Она мечтала о нем, собиралась позвонить Дуньке и поплакаться ей и еще собиралась обзавестись банкиром, который повез бы ее на Мальдивы и назвал «девочка моя».

Больше всего на свете она боялась, что ее «отвергнут» – так же унизительно, как отвергла Наташка в десятом классе, и так же бесповоротно, как отвергла «первая любовь» в институте. Она специально и усердно приучала себя не доверять – никому, никогда! – и ни на что не надеяться.

Надо отступать. Быстро сделать вид, что ничего не происходит, что все в порядке вещей – букетик в целлофановой обертке, непривычная мужская забота, которая делала ее такой уязвимой, торопливый поцелуй за гаражом, картонными настороженными губами, стрельба, сугроб, круглые дырки в гладких деревянных досках забора.

Он никто. Сосед, чужой человек. Она ему не нужна, а он не нужен ей. Ей вообще никто не нужен. Она умница, красавица, она сделала карьеру и устроила свою жизнь так, как ей хотелось, как мечталось, и наплевать ей на то, что какой-то там бомж деликатно выпроваживает ее из своей жизни – уже в который раз!

Это не наш размерчик, черт побери!

– Так, – сказала Лиза, и Белоключевский взглянул на нее с изумлением. До того странен был ее тон. – Я ухожу домой и ложусь спать. Спасибо тебе большое.

– Пожалуйста, – пробормотал он, внезапно осознав, что на этом все, приехали.

Сейчас она точно уйдет, остановить ее он не сможет и в Москву отправить тоже не сможет, и вообще больше ничего не сможет.

Это самое «так» было никаким не человеческим словом, а лязгом железной перекладины, упавшей в пазы крепостных ворот.

Она уйдет за свой забор, и они будут встречаться, как вежливые соседи, у которых один гараж на двоих.

Доброе утро, сегодня снегу опять навалило.

Здравствуйте, и не говорите!..

Собственно, это, наверное, и есть самое правильное. Не зря он отводил глаза от тетки, когда покупал букетик. Ему нельзя, и все тут.

Но когда она вчера его поцеловала, и он почти, почти ответил, ему показалось, что можно. А это как раз неправильно.

Лиза Арсеньева решительно прошла в глубь его дома, он проводил ее глазами и не двинулся с места. Через секунду она вернулась. В руке у нее были мокрые носки с кисточками. Она сняла их, перед тем как влезла в ванну, а затем напялила носки Белоключевского, наивно пристроенные на батарею.

– Спокойной ночи.

Опять лязг железной перекладины и никаких человеческих слов.

Она сунула ноги в унты, натянула куртку, и тут он вдруг решил, что ни за что не хочет умереть, так и не поцеловав ее.

То есть именно это он и подумал, очень отчетливо.

«Если завтра меня убьют, я никогда не узнаю, как она целуется. Ужасно».

Возможно, если завтра его убьют, он не узнает еще тысячу разных вещей, но именно то, что она так его и не поцелует, показалось ему самым важным.

И какая разница, правильно это или неправильно?!

Затылку стало холодно, словно к нему лед приложили.

Чувствуя этот лед, он не спеша потушил сигарету – Лиза сосредоточенно застегивала «молнию» на куртке, – подошел, повернул ее к себе и взял за плечи, очень неловко. Давно он ничего такого не делал.

Плечи ее тоже напоминали железку.

– Дим, спасибо тебе большое, – скороговоркой выпалила Лиза, дергая свою «молнию» и не глядя на него. – Ты меня спас, наверное. Если бы я была там одна, они бы меня точно убили, а ты их… прогнал. Все, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – сказал Белоключевский и поцеловал ее.

Наконец-то.

На этот раз все было наоборот – он настаивал, а она не отвечала, он просил, а она отказывалась.

Потом он перестал настаивать и просить. Силы кончились.

Он вздохнул – как будто глотнул отравы. Кровь свернулась и почернела. Вместо льда в затылке полыхнул небольшой термоядерный взрыв.

До конца света осталось всего несколько минут.

Вся его мужская агрессивность, и требовательность, и уверенность вернулись в него и заняли все свободное место, которого было много, очень много.

В сущности, весь он был пустотой, свободным местом, которое теперь стремительно заполнялось, и ему было больно, горячо, но совсем не страшно.

Загрузка...