораздо больше времени на так называемой «явке». Сим ироническим, несолидным словом он называл вполне солидную квартиру в Апраксине переулке, где на средства департаментского Особого фонда для господина вице-директора арендовалось помещение. Дела, которыми занимался Константин Викторович, и посетители, которых он принимал, не терпели публичности, а в казенном корпусе было слишком много посторонних глаз.

Это было очень кстати, что вице-директор на «явке».

Я попросил Лабазова приготовить для меня необходимые технические средства, подробно объяснив какие именно, погрузить их в мой служебный «форд» и перегнать его в Апраксин.

– Отпуск у вас, говорите? Ну-ну, – сказал на это Иван Захарович, но вопросов задавать не стал. Еще одной его золотой чертой была тактичность.

От Торгового моста до Апраксина переулка неблизко, но нам с Видоком было полезно прогуляться после разлуки.

Встречные поглядывали на нас с удивлением. Должно быть, им казалось странным, что такой важный господин в пальто с бархатным воротником и сверкающем цилиндре ведет на поводке небонтонную дворнягу.

У Видока было прекрасное настроение, у меня прегрустное, но уже не такое похоронное, как прежде. Прав поэт: с собакой ты один, но ты не одинок.

Перед неприметным двухэтажным домом, где у входа стоял черный «паккард» (шофер так и впился в меня профессиональным, немигающим взглядом), я отстегнул своего четвероногого спутника, сказал «ждать» – Видок сел и зевнул.

В обычном на вид подъезде имелась одна необычность, известная только посвященным: пневматическая трубка, спрятанная в бутафорском почтовом ящике.

– Статский советник Гусев. Без предварительной договоренности, – сказал я прямо в щель, сначала удостоверившись, что рядом никого нет.

Мне ничего не ответили – секретарь должен был узнать, может ли шеф меня принять, но шофер утратил ко мне интерес. То ли понял, что я здесь не впервые, то ли узнал.

Дверь щелкнула. Замок в ней был сверхсовременный, электрический, как в банке.

Наверху находились приемная и канцелярия. Из последней выглянул молодой человек с аккуратным пробором, в обманчиво скромной, но превосходно сшитой пиджачной паре. Фамилия его была Вельяминов, имени я не знал.

– Пожалуйте, господин Гусев, – прошелестел секретарь. Здесь всегда говорили очень тихо, потому что сам Воронин никогда не повышал голоса.

Я поднялся на один пролет. Дверь, обитая кожей, тоже открылась сама. Я знал, что у Воронина на столе есть для этого кнопка.

– Входите, Василий Иванович, входите, – сказал хозяин кабинета. При знакомстве с новым сотрудником он говорил, что просит не заботиться о пустой вежливости. Здороваться, поздравлять с праздниками или комментировать погоду у Воронина не полагалось. – Почему вы вернулись из Франции так рано? Какое у вас ко мне дело?

Он всегда был таким. Сразу к делу, всё по существу, и ничего лишнего.

В том же духе заговорил и я. Коротко рассказал, как в Монако ко мне обратилась госпожа Хвощова, у которой похитили единственную дочь. Свое согласие немедленно уехать в Санкт-Петербург объяснил, во-первых, давней историей отношений с промышленницей, а во-вторых, вероятной политической подоплекой преступления – причастностью большевиков.

– Подготовка проекта о «молниеносных бригадах» важнее, – нахмурился его превосходительство. – Вам следовало довести командировку до конца. Вполне можно было ограничиться письмом, в котором излагалось бы то же самое, что вы мне сейчас сказали. Быть может, миллионерша сумела вас каким-нибудь способом особенно заинтересовать?

Это тоже был Воронин: проницательный, никогда не ходящий вокруг да около.

Его светлые, с металлическим отливом глаза остро смотрели на меня из-под очков. Одет Константин Викторович был в том же стиле, что его секретарь – с элегантной сдержанностью. (То есть, разумеется, наоборот – это Вельяминов подражал своему начальнику.) Цепочка часов и запонки, например, были не желтого, а белого металла. Полагаю, платиновые.

– Я мзды не беру! – побагровев, воскликнул я. – Да, Хвощова предлагала мне деньги, но я отказался, даю вам честное слово!

– Тссс, – приложил палец к губам Воронин. – Не кричите, а то Вельяминов прибежит. Несущественно, почему вы согласились. Может быть, вы неравнодушны к женским чарам табачной королевы. Либо же пожалели ее, потому что у вас дочь того же возраста. – (Тут я вздрогнул – не думал, что вице-директор до такой степени осведомлен о моей семье.) – Существенно, что вы сочли необходимым лично приехать. Ладно. Что сделано, то сделано. Коли вы здесь, вам этим делом и заниматься. Само собой, официального расследования не нужно. Оно действительно подвергнет ребенка лишней опасности. А кроме того, если на подозрении революционеры, эту драму следует разыгрывать на другой сцене…

Он на минуту задумался, постукивая сухими пальцами по столу. Грибоедов – вот на кого он похож, вдруг подумал я. Тоже великий драматург – в своей сфере.

– Вот как мы сделаем, Василий Иванович. Вы с вашей американкой будете рядом с Хвощовой, на виду. На полицейского вы не похожи. А для обеспечения я дам вам в помощь, опять-таки неофициально, человека из смежного ведомства. Фамилия его Кнопф, он специалист по большевикам.

– Из Охранного отделения? – догадался я.

– Откуда ж еще? Вы за ним приглядывайте, слишком инициативничать не давайте. Ему прищучить большевиков важнее, чем спасти девочку. Ну и вообще, Кнопф – изрядный прохиндей. Однако весьма толковый и полезный. Да вот я прямо сейчас, чтобы не откладывать, с ним и поговорю.

Он тут же позвонил какому-то «Петру Ксенофонтовичу» – вероятно, новоназначенному начальнику столичной Охранки полковнику Попову (у того, я видел в приказе, инициалы «П.К.») и попросил вызвать к проводу ротмистра Кнопфа. Меня впечатлило, что Воронин даже не стал объяснять полковнику суть дела, лишь сказал: «Я у вас на несколько дней его одолжу».

Минуту спустя он уже говорил с Кнопфом, тоже очень коротко. Известил, что тот временно поступает в распоряжение статского советника Гусева, и передал мне трубку.

Я пообещал дать разъяснения при встрече, сообщил, что через полчаса сам заеду, и попросил за это время собрать сведения о некоем инженере Миловидове, предполагаемом члене партии большевиков.

– О «Химике»? – переспросил бодрый голос. – Это же свет моих очей, моя неразделенная любовь! Знаю, как облупленного!

Такая развязность мне не понравилась.

– Будьте у входа, – сухо сказал я. – Не имею времени заполнять бумажки в вашей проходной.

Я в Охранном иногда бывал по служебной надобности. Туда так просто не войдешь. Во времена террора, опасаясь бомбистов, они ввели у себя особые меры предосторожности, да так и не отменили, хотя террор давно остался в прошлом. Секретные ведомства любят иметь легкий доступ к каждому подданному, а сами при этом оставаться труднодоступными. Такая уж это служба.

– Докладывайте о продвижении дела, – велел мне на прощание Воронин и, не дожидаясь, когда я удалюсь, уткнулся в бумаги.

VII

Помощник меня не подвел.

Когда я вышел на улицу, позади воронинского «паккарда» уже стоял мой скромный автомобиль. Рядом вертел хвостом Видок. Положил лапы на капот, лизнул фордовскую эмблему. Видок обожал кататься на машине.

Я посмотрел, всё ли в сборе, хотя мог бы Лабазова и не проверять. Телефонный аппарат с проводом и адаптором, переносная лаборатория, служебный «бульдог» в подмышечной кобуре. Отлично.

Полицейского шофера я отпустил – любил находиться за рулем сам. В свое время я, воспользовавшись должностью, самым первым в Москве получил удостоверение автоводителя.

Видок занял свое место на соседнем сиденье. Во время езды он смотрел только вперед, словно был капитаном корабля, а я всего лишь матросом у штурвала.

Я погнал машину по булыжной мостовой, время от времени гудя клаксоном – не столько по необходимости, сколько ради пса. Гудки его радовали, он приветствовал каждый одобрительным лаем.

Так, под «ту-ту» и «гав-гав», мы домчали до Морской, где располагалось Охранное.

У входа нетерпеливо прохаживался поджарый господин в английском кепи и клетчатом спортивном пиджаке, с портфельчиком под мышкой. Завидев «форд», он встрепенулся, подрысил, представился ротмистром Кнопфом и сразу, с полуоборота, скороговоркой принялся докладывать:

– Прихватил папочку на Миловидова. Заодно освежил в памяти. Готов отвечать на любые вопросы, хотя, конечно, сначала было бы желательно узнать, по какому поводу уголовной полиции понадобился наш клиент.

– А мне сначала желательно было бы знать, как вы меня опознали, – сурово молвил я. – Мы ведь с вами прежде не встречались. Вдруг вы ошиблись и выкладываете чужому человеку конфиденциальные сведения?

Усатая физиономия с остро подбритыми височками оскалилась.

– Еще прежде, чем найти досье Миловидова, я, разумеется, поднял вашу папочку. А как же, имеется такая. Не в плохом, упаси боже, смысле, а в порядке общей информации. Ответственный пост занимаете, как же нашему ведомству вами не интересоваться? Там и фотокарточка есть.