Глава 3 Чай и вскрытие

Резиденция Уодсвортов, Белгрейв-сквер

31 августа 1888 г.

– Куда ты убегаешь в такой час?

Отец стоял возле дедушкиных часов в фойе – его тон звучал так же нервно, как бой этих отвратительных старомодных часов, – и проверял свои наручные часы. Всего несколько лет разделяло дядю и отца, и до недавнего времени они могли бы сойти за близнецов. На его квадратном подбородке перекатывались желваки. Сейчас он будет задавать еще более неприятные вопросы. Меня вдруг охватило непреодолимое желание броситься бежать назад по парадной лестнице.

– Я… я обещала дяде Джонатану зайти к нему на чай. – Я увидела, как он резко втянул в себя воздух, и тихо прибавила: – Отказаться от приглашения было бы невежливо.

Не успел он высказать свое мнение на этот счет, как дверь в гостиную распахнулась, и мой брат выплыл из нее, кружась в вальсе, подобный лучу солнца на фоне театрального задника с изображением серого дня. Быстро оценив ситуацию, он бросился в атаку.

– Должен заметить, все выглядят такими исключительно жизнерадостными сегодня, что просто страшно. Нахмурься как следует, добрый человек. А, – улыбнулся он в ответ на сердитый взгляд отца, – вот так уже лучше! У тебя отлично получается, отец.

– Натаниэль, – предостерег его отец, переводя взгляд с него на меня и обратно, – это тебя не касается.

– Нам снова страшно выпустить эту девочку из защитного мыльного пузыря? Упаси бог, она может подхватить оспу и умереть. О, погодите, – Натаниэль склонил голову к плечу. – Так уже было раньше, правда? – Он театрально схватил меня за запястье и нащупал пульс, потом отшатнулся. – Клянусь богом, отец, она очень даже жива!

Бледная рука отца задрожала, и он вытер лоб платком, что не предвещало ничего хорошего. Натаниэлю обычно удавалось развеять беспокойство отца удачной шуткой. Сегодня у него не получилось. Я не могла не заметить дополнительных морщинок вокруг рта отца, из-за которых уголки его губ были почти постоянно опущены. Если бы только он перестал все время тревожиться по какому-нибудь поводу, это сделало бы его красивое лицо лет на десять моложе. Седина в последнее время все сильнее проступала в его светлых пепельных кудрях.

– Я как раз говорила отцу, что иду к экипажу, – сказала я так непринужденно, как только смогла, делая вид, что не чувствую перемены в атмосфере. – У меня встреча с дядей Джонатаном.

Натаниэль захлопал руками в перчатках, лукавая улыбка осветила его лицо. Он не мог противиться своему желанию помочь мне изучать медицину. В основном потому, что мои современные взгляды на то, почему девушки тоже способны приобретать профессию и изучать ремесло, его бесконечно забавляли.

Любовь моего брата к спорам сделала его отличным адвокатом-стажером, но его непостоянство очень скоро привело бы его куда-нибудь еще. В число его прежних прихотей входило несколько месяцев изучения медицины, потом искусства, потом кошмарные усилия овладеть скрипкой – это плохо заканчивалось для всех, кто имел несчастье слышать, как он играет гаммы.

Хотя, как наследник состояния нашей семьи, он не нуждался в приобретении какой-то профессии. Это было просто средством заполнить свободное время и заняться чем-нибудь еще, помимо кутежей с напыщенными дружками.

– А, верно. Помню, дядя что-то говорил насчет чая в начале недели. К сожалению, мне пришлось отказаться от приглашения из-за моих занятий и всего прочего, – поправив перчатки и одернув костюм, Натаниэль отступил на шаг и усмехнулся. – Твое платье исключительно подходит для сегодняшней погоды и особого случая. Тебе семнадцать сегодня, правильно? Ты великолепна, именинница. Разве ты не согласен, отец?

Отец внимательно осмотрел мой наряд. Вероятно, он изобретал какую-нибудь ложь, чтобы не позволить мне поехать в дом дяди, но не мог ничего придумать. Я уже уложила в карету комплект одежды попроще. Если он не сможет доказать, что я еду ради запретной практики по вскрытию покойников с риском подцепить инфекцию, ему не удастся меня остановить.

А сейчас я одета в благопристойный наряд для вечернего чая: платье из «мокрого» шелка, того же бледно-желтого цвета шелковые туфельки, а корсет так туго зашнурован, что напоминает болью о своем присутствии при каждом вдохе.

Внезапно я почувствовала благодарность к перчаткам розового цвета, застегнутым на пуговки до локтей, – этот модный аксессуар прекрасно скрывал вспотевшие ладони.

Отец устало провел рукой по лицу.

– Поскольку сегодня твой день рождения, ты можешь поехать туда на чай, но сразу же возвращайся. Я не хочу, чтобы ты поехала еще куда-то. И я не хочу, чтобы ты занималась чем-то таким… – он помахал рукой, как раненая птица машет крылом, – …чем-то тем, чем занимается твой дядя. Понятно?

Я с облегчением кивнула головой, но отец еще не закончил.

– Если с твоей сестрой что-то случится, – сказал он, пристально глядя на брата, – я буду считать тебя ответственным за это.

Отец еще секунду смотрел в глаза Натаниэля, потом вышел из комнаты, оставив за собой ощущение пронесшегося шторма. Я смотрела, как его широкая спина исчезает в конце коридора, пока он не захлопнул за собой дверь кабинета одним взмахом руки. Я знала, что вскоре он закурит сигару и запрется там до утра, а мысли и воспоминания о маме будут преследовать его, пока он не погрузится в беспокойный сон.

Я перевела взгляд на Натаниэля, который вытащил свой любимый серебряный гребень и провел им по волосам. Ни одна золотистая прядка не должна лежать не на своем месте, иначе может взорваться вселенная.

– Жарковато в кожаных перчатках, ты не находишь?

Натаниэль пожал плечами.

– Я тоже собирался уходить.

Как мне ни хотелось поговорить с братом, мне предстояла серьезная встреча. Дядя имел множество особых привычек, и опоздания не допускались. Пусть даже сегодня день моего рождения.

Когда я в последний раз нарушила это правило, дядя заставил меня целый месяц отмывать пол от окровавленных опилок. Мне не хотелось еще раз заслужить такое наказание; кровь тогда запекалась вокруг моих ногтей, и ужасно трудно было отмывать ее перед ужином. Слава богу, тетя Амелия у нас тогда не гостила, она бы упала в обморок от этого зрелища.

– Хочешь, завтра встретимся и вместе отправимся на ланч? – спросила я. – Я могу попросить Марту приготовить для нас что-нибудь, чтобы взять с собой в Гайд-парк. Мы даже можем прогуляться вокруг Серпантина.

Натаниэль улыбнулся с легкой грустью.

– Может быть, мы сможем устроить запоздалую прогулку в честь твоего дня рождения вокруг пруда на следующей неделе? Мне, конечно, хотелось бы знать, что вы с дядюшкой Кадавром затеваете в том мини-домике ужасов, – в его глазах вспыхнула искорка беспокойства. – Меня тревожит, что ты видишь всю эту кровь. Это не может быть полезным для слабых женских нервов.

– Вот как? Где в медицинском словаре сказано, что женщина не может справиться с подобными вещами? Или душа мужчины состоит из другого материала, которого нет в душе женщины? – пошутила я. – Я и не представляла себе, что мои внутренние органы состоят из ваты и котят, а твои – из стали и деталей парового двигателя.

Его голос смягчился, когда он заговорил о том, что его действительно тревожило.

– Отец с ума сойдет, если обнаружит, чем ты в действительности занимаешься. Боюсь, его представление о реальности сейчас сильно пострадало. Его иллюзии начинают… внушать тревогу.

– Почему это?

– Недавно утром я… я застал его, когда он точил ножи и разговаривал сам с собой, когда думал, что все еще спят, – он потер виски, его улыбка угасла. – Возможно, он думает, что сможет заколоть микробов до того, как они проникнут в наш дом.

Это была действительно тревожная новость. В последний раз, когда на отца нашло такое, он заставлял меня надевать на лицо маску каждый раз, когда я выхожу из дома, чтобы избежать заражения через дыхание. Хоть я и любила считать себя выше таких вещей, как тщеславие, мне очень не понравились взгляды, которыми меня награждали, когда я рисковала выйти из дома. Снова пройти через это было бы мучительно.

Я постаралась изобразить широкую улыбку.

– Ты слишком волнуешься, – я поцеловала его в щеку, а потом пошла к двери, легкомысленным тоном сказав напоследок: – Если не станешь осторожнее, ты в конце концов лишишься всех своих роскошных волос.

Натаниэль в ответ рассмеялся.

– Я это учту. С днем рождения, Одри Роуз. Очень надеюсь, что ты прекрасно проведешь время, что бы ты там ни задумала. Но будь осторожна. Ты же знаешь, дядя бывает немного… сумасшедшим.


Двадцать минут спустя я стояла в подвале, в лаборатории дяди, привыкая к ужасному запаху чужого кошмара.

Мертвая плоть издает тошнотворный, сладковатый запах, и, чтобы привыкнуть к нему, требуется некоторое время. Свежие, неповрежденные трупы источают запах, напоминающий запах тушки цыпленка. Запах тел людей, умерших несколько дней назад, игнорировать несколько сложнее, каким бы опытом общения с ними ты ни обладал.

Мэри Энн убили меньше чем сутки назад, и сильный запах дохлой крысы свидетельствовал о том, что ее смерть была жестокой. Я помолилась про себя за ее неупокоенную душу и истерзанное тело перед тем, как переступить порог помещения.

Газовая лампа под потолком бросала мрачные тени на обои с рисунком под парчу; две знакомые фигуры склонились над трупом, лежащим на столе для вскрытия. Не надо было быть гением, чтобы прийти к выводу, что это труп, который мы обсуждали во время нашего утреннего урока, а второй человек в комнате – это мой возмутительный соученик.

Я по опыту знала, что нельзя мешать дяде во время исследования улик, и была особенно благодарна ему за это правило, когда он снова начал описывать Томасу изувеченную шею жертвы – еще более детально. Эта женщина показалась мне чем-то знакомой, и я невольно стала воображать себе ее жизнь до наступления такого печального конца.

Возможно, были люди, которые ее любили, муж или дети, и в этот момент они оплакивают ее гибель, и им теперь все равно, что ей выпала тяжелая судьба.

У смерти нет таких предрассудков, как положение в обществе или пол, как у живущих людей. Она является одинаково за королями, королевами и проститутками, часто оставляя сожаления живым. Что бы мы могли сделать иначе, если бы знали о столь близком конце? Я прогнала от себя эти мысли. Слишком близко я подошла к той опасной двери чувств, которую уже заперла на замок.

Мне необходимо было отвлечься, и, слава богу, это место идеально подходило именно для этой цели. Полки из красного дерева тянулись вдоль стен всей комнаты, уставленные сотнями стеклянных банок с образцами. Их тщательно занесли в каталог и выставили в алфавитном порядке: дядя поручил мне эту работу прошлой осенью, и я только недавно ее закончила.

Всего я насчитала почти семьсот разных образцов – великолепная коллекция даже для музея, не говоря уже о частном доме.

Я провела пальцем по ближайшему ко мне законсервированному образцу: бирка на нем, подписанная моим мелким почерком, гласила, что это поперечный срез лягушки. Слабый аммиачный запах формалина пропитывал все в этой подземной берлоге, заглушая даже сладковатый запах тления, но он, как ни странно, успокаивал. Я тихо взяла печень, которую вчера сама извлекла, и поставила на полку. Это мое первое собственное добавление к коллекции.

Мое внимание привлекло то, что я приняла за одежду мисс Николс. Пятна крови с трудом можно было различить на темной материи, однако, учитывая особенности нападения, я понимала, что они там есть. Маленькие ботиночки на шнуровке покрыты грязью; грязь испачкала стол, на котором они лежали. Ботинки были сильно поношены, что свидетельствовало о ее бедности.

По моей спине пробежала дрожь, никак не связанная с мрачной процедурой, которая происходила в противоположном конце комнаты. Поддерживать низкую температуру в этой части дома было необходимо, иначе образцы слишком быстро разлагались.

Не стесняющее движений платье из муслина, которое я теперь надела, служило плохой защитой от холодного воздуха, но я предпочитала работать в нем, а не в более нарядном платье с корсетом, хотя руки покрылись гусиной кожей.

Я обвела взглядом противоположную от меня стену, где лежали медицинские журналы и инструменты, которые постороннего человека могли немного испугать. Изогнутое, похожее на серп лезвие ножа для ампутации, пилы для костей, внушительные стеклянные и металлические шприцы были бы вполне уместны в том готическом романе, которым так увлекались в детстве и я, и Натаниэль, – он назывался «Франкенштейн». Их легко можно было принять за дьявольские приспособления, если человек имел склонность к таким предрассудкам… как отец.

Потустороннюю тишину помещения нарушил голос дяди, который перечислял основные факты, такие как рост, пол, цвет волос и глаз, одновременно осматривая тело в поисках других травм, полученных жертвой в момент убийства. Эти факты я уже помнила по записям в моем журнале.

Я смотрела, как Томас делает заметки в медицинской анкете с механической точностью; на его пальцах появилось еще больше чернильных пятен, чем вчера в классе. Делать записи входило в мои обязанности во время подобных процедур. Я терпеливо стояла, вдыхала химический воздух и слушала тихие звуки, издаваемые разрезаемой плотью, пытаясь не обращать внимания на тошноту, поднимающуюся в желудке. Мне всегда требовалось несколько минут, чтобы привести в порядок нервы.

Через несколько мгновений дядя заметил, что я стою в углу, и подал мне знак надеть фартук и присоединиться к ним.

Когда я подошла ближе к трупу, словно закрылась какая-то дверь между моим сердцем и головой, оставив все эмоции по другую сторону. Когда я стояла над трупом, я больше не видела ту женщину, какой мертвая была при жизни. Я видела лишь покинутую оболочку, и мною овладело сильнейшее любопытство.

Эта женщина превратилась из приятной на вид женщины в еще одно безликое тело; этим летом я достаточно часто имела с ними дело. Обрывки ткани прикрывали некоторые части ее тела, чтобы соблюсти пристойность, хотя в ее состоянии не было ничего пристойного.

Ее кожа имела более бледный цвет, чем тончайшая посуда ручной работы, которую мама унаследовала от своей бабушки из Индии, за исключением подбородка, где виднелся темный синяк. Тяжелая жизнь уничтожила ту нежность, которая прежде была свойственна ее облику, по моим представлениям, и смерть не была доброй к ней, когда заключила ее в свои беспощадные объятия.

По крайней мере, глаза у нее были закрыты. Больше ничего мирного в ее облике не было. По словам дяди, у нее не хватало пяти зубов и на языке также имелся разрез: он свидетельствовал о том, что ее, вероятно, ударили или сбили с ног, и она потеряла сознание перед тем, как ей перерезали горло. Это были самые щадящие повреждения.

Мой взгляд переместился на низ живота, в левой части которого зияла огромная рана. Дядя Джонатан на занятии не преувеличил: эта рана была неровной и очень глубокой. Несколько меньших ран тянулись вдоль правой стороны торса, но они были не такими глубокими, насколько я могла судить.

Я видела, почему дядя считал, что преступник пользовался обеими руками. Синяк на челюсти указывал, что кто-то обхватил ее лицо левой рукой, а разрез на левой стороне тела, вероятнее всего, сделал человек, действующий правой рукой. Разве только убийца был не один…

Я покачала головой и снова сосредоточилась на верхней части тела. Раны от ножа на шее говорили о жестоком нападении. Тем не менее мне было на удивление легко смотреть на них в моем новом, эмоционально отстраненном состоянии, и у меня промелькнула мысль: тетя Амелия, возможно, сказала бы, что это еще один удар, нанесенный моему моральному облику.

– Девушки должны думать о нарядах и украшениях, а не о прегрешениях, – говаривала она.

Я мечтала о том времени, когда девушки смогут носить наряды и пользоваться косметикой – или не пользоваться косметикой и наряжаться в джутовые мешки, если им этого хочется, – при этом заниматься выбранной ими профессией, и их выбор не будут считать «прегрешением».

Дядя внезапно отпрянул назад и чихнул. В моей голове тут же возникли мысли о заражении болезнями, передающимися по воздуху. Целую минуту я старалась взять себя в руки. Страхи отца не станут моими страхами и не помешают мне делать то, что необходимо.

Дядя щелкнул пальцами и указал на один из четырех хирургических ножей, лежащих на металлическом подносе. Я хватала и подавала ему эти инструменты, а потом брала их у него и погружала в спирт после того, как он мне их возвращал. Когда настал момент удалять органы, я подготовила отдельные подносы и банки для образцов еще до того, как дядя их потребовал.

Я хорошо знала свое дело.

Он что-то проворчал, выражая одобрение, затем взвесил по очереди обе почки.

– Левая почка весит примерно сто тридцать семь граммов, – Томас записал эти сведения и быстро сосредоточился на дальнейших высказываниях дяди. Он молчал, когда был поглощен работой, и совершенно не замечал моего присутствия, словно я была предметом мебели, пока во мне не нуждались. – Правая несколько маловата, она весит около ста девятнадцати граммов.

Дядя отделил маленькую частицу каждого органа и положил в чашки Петри для дальнейшего изучения. То же он проделал с сердцем, печенью, кишками и мозгом. Чистый белый фартук дяди постепенно покрывался пятнами крови, но он методично мыл руки после каждого среза, чтобы не загрязнить улики.

Нет доказательств того, что такое загрязнение может произойти, но у дяди на этот счет свои собственные теории.

– Будь проклято это консервативное общество! – орал он. – Я знаю то, что я знаю.

По внешнему виду он не сильно отличался от мясника. Полагаю, даже умершие люди были для него всего лишь животными, которых разделывают во имя науки, а не ради пропитания.

Все выглядит одинаково, если снять верхние слои.

Я чуть не рассмеялась вслух своим абсурдным мыслям. Два раза в год тетушка Амелия и кузина Лиза гостили у нас. Целью их визита – отчасти – было ввести меня в общество девушек моего возраста, для чего они устраивали пышные чаепития. Тетушка Амелия надеялась, что потом я буду продолжать посещать их уже без нее, но я положила этому конец. Девушки, которые приходили на чай, не понимали моих мыслей, и именно поэтому я отклоняла их приглашения в последние несколько месяцев. Я ненавидела жалость в их глазах и не представляла себе, как объяснить им мои вечерние занятия.

Некоторые из них считали непристойным погружать нож от масла в лимонный крем. Как бы они ужаснулись, если бы увидели, как мой скальпель исчезает в окровавленной ткани!

Что-то холодное и мокрое просочилось сквозь мои подошвы. Я не заметила лужу крови, в которой стояла. Я быстро принесла мешок опилок и рассыпала их по полу; они напоминали тонкий слой желто-коричневого снега. Мне надо будет избавиться от своих туфель до того, как я вернусь домой – незачем пугать мою совсем недавно появившуюся камеристку больше, чем обычно, когда я прихожу домой после дневной работы в брызгах крови.

Дядя щелкнул пальцами, возвращая меня к насущным задачам.

После того как я продезинфицировала пилу для костей, которой дядя вскрывал череп, и положила ее обратно на полку, вскрытие было закончено. Дядя Джонатан сшил тело, как ловкий портной, только он работал с плотью вместо ткани. Я наблюдала, как V-образный разрез, который он сделал, превращается из темно-красной линии в черный шов.

Краем глаза я увидела, как Томас поспешно рисует труп в его окончательном виде. Его карандаш сновал по бумаге то быстрее, то медленнее. Мне пришлось нехотя признать, что его рисунок действительно очень хорош. Те подробности, которые он уловил, помогут нам в расследовании, когда тело увезут обратно в морг.

– Ты узнаешь покойницу, Одри Роуз?

Мое внимание резко переключилось на дядю. Он снимал свой фартук и смотрел мне прямо в глаза. Я прикусила губу, всматриваясь в изуродованное лицо женщины. Мне чудилось в нем что-то знакомое, но я все равно не узнавала ее. Я медленно покачала головой, сдаваясь.

– Она служила у вас в доме. Очень недолго.

Чувство вины вонзило в меня когти – я все еще не узнавала эту бедную женщину. Что за безобразие – не обратила внимания на человека из собственного дома. Мэри Энн заслуживала лучшего отношения и с моей стороны, и со стороны всего мира. Я почувствовала себя очень виноватой. Дядя повернулся к раковине.

– Должно быть, ты в то время болела.

Томас тут же насторожился, всматриваясь в меня в поисках признаков остатков болезни. Как будто ему не все равно. Наверное, он встревожился, что это может представлять какую-то потенциальную опасность для него самого. Лицо мое горело, и я занялась образцами.

– Что каждый из вас узнал из нашего небольшого сегодняшнего опыта? – прервал мои мысли дядя Джонатан, намыливая руки и предплечья куском карболового мыла. – Появились какие-нибудь интересные гипотезы?

Я ухватилась за возможность высказать свое мнение сейчас, когда нас не окружают студенты. Отчасти я радовалась случаю изложить свои теории в присутствии Томаса. Я хотела, чтобы он увидел, что не у него одного есть интересные мысли.

– Тот, кто виновен в этом убийстве, наверное, получил какое-то образование в области медицины, – сказала я. – Возможно даже, он изучал патологическую анатомию. Или, по крайней мере, он учился хирургии.

Дядя кивнул:

– Хорошо. Говори дальше.

Вдохновленная одобрением дяди, я обошла вокруг трупа.

– Возможно, ее схватили за лицо, потом нанесли удар, от которого она лишилась чувств, – я вспомнила о разрезах и о тех местах на теле, где имелись раны. – И еще, возможно, ее перенесли в другое место. Нашему убийце нужно было время, чтобы провести свою операцию без помех.

Когда я представила себе, как нашу бывшую служанку избили, затем оттащили в какой-то заброшенный подвал или в другое сырое, темное место, у меня по всему телу побежали мурашки, словно кладбищенские черви. Хоть я ее и не помнила, сама мысль о том, что она жила, дышала, работала в моем доме, заставляла меня чувствовать себя в каком-то смысле ответственной за нее. Я хотела помочь ей теперь, после смерти, раз уж не смогла помочь при жизни. Может быть, она до сих пор была бы жива и имела достойную работу, если бы у меня хватило смелости сопротивляться хронической потребности отца менять слуг каждые несколько недель.

Мои опущенные руки сжались в кулаки. Я отказывалась, решительно отказывалась позволить продолжать так жестоко относиться к женщине. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы раскрыть это убийство, ради мисс Николс. И ради всех других лишенных права голоса девушек и женщин, которых игнорирует общество.

Мама поступила бы так же.

Все другие мысли вытеснила из моей головы та ужасная реальность, с которой мы столкнулись.

– Наверное, он перерезал ей горло в таком месте, где большое количество крови не привлекло бы внимания. Возможно, он отнес ее на бойню и сделал это там.

Томас фыркнул, стоя рядом с трупом. Я резко обернулась, чтобы наградить его заслуженно гневным взглядом, одновременно развязывая тесемки фартука со всей злостью, какую сумела вложить в это действие, а потом швырнула фартук в бак для грязного белья. Я чувствовала, что мое лицо снова покраснело, но надеялась, что он не поймет истинной причины этого румянца.

– Что в этом смешного, мистер?..

Он сделал серьезное лицо и встал.

– Мистер Томас Кресуэлл, к вашим услугам, мисс Уодсворт, – слегка согнувшись в шутливом поклоне, он выпрямился во весь свой высокий рост и улыбнулся. – Я нахожу это смешным, потому что для нашего убийцы это слишком большая работа. Тащить ее на бойню после того, как он позаботился одним ударом лишить ее чувств… – он поцокал языком. – Это кажется совершенно лишним.

– Простите, но вы не…

Томас закрыл журнал, в котором делал зарисовки, и обошел вокруг трупа, грубо перебив меня:

– Особенно если он мог легко расчленить ее у реки, и все улики смыло бы, ему даже не пришлось бы пачкать руки. Не говоря уже о грязи, – он указал на ее испачканные ботинки, – которая засохла на ее каблуках.

Я сморщила нос, будто в воздухе запахло чем-то похуже гниющей плоти. Меня очень огорчило, что я упустила связь между грязью на ее ботинках и грязными берегами реки. Еще больше меня раздосадовало то, что Томас ее не упустил.

– Дождя не было почти неделю, – продолжал он, – а возле Темзы множество темных уголков, из которых может выбирать Кожаный фартук.

– Вы только что утверждали, будто смешно предполагать, что он убил ее на бойне, – прищурилась я. – Теперь вы называете его Кожаным фартуком?

– Я имел в виду его прозвище, Кожаный фартук. Разве вы не видели газету сегодня днем? – Томас изучающе смотрел на меня, словно я была экземпляром, который он бы хотел препарировать для исследования. – Несомненно, выбрать идеальные шелковые туфельки не так важно, как найти кровожадного убийцу. И все же… посмотрите на свои ножки, ваши туфельки все в пятнах крови. Неужели ваш интерес к науке – это всего лишь попытка найти мужа? Тогда я сейчас приоденусь!

Я нахмурилась, а он в ответ сверкнул проказливой ухмылкой.

– Уверен, ваш дядя не будет возражать против того, чтобы прекратить свои исследования и сопровождать нас на прогулках, – с этими словами он повернулся к дяде, – не так ли, доктор Уодсворт? Должен признаться, ваша племянница очень красива.

Я отвела взгляд. Я забыла взять менее нарядные туфли в безумной спешке покинуть свой дом. Но и с этими туфлями все в порядке. Если я предпочитаю надевать их на вскрытие, то это мой и только мой выбор.

Возможно, я именно так и буду делать просто для того, чтобы досадить ему.

– Вы знаете ужасно много о том, что думает убийца, – любезно произнесла я. – Возможно, нам следует изучить, где вы находились в тот вечер, мистер Кресуэлл. – Я с трудом сглотнула, но выдержала его взгляд. Через минуту он кивнул, словно пришел к какому-то выводу насчет меня.

– Если вы собираетесь следовать за мной по ночам, мисс Уодсворт, – тут он бросил быстрый взгляд на мои ноги, – я бы посоветовал вам надеть более практичные туфли.

Я открыла рот для резкого ответа, но мистер Томас Кресуэлл снова перебил меня. Дерзкий глупец.

– Кожаный фартук – так теперь называют нашего убийцу.

Он начал огибать лабораторный стол, потихоньку подбираясь все ближе к тому месту, где я стояла. Я хотела попятиться назад, но меня будто затянуло на его орбиту силой притяжения. Он остановился передо мной, черты его лица ненадолго смягчились, и мое сердце забилось быстрее.

Боже, помоги девушке, на которой он остановит свой взор навсегда. Его мальчишеская уязвимость была оружием, мощным и безотказным. Слава богу, что я не из тех девушек, которые теряют голову из-за красивого лица. Ему придется приложить усилия, чтобы завоевать мою симпатию.

– Отвечу на ранее заданный вами вопрос, доктор Уодсворт, – сказал он, отрывая от меня свой взгляд, более серьезным тоном, чем раньше. – Я совершенно убежден, что это лишь начало. Мы столкнулись с началом дела о серийном убийце. Ни один человек с такими навыками хирурга не остановится, совершив всего одно убийство.

Его губы слегка дрогнули, когда он заметил на моем лице изумленное выражение.

– Я знаю, что я бы не остановился. Недостаточно почувствовать вкус теплой крови всего один раз, мисс Уодсворт.

Загрузка...