Он был реален, плотен, осязаем. Смотрел расфокусированным взглядом куда-то сквозь Сашу. Судорожно дергал левой ногой, натужно кряхтел.
Саша подержала его на руках несколько секунд и положила обратно в стеклянную кроватку. Держать дольше было невозможно, невыносимо. Руки сопротивлялись, отчаянно стремились освободиться от двух с небольшим килограммов недоразумения, болезненного недопонимания с действительностью. На Сашу навалилась тяжкая гнетущая духота, от которой как будто вязало во рту, в мозгу, во всем теле. Словно ее с головой накрыло плотным жарким одеялом, и приходилось вдыхать неподвижный тяжелый воздух.
– Я правда не знала… Правда, – беспомощно пролепетала Саша. – Вы мне верите?
Ее голос истончился до слабых смычковых звуков, прерывистого струнного поскрипывания. Горло наполнилось усталостью – вязкой и неодолимой. Шумного слезного сопротивления внутри Саши почти не оставалось.
Врач Вадим Геннадьевич смотрел озадаченно, с мутноватой растерянностью. Медленно потирал крепкий щетинистый подбородок.
– Скажу вам честно: на моей практике такое впервые. Было два случая, когда женщины не знали до семнадцатой-восемнадцатой недели. Не замечали, не хотели замечать. Но чтобы вот так, до самых родов…
– Вы мне верите? – молящим полушепотом повторила Саша. Нервно провела пальцами по старому больному подоконнику, изрытому хлопьями и бороздками белой краски.
– Такое случается, – задумчиво пожал плечами врач. – Нечасто, но случается. Синдром отрицания беременности. Когда женщина игнорирует происходящие с ней изменения. Не хочет видеть признаки того, что внутри у нее зародилась жизнь.
– Так ведь у меня и не было никаких признаков. Ни тошноты, ни усталости… Помню, когда носила Кристину, был жуткий токсикоз. А в этот раз ничего. Да и к тому же… ну… месячные продолжались.
– Месячных у вас быть не могло. Это были кровянистые выделения, похожие на менструацию. Но к менструальному циклу они отношения не имели.
– Тогда как же?..
– Такое явление возможно… В том числе во время отрицаемой беременности. Метроррагии. Маточные кровотечения, не связанные с менструацией.
Саша медленно вернулась в кровать. Села на тощий пружинный матрас и стала машинально расправлять сбившийся пододеяльник.
– А живот? Ведь живот у меня не вырос. Только чуть-чуть округлился. Совсем чуть-чуть, едва заметно. Но я думала, это просто возрастное… Думала, метаболизм замедлился или что другое. Я и представить не могла…
– Вообще, увеличение живота при беременности иногда не слишком выражено. Причины могут быть разные. Например, развитие эмбриона у задней стенки матки. Или, допустим, гипотрофия плода. Маловодие. Неправильное положение плода. А в вашем случае, возможно, плод и вовсе развивался в неестественном вертикально-вытянутом положении, ближе к позвоночнику, как бывает при отрицаемой беременности. Как бы стоя вверх ногами, а не в нормальной, обычной для всех нас позе эмбриона, понимаете? Повторюсь, лично я с таким не сталкивался. Но подобные случаи описаны были, да.
Пододеяльник все никак не расправлялся, выскальзывал из пальцев, сбивался еще больше, выпуская наружу колючее шерстяное одеяло. И вместе с ним до самой плоти, до уязвимой красноватой мякоти сбивалась душа.
В палату вошла медсестра – другая, не та, что с сахарным голосом. Неопределенного возраста, очень худая, бесцветная, сухопарая. Словно диетический хлебец.
– На анализы, – сказала она сухим бесцветным тоном под стать внешности. И тут же унесла ребенка.
Саша успела лишь вздрогнуть и растерянно проводить ее глазами. А врач устало посмотрел в окно и с медленным, будто обреченным вздохом продолжил:
– Что касается тошноты и слабости, они ведь в любом случае бывают не у всех и не всегда, понимаете? И даже если в вашу первую беременность вы наблюдали эти симптомы, это не значит, что во второй раз все должно пройти так же.
– Но ведь у меня не было вообще никаких симптомов. Неужели так бывает?
– Бывает, еще раз вам говорю. У вас была скрытая беременность. Явление редкое, но возможное.
– Так ведь даже шевелений не было, ничего.
– На шевеления плода вы, вероятно, не обращали внимания. Точнее, интерпретировали их как-то по-иному.
Сорочка неприятно облепляла взмокшее тело. Саша ощущала себя испорченным, забытым на жаре продуктом. Помятой упаковкой скисшего молозива.
– Но почему все так произошло?.. У этого есть какое-то объяснение?
– Понимаете, то, что с вами случилось, – явление, прямо говоря, довольно загадочное и мало изученное. Особенно в нашей стране… Я могу вам сказать лишь одно: объяснение, скорее всего, кроется в вас. В вашем психологическом состоянии. Вы, вероятно, не стремились забеременеть? Не хотели по каким-то причинам этого ребенка?
В ответ Саша медленно покачала головой. В сознании возник образ вокзала Анимии – неотчетливый, туманный, расплывчато искаженный. Словно увиденный из глубины мутных околоплодных вод.
– Возможно, поэтому так все и произошло. Отрицание – это как бы защитный механизм вашей психики. Вы не хотели осознать и принять свою беременность, всячески вытесняли из мозга саму мысль о возможном зачатии. И ваше тело вам, можно сказать, подыграло. Проявление внешних признаков было подавлено. Понимаете?
– Не знаю… не уверена, что понимаю вообще хоть что-нибудь.
– Дело, вероятно, в вашем глубоком страхе перед беременностью. Я не знаю, почему вы – конкретно вы – так яро противились мысли о ребенке. Причины у всех свои. Кто-то боится из-за финансовых сложностей, кто-то не хочет губить карьеру. В ваши жизненные обстоятельства я лезть не собираюсь. Как бы то ни было, вам явно требуется помощь психолога. А возможно, и психиатра.
Саша встрепенулась. Будто в тихой комнате кто-то резко, на полную мощь включил музыку.
– Психиатра?
Одну тревожно долгую секунду врач молчал. Затем кивнул – все с той же усталой задумчивостью, и вслед за его головой качнулась палата.
– Да, Александра Валерьевна, именно так. Этот синдром может встречаться у женщин с сопутствующими психическими расстройствами. У вас диагнозов по части психиатрии нет?
Саша решительно мотнула головой. В животе липким холодным комком шевельнулся страх.
– В любом случае провериться у психиатра лишним не будет. Может, вам потребуется медикаментозная терапия. Необязательно, нет. Бывают случаи скрытой беременности и у психически здоровых женщин.
– У меня нет никаких отклонений… психического характера…
– Может, и нет, я же говорю. Но необходимо понять причину, по которой беременность прошла в скрытой форме. Вашу внутреннюю причину, понимаете, Александра Валерьевна? Нужно разобраться, почему вы не позволили беременности войти в ваше сознание. Вытащить на поверхность проблему. И вам в этом помогут соответствующие специалисты.
– Но ведь я…
Саша словно споткнулась о собственную несформировавшуюся фразу и замолчала. Ей мучительно хотелось сказать в ответ нечто такое, что мгновенно бы прояснило ситуацию и отменило происходящий кошмар. Чтобы каким-то образом стало понятно, что ребенок не может быть ее. Чтобы врач извинился за медицинскую ошибку и ушел из палаты, пожелав ей хорошей дороги. Чтобы чудовищная абсурдность ситуации сама собой устранилась.
Но сказать было нечего. В голове все расплывалось, а горло как будто залили густой смолой.
– Сейчас нужно постараться взять себя в руки и не нервничать, – смягчившимся тоном продолжил врач. Изумруд голоса разлился плавными морскими волнами. – Вам в ближайшее время потребуется много сил и энергии. И вам, и ребенку вашему нужно будет пройти множество обследований. Ведь за вами не было ни акушерского, ни эндокринологического, вообще никакого контроля. Хорошо еще, что ваши домашние роды прошли, скажем так, без трагических последствий. А ведь все могло бы закончиться гораздо хуже.
В палату вернулась медсестра с ребенком. После взятия крови младенец так истошно кричал, что казалось, будто он весь состоит из одного сплошного, надрывного, темно-красного крика.
– Держите, мама, кормить пора, – сказала медсестра и тут же передала младенца Саше. Решительно, безапелляционно.
– Давайте, Александра Валерьевна, кормитесь, привыкайте друг к другу, а я пойду. Еще загляну к вам сегодня.
Врач ушел, неплотно закрыв за собой дверь. Оказавшийся на Сашиных руках младенец резко замолчал, жадно и больно впился губами в грудь. А Саше вдруг стало невыносимо противно от осознания собственной влажной теплой животности. Она брезгливо посмотрела на свою сорочку с пятном молозива на левом соске, с потными разводами у подмышек. На свою невзрачную телесную обертку, вымокшую от внезапного материнства.
Сквозь приоткрытую дверь доносился чей-то радостный оживленный голос.
– Лева, слышишь меня? – кричала в телефон какая-то женщина. – Лева, я в коридор вышла, да. Все прекрасно, педиатр полчаса назад посмотрел. Мы поели, ждем тебя!
Резкие звуки чужого бодрого голоса неприятно раскрывались в Сашиной голове и тут же захлопывались, как маленькие мокрые зонтики, обдавая ледяными брызгами.
– Ну что, мама, присосался? – бесцветно спросила медсестра.
– Вроде да… Ест.
– Ну и славно. Мне вашу медицинскую справку о рождении заполнить нужно. Как ребенка назвали?
Саша растерялась. Вопрос показался ей странным, дико неуместным, а главное, совершенно не важным во всей этой болезненной фантасмагории. Она медленно подняла взгляд на медсестру. Та смотрела отстраненно, бесстрастно – из-под полуприкрытых век. Словно святая с церковной фрески.
Женщина в коридоре все не унималась:
– Как через два часа?! Ты же говорил, что выехал?.. Ну хорошо, хорошо! Ждем тебя, Лева! Давай, постарайся скорее.
– Лева, – рассеянно произнесла Саша. – Пусть будет Лева.
Несколько секунд медсестра непроницаемо молчала. Будто давая возможность передумать. Затем кивнула с невозмутимо гладким безразличием.
– И еще мне ваш паспорт нужен будет.
В следующие часы Саша отчаянно пыталась представить немую напряженную борьбу, которая происходила в ее собственном теле и о которой она не подозревала. Крошечный человеческий плод изо всех сил пытался заявить о себе, отвоевать свое законное место в материнской утробе. А Сашино сознание нещадно отторгало его, пыталось заставить быть незаметным, отступить в непроглядную телесную темноту. И в итоге он отступил. Жгучее, неистовое нежелание принять и прочувствовать зародившуюся жизнь победило. Сознание в конце концов сумело отгородиться. Вытеснить зыбкое существование плода на периферию, за пределы мыслей и ощущений. И чтобы выжить, чтобы не быть отвергнутым материнским телом, зародыш спрятался. Затаился в незримой, потаенной глубине враждебного организма, на самом донышке непроницаемого биологического мрака. Практически на границе с небытием. И все эти месяцы он был там – отрицаемый, беспомощный, бесправный. Скрывался от матери, чтобы та не избавилась от него окончательно, не извергла из себя. Чтобы она, ни о чем не беспокоясь, продолжала жить своей желанной невозмутимой жизнью.
Но пришел момент, когда прятаться стало больше невозможно. Когда отторгнутому существу все-таки пришлось объявиться, выйти из укрытия, ставшего слишком тесным. Прийти в холодный твердокаменный мир, где никто, абсолютно никто его не ждал.
Этот ребенок был для всех точно нитка, резко выдернутая кем-то большим и невидимым из гладкой ткани бытия. Из тонкого кружева привычного и вроде бы понятного мироустройства.
На дне холщовой сумки, заботливо принесенной Кристиной, Саша откопала телефон и прочитала про свой синдром в интернете. Нашла гору невнятной, запутанной информации – в основном на англоязычных сайтах. Главным открытием стало то, что в Сашином положении оказывалось не так уж мало женщин. Причем некоторые из них были настолько глубоко погружены в темное вязкое болото психотического отрицания, что убивали своих детей сразу же после родов. Как, например, тридцатидвухлетняя кореянка, которая утопила в ванне свою неожиданную дочь. Не дочь, нет: инородное, непонятное, осклизлое нечто. Или сорокалетняя шведка, которая вынесла новорожденных близнецов на мороз и оставила их на мерзлом сверкающем снегу, возле переполненного мусорного контейнера. А что еще было делать со странным, непонятно откуда возникшим хламом?
Эти несчастные, внутренне разрушенные женщины не понимали, что происходит. Утопая в страшном густом полусне, не различали перед собой очертаний реальности. Они были бесконечно далеко от внятных окружающих вещей, от текущего человеческого времени, от собственных страдающих тел. Отрицание поглотило их без остатка, не позволило им увидеть очевидное – даже когда их невозможные, немыслимые дети появились на свет. И, провалившись на самое дно кошмара, они шли в своем отвержении действительности до конца. Без колебаний избавлялись от чужеродных неопознанных предметов, каким-то образом оказавшихся рядом.
И Саша могла бы стать одной из них. Вполне возможно, что она тоже умертвила бы собственного ребенка, если бы Кристина – по счастливой случайности – не вернулась за забытым телефоном. От этого внезапного понимания стало беспредельно, невыносимо жутко. Голова сделалась тяжелой и мутной, словно аквариум, наполненный давней, многомесячной водой. И внутри этого аквариума, среди густых водорослей, неповоротливыми скользкими рыбами задвигались мысли о едва не наступившем абсолютном, кромешном аде.
Худшего удалось избежать, но внутри все равно сквозила ледяная безысходность. Саша не знала, как ей жить дальше с этой непоправимой биологической поломкой. Она больше не чувствовала в себе жизни. Она думала, что теперь никогда не сможет доверять своим глазам, своим впечатлениям, своему неправильно работающему, практически приведенному в негодность телу. Саша ощущала себя выпотрошенной куклой с пустыми глазницами. Было неимоверно, неподъемно сложно осознать и вразумительно объяснить самой себе, что произошло.
Однако еще сложнее было объяснить это другим.
– Ну как это не знала, как можно было не знать! – кричала мама. – Ты же не подросток, не девочка юная, несмышленая, ты взрослая женщина! У тебя дочь уже большая. Стыдно такое говорить!
– И тем не менее это правда, – пожала плечами Саша. – У меня не было никаких проявлений.
– Ну боже ж ты мой, ну чушь-то нести не надо! Проявлений у нее не было! Зачем так врать? Как тебе вообще такая глупость в голову могла прийти? Не захотела матери ничего рассказывать, так прямо и скажи!
– Но ведь ты сама видела, что я совсем не поправилась. Разве не помнишь, как меня разнесло, когда я Кристинку ждала? А в этот раз? Ты заметила хоть какие-то перемены в моей внешности?
– Не заметила, нет, не заметила! Не знаю, как тебе удалось спрятать живот. От меня, от дочери, ото всех. А главное – почему? Почему, Саша, скажи! Ведь мы же твои родные, мы бы поддержали тебя, что бы там ни было!
Густой полнозвучный крик снова превратился в острое металлическое дребезжание. Мамин голос казался надсадным скрежетом какого-то поломанного механизма.
Саша устало отвернулась, подоткнула под бок колючее одеяло, окончательно вылезшее из пододеяльника.
– Я не прятала ничего. Это ребенок… ребенок прятался ото всех. И от меня в том числе. Если не веришь, что такое возможно, спроси у врача, у Вадима Геннадьевича.
– Да чушь какая, да не стану я ничего спрашивать! Не хочу позориться. Ты бы мне еще сказала, что у тебя отношений ни с кем не было, что ребенок сам по себе появился. Взял вот – и появился! Из ниоткуда! Все, Саша, не могу я больше слушать эти бредни.
Мама решительно направилась к выходу из палаты. Несколько секунд яростно толкала дверь, билась об нее всем телом. Словно отчаянная муха, стучащая в оконное стекло в слепой попытке вырваться на волю. Затем наконец потянула дверь на себя и тут же растворилась в стерильном коридорном свете.
Кристина была менее категорична. Успокоительно кивала, гладила Сашину руку. Рассеянно-ласково улыбалась, мягко подсвечивая сгустившуюся палатную невзрачность. Но ее улыбка была сродни ноябрьскому солнцу – прощальному, ускользающему, крайне непрочному. Саша чувствовала с болезненной остротой: дочь ей не верит. И не поверит никогда.
– Да, мам, я понимаю, всякое бывает… Просто это… ну очень странно, согласись? Как-то совсем необычно. Сложно себе представить…
Она говорила медленно, осторожно, будто нащупывала тропинку в непроглядной лесной темноте. И было видно, что внутри у нее, прямо за тоненькими ключицами, горячо плещется ужас непонимания, полнейшего смятения. Один неосторожный шаг – и весь этот ужас пойдет горлом.
– Конечно, Кристина, еще как необычно. Я и сама не знала, что так бывает… что так может быть.
– В любом случае я с тобой… Я никуда не поеду, останусь здесь. Насовсем.
– Ты у меня очень добрая девочка. И мудрая. Но оставаться со мной не надо. Поезжай, обязательно поезжай. Тебя ждет отец. И новая жизнь. Тебе надо готовиться к институту.
– Мам, ну что ты такое говоришь… У меня брат родился, совершенно внезапно появился на свет, а я возьму и сяду в поезд как ни в чем не бывало? Типа ничего особенного не произошло?
На Кристининых ресницах блеснула неудержанная, прорвавшаяся наружу капля смятения. Совсем крошечная, словно из шприца перед уколом.
– Произошло… Конечно произошло. Но тебе нужно думать прежде всего о себе. Каникулы, если хочешь, проведи здесь, со мной и… с братом. А потом, ближе к осени, поезжай. У тебя самый важный класс впереди, поступление.
Сказав это, Саша впервые ощутила четко и рельефно, что сама она никуда не поедет, действительно не поедет, останется в Тушинске до осени, до зимы, до всех последующих зим… И от этого внезапного ощущения ее чуть не вынесло сквозняком в черную космическую пустоту.
– Мне сейчас не до поступления, мам. Мне нужно все переварить…
– Я понимаю. Но все придет в норму, все уляжется, – механически произнесла Саша, как будто не вполне вникая в собственные слова. – С любым потрясением можно справиться, ведь так? Все со временем встанет на свои места.
Кристина в ответ долго молчала, и это тугое, сдавленное оторопью молчание с холодом проникало в Сашу. Капля за каплей растекалось внутри усталым бессилием, неподвижной стылой темнотой.
Они обе смотрели на спящего Леву. На настоящего, облеченного плотью мальчика, который уже не прятался, не старался быть незаметным, а уверенно занимал свое место в пространстве. Самое страшное испытание – неблагосклонной материнской утробой – осталось позади. Он был уже не эмбрионом, не плодом, а отдельным человеком, жизнеспособным и полноценным. Отторжение чужим негостеприимным нутром ему больше не грозило.
– Я помню, мне как-то рассказывала Таня из класса «Б»… – Кристина наконец прервала томительную тишину. – Ее двоюродная сестра хотела родить ребенка… Очень хотела. Но все как-то не удавалось зачать. И вот однажды у нее начали появляться долгожданные признаки беременности. Ее стало тошнить по утрам, пропали месячные. Она была на седьмом небе… Но в итоге оказалась, что никакого зачатия не произошло. Врач заявил, что у нее ложная беременность. Что никакого ребенка нет. А ведь у нее даже живот начал расти, представляешь?
– Вот видишь! – резко оживилась Саша, почувствовав внезапную надежду на понимание, хотя бы на самую малую крупицу понимания дочери. – А у меня ситуация обратная. Я не хотела беременности, и мое тело скрыло ее от меня… Не выдало присутствие плода внутри, понимаешь? И все эти месяцы я жила, ни о чем не подозревая.
– Но почему? Объясни, мама, почему? Из-за чего можно так яростно не хотеть ребенка? Ты так говоришь о случившемся, как будто это какая-то трагедия, а в чем тут трагедия, мам, скажи? Ведь это же здорово! Ну окей, пусть даже этот ребенок не входил в твои планы, но ведь это в любом случае не катастрофа! Почему ты настолько его не хотела, что ему пришлось скрываться в твоем животе?
Кристина громко расплакалась, словно внутри у нее сломался механизм, сдерживающий чувства в темной телесной глубине. И непонимание густым потоком полилось наружу.
А Саша лежала и не моргая смотрела в больничный потолок, на трещинки между люминесцентными лампами. Смотрела неотрывно, до рези в глазах. Трещинки постепенно начинали кружиться, складываться в причудливые узоры, в затейливые таинственные символы, которые, возможно, давали ответы на что-то мучительно важное. Но разгадать их было нельзя.